Вот, опять время! Как быстро оно бежит. Кажется, недавно жил я весёлым беззаботным юношей,а теперь смотрю я на себя в зеркало и вижу седого, отнюдь не молодого человека. Я никогда не любил смотреться в зеркала, а теперь и подавно не жажду смотреть в нём на этого старого мужика с глубокими морщинами около усталых глаз. Но куда денешь прожитые годы, они здесь, во мне наполненные днями радостными и грустными, счастливыми и печальными. И какими длинными стали ночи! Лежу, жду рассвета. Думаю о детях, внучках, правнучках, они далеко за тысячи верст от нас с женой.Бессонными ночами я за ними особенно сильно скучаю. Наступает рассвет. Зимние лучи солнца робко вглядываются в окна. Я думаю, что в тех далеких краях, где живут мои родные уже середина дня и скоро день перевалит у них в вторую половину и от такой мысли становится грустно. Привет моим доченькам.
Как-то такой бессонной ночью, я вспоминаю об общей тетради на сорок восемь листов в клеточку. Грусть-печаль отступай, не до тебя! Я зажигаю свет и ищу тетрадь, которая не попадалась мне на глаза лет двадцать. Ищу долго и нахожу в старых бумагах, которые моя жена приготовила выкинуть в утиль.
Эта тетрадь попала мне в руки незадолго до того замечательного дня, как я встретился с той юной девушкой, что стала моей женой и которую люблю уже пятьдесят лет. А тогда… тогда, полвека назад, я с бригадой монтажников командировался в крупный областной город «С» на завод, устанавливать, монтировать налаживать и пускать в работу металлорежущие станки- полуавтоматы. Время летнее жаркое. Усталые мы поздно вечером возвращались в общежитие, ужинали отварной колбасой с холодными яйцами, что покупали тут, в буфете общаги и заваливались спать. Утром , в семь утра мы уже работали в цехе. Мы торопились и, чтобы уложится в график, работали по двенадцать часов в сутки с мечтой о хороших премиальных и трёхдневном отпуске, который нам пообещало начальство в случае если пуск участка произойдёт планово успешно. Бригадир наш Семёныч сильно сомневался, но мы, советские комсомольцы верили обещаниям руководителей и втихаря над бригадиром посмеивались. Мы, все шесть человек, обитали в одной просторной комнате заводского общежития. У каждой кровати с чистым бельём и белой наволочкой , стояла тумбочка с мылом полотенцем и зубной щёткой. В моей тумбочке я и обнаружил неизвестно кем и когда забытую эту тетради с листами в клеточку. Её страницы исписаны мелким, но вполне разборчивым почерком. Интересно то, что я никогда не пытался читать записи в тетрадке, но зачем тогда я в разъездах и переездах её нигде не забывал? Не знаю… человеку свойственны иногда поступки, которые он сам себе объяснить не может. Сегодня утром начинаю читать тетрадь не забегая вперёд, с первой страницы:
« Я стою у окна седьмого этажа гостиницы. Миллионный город живёт своей обычной мирной, но суетливой, заполошной жизнью. Мне долго пришлось жить на чужбине, а теперь трепетно вливаюсь в жизнь Родины. Я по заданию руководства перемещался по городам и весям огромной родной державы и среди выпускников школ определял юношей и девушек способных к служению отчизне в сложных, порой экстремальных условиях.
Мной давно разработана методика психоанализа любого человека – молодого, пожилого, азиата, европейца, американца.Это эксперимент, который покажет эффективность, правильность моего изобретения. Из сотен протестированных мною выпускников школ я отобрал семнадцать человек, не делая тайны из их непростого будущего. Только одна девушка из небольшого рабочего посёлка решительно не согласилась оказаться в элитной, но очень сложной,закрытой организации. Ознакомившись с характеристиками выпускников единственной школы посёлка, я выбрал её для начального собеседования. Когда она вошла в кабинет директора, я взглянул на неё и обомлел. Будто время остановилось! На меня смотрели ЕЁ голубые глаза, глаза моей первой, школьной, ещё мальчишеской любви. Девушка смотрела на меня пристально, в упор и в уголках её красивых губ таилась скрытая усмешка. Я прошедший огни, воды и медные трубы терялся под этим иронично усмешливым взглядом…
…Мальчишкой неусидчивым, презирающим точные науки, я задержался в шестом классе на второй год. Моё появление в сентябре пятьдесят пятого года в школе учащимся шестого класса, предшествовала смена жительства моих родителей. Лесной посёлок, в котором мы стали новоселами мне понравился. Наш дом стоял у реки, где я жаркими летними днями купался, загорал, знакомился с новыми друзьями. И в школе я оказался среди друзей, которые стали называть меня Питерским, от моей фамилии Питерс. Я сам себя удивлял тем, что первую четверть закончил без троек.
Однажды после осенних каникул В класс вошла наша классная руководительница, а с ней девочка невысокая, русоволосая с голубыми глазами.
«Это наша новая ученица, её зовут Нина Карулова,- сказала классная, Лиля,- обратилась она к Лильке Усиной, Нина будет сидеть с тобой и голубоглазая девочка тихими шагами пошла к парте приглашающе вставшей Усиной.
С первого взгляда мне девочка не понравилась; сам не понимал я тогда почему. Я, мальчишка, наверное впервые посмотрел на новенькую мужским оценивающим взглядом и отметил тяжеловатый подбородок, носик не аккуратный. немножко широковат, но косы толстые, аккуратно уложены на затылке. В общем обыкновенная девчонка, каких много. Мне тогда из девочек вообще никто не нравился. Вредные, списывать не дают, к учителям подлизываются, а на переменах бегают на второй этаж на десятиклассников посмотреть, а на нас, пацанов, они смотрели как на малолетних дурачков.
Нина оказалась девочкой чуток необычной, она на переменах не бегает на второй этаж и не жадничает, когда у неё просят списать не решённую по домашнему заданию задачку.
Однажды её три дня не было в школе. Наши девочки одноклассницы в те дни не устремлялись глазеть на старшеклассников, о чём - то неслышно переговаривались между собой. Когда Нина появилась в классе, девочки окружили её и говорили с ней тихо. Я всё это видел, но не отмечал такую странность в своём сознании, не придавал никакого значения необычному поведению одноклассниц. Прошло несколько дней. Парта за которой я сидел находилась напротив её парты по левую сторону. Однажды на перемене я нечаянно посмотрел на неё и увидел, как она закрыла лицо руками, а плечи её крупно вздрагивали. «Плачет» с удивлением догадался я.
- Почему она плачет?- спросил я у Лильки.
-Ты чё вообще что ль,- Лилька выразительно покрутила пальцем у виска, и шёпотом пояснила,- у неё мама умерла. По всему телу моему поползли ледяные мурашки и сердце на мгновение остановилось, а потом забилось наполняя душу новым, непонятным, щемящим ощущением тревоги и острым чувством сострадания. Я не мог себе представить, как бы я жил, существовал на белом свете, если бы вдруг от меня на веки ушла мама. От великой, непривычной жалости к Нине, я стыдливо смахнул слезу и выскочил в коридор, а там Гришка Стеков рассказывал смешливый анекдот и хохотал. Я вдруг почувствовал жгучую ненависть к этому очень правильному учащемуся, круглому отличнику, и со всей силы впечатал свой кулак в его весёлую физиономию.
За такой вопиющий проступок меня классная отвела к директору и этот школьный начальник, как истый воспитанник недалёкой ежёвщины орал потрясая кулаками: «Ты ноль, ты выеденного яйца не стоишь!» Ему так хотелось прибить меня, вмазать в стену, но понимал он, что не может этого сделать и от того наливался злобой ещё сильнее и орал ещё громче.
С того малозаметного на страницах школьной жизни происшествия прошло более двадцати лет и порой осмысливая те годы я по другому их воспринимаю, и директора Афина, контуженного фронтовика, давно не осуждаю.
С того дня я словно стал другим человеком. Я тот и не тот. Будто что-то прежнее треснуло во мне, сломалось ясное,привычное понятное ощущение ежедневного бытия. Совсем по другому стал ощущать себя в этом светлом, до недавнего времени уютном мире…
Я с трудом дожидался следующего дня и спешил в школу, в свой класс и душа моя ликовала и радовалась, когда я видел её. Я не знал что это было и совсем не задумывался об осмыслении моих чувств, а просто ликовал от того, что вижу её сейчас, сегодня и увижу её завтра. Наверное это была любовь. Но в обычном понимании такого чувства как между противоположными полами подразумевающими не только платонические чувства но и сексуальные влечения коих у меня совсем совсем не было. В этой необыкновенной любви совсем не участвовало тело, а только душа. Она, душа моя, восхищалась, грустила или горела радостью, когда видел я её. Всё меня умиляло в ней, и печаль её, и улыбка, и задумчивость, и строгость во взгляде голубых глаз её не миновали моей восхищённой души.
Тёплый солнечный день. Школьники сегодня уйдут на летние каникулы. Теперь мы уже семиклассники. Настроение радостно- торжественное. Девочки собрались в кучку у доски, о чём-то шепчутся. У девчонок всегда секреты, которыми они часто дразнят мальчишек, а они, делают вид, что им вовсе не интересно, о чём одноклассницы секретничают. Мальчишки весело болтают, носятся между рядами, а некоторые особенно отчаянные прыгают с парты на парту с гиканьем и хохотом, «бесятся», как говаривала наша классная руководительница Антонина Васильевна. Я сижу спокойно, смирно. Мне не хочется принимать участия в громком неистовстве мальчишек, и видимо назло тихим перешёптываниям девчонок я назойливо громко насвистываю какую-то нудную мною надуманную мелодию.В класс входит Нина. Я бросаю свистеть и смотрю на неё. Ей жмут новенькие туфли и она с милой гримасой досады садится на учительский стул и сбрасывает их с ног. Вижу её маленькие ножки, такие красивые их пальчики и опять восхищаюсь и радуюсь… Она замечает мой пристальный взгляд, смущается и берётся за туфли,наверное, чтобы надеть их опять, но тут в класс входит Антонина Васильевна. Ученики спешно рассаживаются по партам не по установленному порядку, а так, кто куда захотел. Нина садится рядом со мной. Я вижу, ощущаю её тепло. Душа моя ликует, а сердце трепетно замирает…
ХХХ
…Стою у окна седьмого этажа гостиницы. Смотрю на улицу. Там, внизу, снуют люди. Сейчас вечер, конец рабочего дня. Из широких дверей останавливающихся троллейбусов выходят, а потом заходят в него другие женщины, мужчины, старики и юноши. Может и она среди многих идёт сейчас по тротуару строгой деловой походкой, спешит после работы домой к семье. Мой одноклассник Геннадий говорил, что она живёт в этом городе и, возможно вон та бальзаковского возраста женщина в модном плаще - она. «Глупо»,- говорю я себе,- глупо думать о несбыточном».
Завтра утром поеду в аэродром и в восемь тридцать полечу в столицу. Там в закрытой высшей школе стану читать лекции по самому трудному предмету – внедрению. Теория и практика внедрения предполагает особый дар каждого индивидуума, исходя из этого, я и тестировал будущих курсантов. Только одна девушка, странно похожая на Нину, из глухого рабочего посёлка сказала решительное «нет» сообщению о её будущей службе, в случае её согласия стать курсанткой. В глубине души я порадовался её отказу, жаль, что такая красота будет рисковать свободой, а возможно и жизнью…
Когда я, исполняя приказы, перемещался за пределы Родины на улицах и в кабинетах висели портреты Никиты Сергеевича Хрущёва. Партийные и комсомольские конференции заканчивались обязательным просмотором фильма «Наш Никита Сергеевич». Сегодня бывшего главу партии и государства предают анафеме, а в кабинетах красуются портреты Брежнева. Такая неустойчивость в государстве вызывает смутные мысли и недобрые предчувствия.
Я услышал шорох за спиной и тихий звук шагов. Обернулся. Передо мной стояла женщина – дежурный администратор гостиницы. Я видел белую блузку и синюю юбку, форменную одежду работников гостиницы. Я никогда пристально не смотрел в фигуры и лица людей, только мимолётно, отмечая едва различимые особенности человеческой натуры и особенности внешности, такова профессиональная привычка, но дома, в своей стране, я никогда не занимался таким самоанализом – расслаблялся, отдыхал и в лица встреченных людей никогда не вглядывался даже мимолётно.
-Саша, ты меня не узнаёшь?- произнесла женщина странно знакомым голосом
Удивлённый я медленным взором своим окинул её всю и обомлел: передо мной стояла Нина. Ее слегка поблекшие голубые глаза смотрели на меня внимательно и ласково.
- Здравствуй Нина,- ответил я дрогнувшим голосом ,- ты
как здесь?- спросил, наверное глупо.
- Я тут работаю,- пояснила она снисходительно, как малому несмышлёнышу…- я тебя сразу узнала, а ты на меня не смотрел даже тогда, когда я записывала данные твоего паспорта, говорила она с явным признаком обиды в голосе.
- Я смотрел, но так, мимолётно, рассеянно.
- Ты невнимательно смотрел на меня и тогда , в школе,- произнесла она почти шёпотом с оттенком упрёка.
- Тогда я смотрел на тебя часто, украдкой, влюблёнными глазами.
- Ты не видел как я смотрела на тебя. Кажется за всю жизнь я, наивная девочка, не испытывала таких глубоких чувств ни к одному мужчине, какие испытывала к тебе, глупому мальчишке.
Нетвёрдыми шагами она прошла к дивану, села, молчала, а в глазах её стояли слёзы.
- Мы опоздали,- тихо, тихо произнёс я,- прошло двадцать лет.
Я сел рядом с ней и мы оба молчали. Невозможно описать то море чувств, которое вызвало её признание. Каким глупым пацаном я был! Но что теперь думать о прошлом, оно чудесно, но только грустное и радостные далёкие его дни неповторимы . Ведь невозможно вернутся туда и несказанно обрадоваться взаимным признаниям.
В дверь постучали. Вошла официантка. На подносе сыр, шоколад, бутылка вина. Я ничего этого не заказывал и, потому, как по свойски Нина кивнула девушке с накрахмаленным передником я догадался, что это её заказ и немного смутился. Ведь мог бы догадаться и предложить прежде хотя бы чай с печеньем. Нина присела к столику и выжидающе посмотрела на меня. Я сел напротив. Какое-то необузданное чувство понимания неповторимых мгновений овладело мною, я потянулся к ней, взял ее руку и приник к ней жадными губами. Она отняла от меня руку, резко встала чуть не опрокинув хлипкий гостиничный столик. Я кинулся к ней и мы надолго застыли в объятиях друг друга.
Мы пили вино, говорили и не могли наговориться.
Вспоминали школьные годы, одноклассников. Она знала о них больше чем я. Гришка Спирин кончил институт радиоэлектроники, работает в НИИ и, слышно, сильно пьёт из-за чего его семейная жизнь расстроилась. Лилька училась в Москве, и вышла замуж за какого- то африканского князька и живёт теперь то ли в Мозамбике, то ли в Конго. Витька Дарнев окончил сельхозинститут и за успешную битву по выращиванию и уборке богатого урожая ржи и пшеницы награждён орденом…
-Как сложилась твоя послешкольная судьба,- спросил я её.
- Обычно, как у многих. Окончила политех, работала мастером на заводе, потом начальником участка, потом с завода ушла.
Устала от бесконечной гонки за выполнением и перевыполнением плана. Вообще считаю, что на заводе женщинам делать нечего. Пусть там мужики вкалывают и лепят друг друга матюками.
- А как ты здесь оказалась?
- Муж пристроил. Он в горкоме работает. Он очень правильный человек, но скучный и у нас двое детей, старший – сын, а потом дочка родилась. Ты как живёшь, где работаешь?
- Учился, нынче скоро двадцать лет исполнится службе моей.
- Ты военный?
-Можно так сказать. Майор.
Она поняла, что я не хочу много говорить о своей службе и более расспрашивать не стала, замолчала и я молчал, но наше обоюдное безмолвие длилось не долго. Потом она стала подробно рассказывать о своих детях с материнской гордостью. Ничего себе! Я вдруг начал жалеть себя. Вот у Нины, как у всех нормальных людей семья, дети. Её старший сын скоро в армию призовётся, дочка, вероятно такая же красавица как и мама ещё маленькая только собирается в школу, муж и дети…Прекрасно! Хорошо! А у меня семьи нет. Один как перст на всём белом свете. Железные когти тоски впились в меня болью и холодным сожалением о том чего никогда не вернуть.
Мы говорили долго и наговориться не могли Я слушал её голос и он казался мне неземной музыкой Она говорила много, больше чем я. Иногда она замолкала, спрашивала меня о чём ни будь незначительном, я коротко ей отвечал, она невнимательно выслушивала мой ответ и опять говорила напряженно, нервно. «Почему она заметно обрадовалась, когда узнала, что у меня семьи нет и я никогда не был женат?»,- думал я, мимолётно вглядываясь в её лицо другое, только чуть похожее на лицо той, прежне Нины, девочки от кроткого созерцания которой у меня, тогда, радостно билось сердце.
Опускалась ночь. В комнате хмурая темень едва разбавлялась светом уличных фонарей, неясные лучи которых вливаясь через стёкла широкого окна, становились грустным сумерками.
Мы про вино и про время забыли, а сидели опять молча друг против друга и смотрели, смотрели один на другого. Смотрели и молчали. Нам не о чем стало теперь говорить. Всё, что можно и необходимо, мы узнали друг о друге и ощутили после пустоту в сердце и душе. Нам не о чем вдруг стало говорить. Я не помню сколько мы так безмолвствовали, может час, может два или всего полчаса. Но вот она поднялась с кресла и пошла к двери и, уже приоткрыв её обернулась ко мне и произнесла дрогнувшим голосом: «Можно я останусь у тебя?»
...Такой яростной мужской силы я не ощущал в себя никогда. Я нежно неистовствовал растворяясь весь в небывалом, фантастическом счастье, которым может наградить только любимая женщина любимого мужчину. Но самое невероятное, невозможно красивое, чудесное время имеет свойство заканчиваться. Обыденность вступает в свои серые, скучные права. Внизу меня ждёт автомобиль и мне необходимо скоро быть в аэропорту, Нине пора заступать на дежурство. Она плакала и я терзался её слезами.
Со своим скромным, заграничной выделки, чемоданом я вышел из лифта. Ключи от номера сдал строгой деловой женщине, дежурному администратору. Коротким равнодушным кивком головы она поблагодарила меня и занялась оформлением нового постояльца.Я в который раз в своей жизни поразился умению женщин владеть собою в самых чувственных обстоятельствах.
Через час лайнер уносил меня и из этого города и от женщины, которая осталась в прошлом навсегда.
Что ждёт меня, Александра Пустовалова, в том будущем в которое меня уносит самолет?
На этом дневниковые записи Александра Пустовалова заканчиваются. Только остаётся один вопрос: как оказалась эта тетрадь в рабочем общежитии? Ведь судя по записям в тетради, Пустовалов не был работягой, а служил в некоем закрытом государственном учреждении и имел воинское звание. Когда я нашёл тетрадь, то обратился к коменданту общежития, пожилому лысому дядьке. «Я нашёл в тумбочке эту тетрадку,- сообщил я,- здесь какие-то личные записи, вы возьмите её, возможно, её искать будут»
-На кой она мне сдалась пусть там и валяется, в тумбочке. Отвечал комендант, лениво растягивая слова, он вялыми движениями почёсывал лысину.
- Скажите, кто мог оставить эту тетрадь?- спросил я дядьку.
-А чёрт его знает кто. Постоянный контингент рабочих завода проживает на первом этаже, а здесь, на втором, чаще обретается народ временный, командированный. Вот недавно я по личной просьбе городского военкома приютил троих мужиков средних лет с выправкой офицерской.Весь день они пили и меня к вечеру позвали, коньяком угощали. Хорошие люди.
- Интересно… такие, по вашим словам серьезные мужчины без причины пить не будут.
- Я с ними недолго за столом сидел. У них своя компания, свои разговоры, не хотел я быть лишним, угостился щедро и скоро удалился, но по некоторым их репликам понял, что горько и не многословно поминали они своего погибшего товарища какого-то Сашку Пустовалова,а на другой день утром
они отбыли так же неожиданно, как и появились…
Думаю о судьбе неизвестного мне человека, советского офицера,Александра Пустовалова, что, вероятно, умирал где-то на чужбине с последней мыслью о своей первой и единственной любви.