(Рассказ-легенда)
Шесть веков тому назад жил в Испании, в городе Сарагоса, глубокий знаток Торы, глава еврейской общины города и её верховный судья рабби Элеазар бен Мосэ. Ещё юношей он обратил на себя внимание глубокой серьёзностью, преданностью Учению и особым даром находить путь к сердцу каждого, кто к нему обращался. И когда он достиг раввинского посвящения, община с радостью вверила ему свою судьбу.
Скоро слава об учёности, мудрости рабби Элеазара вышла далеко за пределы Сарагосы; сотни людей искали его совета, беседы с ним. Не раз просил его о помощи в трудных вопросах правитель города, и пока этот правитель был жив, община не знала притеснений.
Рабби Элеазар приближался к своему шестидесятипятилетию, когда старый правитель скончался. Его преемник с самого первого дня не скрывал своего враждебного отношения к евреям, и скоро в худерии поползли слухи, что он ждёт первого удобного повода, чтобы изгнать их из города. Но прошло три месяца со дня его воцарения, то, чего община так боялась, не случилось – и евреи вздохнули и постепенно успокоились.
В один из декабрьских вечеров, когда рабби Элеазар, придя из синагоги – жена и трое его детей уже спали – сел за свой стол, чтобы продолжить изучение Торы, тишину дома, до того нарушаемую лишь потрескиванием стоящей на столе свечи, взорвал громкий стук у входной двери.
Не предвидя ничего хорошего – в такое время никто из общины не решился бы нарушить покой его занятий – рабби медленно встал, пошёл к выходу, открыл дверь. На пороге стоял новый альгвазил-майор , за ним – два солдата городской стражи.
Без слов провёл рабби Элеазар альгвазила в свою комнату, предложил ему сесть, на что тот лишь покачал головой и продолжал стоять там же, где, войдя, остановился.
Выждав длинную паузу – может быть, ожидая тревожного вопроса, что могло привести его сюда, а может быть, желая придать особый вес тому, что собрался сказать – он произнёс чётким, размеренным, лишённым интонации голосом, глядя поверх головы рабби Элеазара:
– Святая инквизиция ищет бежавшего из своего города крещёного еврея. Нам известно, что путь его…
– Ты позволишь мне сесть, достопочтенный альгвазил?
– Я попросил бы тебя, достопочтенный рабби, выслушать то, что я говорю, не прерывая. Повторю: путь беглеца лежит через Сарагосу. Не позднее чем завтра он должен быть здесь – его видели по дороге в наш город. …Да, он уже бывал в Сарагосе по торговым делам. Поэтому он и побежал сюда, чтобы скрыться среди твоих людей. …Теперь выслушай приказ правителя. Тот, у кого беглец попросит ночлега, должен отвести его к тебе домой, ты же передашь беглеца городской страже. Если беглец останется у принявшего его хозяина или у тебя хотя бы на один день, все евреи будут изгнаны из города. Не будет пощажён никто – ни младенец, ни старик, ни женщина. – Альгвазил посмотрел рабби Элеазару в глаза. – Запомни это.
– Что совершил этот человек?
– С каких пор, – тон альгвазила сделался грубо-надменным, – евреи Сарагосы настолько осмелели, что позволяют себе вмешиваться в дела святой инквизиции? То, что совершил беглец, касается только Священного Трибунала. То, что касается вас, я тебе сказал. У тебя есть время до утра, чтобы оповестить об этом всех в худерии.
– Ты простишь мне мой вопрос, достопочтенный альгвазил, но разве твоя стража не может задержать беглеца до того, как он войдёт в худерию?
– Я прощаю тебе этот вопрос, достопочтенный рабби. – По лицу альгвазила пробежала злая усмешка. – Да, моя стража может задержать беглеца у ворот худерии. Но мы не будем этого делать. Ты спросишь, почему? Потому что так станет сразу ясным, чего стоит ваша верность. Учти, рабби, и не дай тебе Бог забыть об этом: срок у тебя – до утра. С утра то, о чём я тебе сказал, вступает в силу. И ещё, рабби: с вольностями, какими вы пользовались раньше, при прежнем правителе, покончено.
Альгвазил и солдаты ушли.
Рабби Элеазар разбудил слугу и приказал ему оповестить всех домохозяев в худерии о приказе правителя. Потом он вернулся к себе, взял с полки книгу Мишны, положил на стол, сел и раскрыл книгу. Глаза его шли от строчки к строчке, губы шёпотом произносили знакомые слова, но мысли его были далеко. Впервые с того дня, когда он стал главой общины, судьба поставила его перед страшным выбором, перед задачей, которую ему, может быть, не решить.
Внезапно на него навалилась тяжёлая усталость. Он пытался отогнать сон, его губы ещё продолжали шёпотом произносить то, что читали уже слипающиеся глаза – но дрёма уже одолевала его. Он засыпал…
Вдруг он почувствовал, что кто-то стоит в проёме двери. Он резко обернулся… На пороге стояла его жена. Она стояла и пристально смотрела на него, стояла и смотрела, не произнося ни слова.
– Что тебе надо? Почему ты пришла? Разве ты не видишь, что помешала мне? Прошу тебя: уйди.
Она не ответила ничего, продолжала молча, не мигая, смотреть на него, словно бы видела его в первый раз.
– Не смотри на меня так. Твой взгляд разрывает мне сердце.
– Мой взгляд разрывает тебе сердце, говоришь ты? – Её тихий голос дрожал от еле сдерживаемой ярости. – А картина исхода, когда женщины, дети, старики бредут, коченея от холода, от селения к селению, от города к городу, не находя нигде пристанища, – эта картина не разрывает тебе сердце? Что ты ищешь в твоих книгах? Какое решение хочешь в них найти? Или на одной чаше весов – не сотни людей, которые доверили тебе свою жизнь, своих детей, твои собственные дети, я, а на другой – не неизвестный кто-то? О нём думаешь ты, о нём, о котором ты ничего не знаешь! Даже и то неизвестно тебе, принял ли он крещение по своей воле или под угрозой смерти!
– Я ведь просил тебя: уйди. Ты мучаешь меня, ты...
Внезапно стоящая в проёме двери женщина исчезла. Несколько мгновений в доме стояла тишина, и в эту тишину вдруг вошёл прозвучавший тихим щелчком стук у входной двери. Рабби вздрогнул – и проснулся. Сердце колотилось у него в груди, стесняя дыхание.
Стук у двери повторился, и в то же мгновение часы на башне собора пробили три.
С бьющимся сердцем встал рабби Элеазар из-за стола, пошёл к входной двери и прислушался. Неизвестный кто-то стоял за дверью, переступая с ноги на ногу, часто и прерывисто дыша. Рабби полуоткрыл дверь. У порога стоял человек с бледным лицом, ввалившимися щеками; в его дыхании отчётливо слышался хрип. Человек тихим, еле слышным голосом что-то быстро сказал, из чего можно было разобрать только первое слово: „Рабби...“
Без слов впустил рабби Элеазар пришедшего в дом, закрыл за ним дверь и провёл его в свою комнату.
– Ты проделал долгий путь? – Пришедший ничего не ответил. Было видно, что его бьёт дрожь. – Садись поближе к жаровне, согрейся. Но ты ведь, наверное, и голоден? - Пришедший несколько раз кивнул головой. – Посиди, я принесу тебе поесть.
Ел он быстро и жадно, бросая время от времени на рабби Элеазара испуганный взгляд. Кончив есть, произнёс молитву Биркат Хамазон, закрыл глаза, опустил голову и долго сидел так, не произнося ни слова. Слышно было лишь его хриплое, со свистом дыхание.
Внезапно он поднял голову и посмотрел рабби Элеазару в глаза: Рабби, меня ищут… ищет инквизиция... Помоги мне, спрячь... Хотя бы ещё на одну ночь. …Почему ты ничего не отвечаешь? Ты ведь думаешь, что я мешумад? Что я крестился добровольно? Чтобы спасти моё дело?
– Не время об этом говорить. Иди за мной.
– Куда ты ведёшь меня? Ты... ты хочешь выгнать меня из дома? Выгнать навстречу моим мучителям?
– Следуй за мной.
Рабби Элеазар прошёл в комнату слуги, беглец медленными, неуверенными шагами, оглядываясь по сторонам, следовал за ним. Слуги ещё не было, и вернуться он должен был не скоро.
– Ты выглядишь усталым. Ложись на эту постель, постарайся отдохнуть.
– А ты, рабби, где будешь ты? – Рабби Элеазар ничего не ответил. Беглец лёг, закрыл глаза и повернулся лицом к стене.
Рабби вернулся к себе и, раскрыв книгу Законов, вновь попытался читать. Слова, обращённые к нему женщиной из его сна, колыхались в душе, прерываясь словами пришельца: «Помоги мне, спрячь...» Впервые с того дня, как он стал главой общины, почувствовал он как раздавливающе тяжёл лежащий на его плечах груз.
Долго сидел он, вчитываясь в строки Закона, ища опору тому, что он должен сделать. Вновь и вновь перечитывал он слова «Если община в опасности, чужой может быть выдан», и вновь звучал в его душе голос человека, искавшего у него защиты.
Когда часы на башне собора пробили шесть утра, он встал, прошёл в комнату слуги – тот ещё не вернулся – и, подойдя к постели, тронул спящего за плечо. Беглец вздрогнул как от ожога, открыл глаза, сел на край постели и поднял взгляд на рабби Элеазара.
– Позволь мне остаться у тебя до следующей ночи, – произнёс он тихим голосом. – Ночью я уйду. Когда я пробирался к тебе, меня не видел никто. Никто не знает, что я сейчас у тебя. И никто не...
– Несчастный, зачем ты пришёл к нам? Какого приюта, какой защиты искал ты у нас? Или не знаешь ты, что может случиться со всей общиной, если хоть один из нас, один-единственный противопоставит себя инквизиции? Или там, откуда ты бежал, не так?
– Беглец опустил голову. – Об одной ночи просил я тебя – и ты отказываешь мне даже в этом? – произнёс он тихо. – А может быть, – он поднял голову и посмотрел рабби Элеазару в глаза, – ты решил выдать меня городской страже? A? Что же ты молчишь? Или это был не ты, кто принял меня, накормил? И сейчас ты выдаёшь меня палачам? «Священному Трибуналу»? Или ты, о чьей мудрости, справедливости, добром сердце идёт слава по всей Испании, забыл заповедь «Не стой на крови ближнего своего»! Или ты поступаешь со мной так, потому что я в твоих глазах мешумад, отступник?
– Не в моей власти ни судить, ни даже выслушивать тебя. То, что ты сделал или не сделал – о том может судить суд твоей общины.
– И тем не менее ты осуждаешь меня на смерть?
– Я знаю, как страшно то, что я сейчас вынужден сделать. Но я не могу иначе. Если я не выдам тебя сейчас, все евреи будут изгнаны из города – все, до последнего грудного младенца. Таков приказ правителя. Я вижу бредущих по заснеженному полю женщин, детей, стариков, вижу, как тот или другой, обессилев, падает на дорогу, как к нему приближаются идущие за ним и как, подойдя, они понимают, что он уже никогда больше не встанет. Я слышу плач и крик младенцев у иссохших грудей их матерей, вижу, как женщины рвут на себе волосы от горя и отчаяния. Всю ночь сидел я над книгами, искал выхода – и не нашёл его, и понял, что его нет. Это разрывает мне сердце.
– Разрывает тебе сердце? – лицо беглеца исказилось жестокой, злой усмешкой. Он рывком встал и пошёл к входной двери. Рабби Элеазар шёл вслед за ним. У двери беглец сказал, не оборачиваясь: «Открой!»
У входа стояли двое стражников. Они связали беглецу руки и повели его по дороге. В последний момент он обернулся в сторону стоявшего у порога рабби Элеазара и крикнул: «Будь ты проклят, лжесвятой рабби!»
Один из стражников рванул его к себе, ударил по спине – и беглеца увели. Рабби стоял у порога своего дома, глядя вслед уводимому, стоял и тогда, когда стражники и шагающий между ними человек исчезли из виду. Потом он медленно вошёл в дом и закрыл на засов дверь.
Весть о спасении общины в считанные часы облетела худерию, и когда рабби Элеазар пришёл в синагогу, его со всех сторон обступили мужчины, в слезах называя его «нашим спасителем», превознося его святость, мудрость, справедливость. Он же стоял в этом море хвалебных слов, и душа его трепетала от боли, и каждое из слов хвалы прожигало его, как вонзённая в тело раскалённая игла.
В конце благодарственного богослужения он встал со своего места, повернулся лицом к собравшимся и посмотрел в глубину зала. Несколько мгновений стоял он так, и каждому казалось, что именно на него направлен этот взгляд, в котором не было ничего кроме глубокой печали, и многие, не выдержав этого взгляда, опустили головы. Воцарилась мёртвая тишина. И в этой тишине прозвучали слова молитвы, с которой рабби Элеазар обратился к Вс-вышнему, прося Его, чтобы Он в своём милосердии не покарал общину за то, что люди, в своей радости освобождению от опасности, забыли о человеке, ради этого освобождения пожертвованном.
Каждое из слов рабби, произнесённое тихим голосом, гулко отдавалось в тишине от стен синагоги, заполняло собой всё её пространство.
В полном молчании, подавленные неожиданностью, боясь даже громко дышать, внимали собравшиеся словам молитвы, в конце её ответив тихим „Амэн“. Но и после того, как молитва закончилась, все оставались на своих местах, прикованные к ним непонятной им силой. Потом молча, не поднимая глаз друг на друга, собравшиеся покинули синагогу.
С этого дня рабби Элеазар почувствовал, что в его душе что-то надломилось. По-прежнему вёл он дела общины, по-прежнему десятки и десятки людей шли к нему за советом, по-прежнему его приговоры в суде признавались без возражений обеими сторонами, ибо он обладал редким даром соединять верность Закону и милосердие. Но теперь, когда он выносил свой приговор, ему чем дальше, тем чаще вспоминалось лицо беглеца, и эхом отдавались в душе слова его проклятия. В такие моменты рабби Элеазара охватывало сомнение во всём, что он делал в течение своей жизни. Память услужливо подсказывала ему все случаи его ошибок, и проходили дни, прежде чем он мог побороть это состояние.
В середине января пришло известие, что беглец, выданный им, был обвинён в «криптоюдаизме», тайном возвращении к еврейской вере, и по приговору трибунала инквизиции сожжён на костре. И когда это известие достигло рабби Элеазара, он понял, что душевно сломлен, и что такой, какой он есть сейчас, он не может быть главой общины, не может держать в своих руках её судьбу. На следующий день он созвал к себе старейшин общины и сказал им, что должен на месяц уехать из города, и что на это время община будет управляться одним из них по их выбору.
В ту же ночь рабби Элеазар покинул свой дом, и с этой ночи след его пропал.
Долгое время евреи города верили, что настанет день – и их святой рабби вернётся к ним и снова возьмёт в свои руки судьбу общины. Но шло время, о рабби не было никаких известий, и надежда эта угасла. Постепенно в общине укрепилась вера в то, что их рабби, в заслугу его святости, был живым вознесён в Царство Праведников…
Каждый год вплоть до изгнания евреев из Испании евреи Сарагосы отмечали день освобождения общины от смертельной опасности. Они вспоминали приказ главы города, свой страх и то великое, что сделал рабби Элеазар.
Судьба беглеца нарушала торжественность этих воспоминаний, и память о нём постепенно исчезла, оставив едва ощутимый след, ведущий к истории человека, чей жребий поставил его перед задачей, решить которую ни ему, и никому другому не было и не могло быть дано.