Это была зима, кажется, 2001 года. Второй курс института. Учеба интенсивная, много практических заданий: чертежи, рисунки. И тут выпал сильный снег. Отключилось электричество. Мы с Настей Баюновой снимали комнату на Ареде на улице Чебрикова, 46. У Людмилы Ильиничны квартира на 10-м этаже. Спустились с деревянными планшетами по лестнице. Пешком пошли на Парковую, в Дом моды. Снега не очень много, но морозно. Люди суетятся, еще улыбаются: скоро все закончится. Пришли. Света нет, но занятия у всех идут. У нас рисунок. Человек 10 из 26. Нормально. Преподаватель есть, занимаемся. В куртках, в шапках, в перчатках. Романтика. Быстро темнеет. В сумерках возвращаемся домой. В магазине есть пряники, печенье, творожки, фрукты. Дома тоже еще что-то есть – сухофрукты, орехи, варенье.
- Я холодное больше есть не могу, - заявила вечером Настя. – Катя Максимова живет на Красноармейской, у них есть газ. Завтра пойдем макароны варить.
И ходили, и варили. У них было гораздо теплее в 5-этажке, чем в нашей 12-этажке. Но надо возвращаться. С кастрюлей макарон и планшетами снова пришли к дому. Поднялись на 10-й этаж. Очень холодно. Надеваем на себя все, что возможно. Едва ли помогает, стены бетонные, за окном ветер. Звоним своим. В Лазаревке тоже нет электричества, транспорт не ходит, что-то с электричками. Еще дня три походили в институт и поняли: всё, надо уезжать по домам. Звоним на вокзал, никто не отвечает. Сотовых у нас тогда еще не было. Но домашние телефоны, слава Богу, функционировали.
- Мама, мы попробуем сегодня поехать домой. Не знаю, на какой электричке и во сколько. Собираемся на вокзал.
Такой странной темноты на вокзале я еще не видела. У нас были фонарики. На платформе довольно много людей. Много знакомых лиц. Поезда и электрички ходят не по расписанию. Железная дорога обесточена. Вагоны тянет тепловоз. Но наша электричка будет. Надо ждать. Не помню, сколько и как мы ждали, но дождались. Помню, мама всегда на неделю жарила мне свои фирменные круглые пышки. И у меня с прошлой недели еще остались. Мы их с Настей жевали на темном вокзале. Тепловоз подтащил несколько вагонов. Как-то освещен был только первый, там все и сидели. Все друг другу помогали. Влезли, расселись. По вагонам ходят сотрудники железной дороги, все объясняют. У кого-то фонарики, у кого-то свечки. Тронулись. Со скрипом, медленно. Но это дорога домой, к печкам, настроение хорошее. Не знаю, какая это была фаза луны, но небо было темным-претемным, моря за окном не было видно. Поселки почти неразличимы. Поезд ехал не быстро, но и не медленно. Сидели, разговаривали с новыми знакомыми.
- Тепловоз вспыхнул! – кто-то взвизгнул в начале вагона.
Электричка остановилась, открылись двери. Выглядываем: полыхает! Что делать? Вдруг мы сейчас взорвемся!
- Настя, надо прыгать, - кричу я, пытаясь хоть что-то рассмотреть в открытые двери. Меня трясет. За открытыми дверьми – кромешная тьма.
- Там темно! Неизвестно, где мы! Ноги сломаем, - кричит в ответ Настя, держа меня за руку. – Успокойся. Потушат.
- Тушат! – голоса из темноты.
Через полчаса вагоны тронулись. Тепловоз, пыхтя и гудя, потащил нас к родным.
На вокзале в Лазаревской повеселее и светлее, чем в Сочи. Все маленькое и уютное. Много родственников пришли встречать своих – студентов, жен, родителей. Попрощались с Настей, договорись возвращаться, как все наладится.
До «Дружбы» доехали, по ощущениям, быстро. Здесь еще темнее, людей немного. Из вагонов в открытые двери на платформу светят фонариками, встречающие тоже во всеоружии. Кто-то помогает слазить. Папа и мама подходят по гололеду с палками, берут сумки.
- Иди боком, вот здесь, - показывает папа, крепко держа меня за рукав.
- Мы расчищали ступеньки ломом ото льда, - говорит мама. – Лом оставили в кустах. Сейчас заберем.
Спускаемся медленно-медленно. Идем вдоль речки Макопсе. Она тихая. У папы – старинный военный фонарик. Кто-то подарил. Скрипучий, с разноцветными пластинками, тяжелый.
Переходим мост. Еще немного. И дом. Калитка открыта. Сугробы, дорожки расчищены. На кухне горят свечки, сквозь щели дверцы печи краснеет огонек. На столе все еще дымится печеная тыква. Пахнет вкусно и чуть влажно.
Все, я дома, в тепле. Вдруг начался какой-то нервный тик. Затрясло, снова озноб, не верю, что мы горели, но все же благополучно доехали, дошли. Что-то рассказываю, дышу учащенно. Хочу и не могу есть. Поднялись в дом. Знакомые запахи. Тепло. Свечки. Скорее под одеяло. Папа пошел подложить дров. Люблю звук открывающейся на первом этаже железной дверцы печи парового отопления. С раннего детства знакомый звук – звук родительской заботы. Не помню, как уснула.
Утром было так хорошо. Свежо и тихо. Оказалось, снег, ветер, обледенение повалили столбы электропередач. И эта блокада продолжалась недели две. Потом все наладилось.
И мы с Настей вернулись в институт – рисовать, чертить, шить, вдохновляться.