========== Воздух перед грозой ==========
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ощущения были не самые приятные, но обиднее всего было то, что их причину Андрей найти не мог. Нет, голод тут совершенно ни при чём, это точно. Парень метался из одного конца своей квартиры в другой, а так как вся квартира представляла собой крохотную студию, метания его больше напоминали биение мухи, застрявшей в оконной раме. Скажете, таких рам уже ни у кого нет, у всех стоят пластиковые окна? У Андрея были, но на этом его счастье и окончилось. Он сел за старый, но всё ещё рабочий ноутбук, в надежде, что из его многострадальной головы что-нибудь всё-таки вылезет, но белый прямоугольник экрана всё так же укоризненно смотрел на него, порицая своей чистотой. Парня не покидали мысли, что грядёт нечто глобальное. Вот только что?..
На фоне безостановочно болтал телевизор, перебирая как по картотеке все темы, что могли бы угодить великорусским шовинистам мира сего. Темы эти подразделялись всего на две категории: как у них всё плохо и как у нас всё хорошо. Последнее время напор этих тем стал более усиленным, что не могло не вывести из себя Андрея. Он отчаянным движением запустил в телевизор старый дедушкин кинжал, проткнув таким образом небольшую плазму насквозь. Несчастный прибор заискрился и погас, наполняя комнату неприятным дымом. От греха подальше парень выдернул шнур от телевизора из розетки и измученно улыбнулся: так определённо лучше и смотрится эстетичней, чем в ножнах в шкафу.
Накинув задрипанное пальто Андрей уже собирался выйти, но тут же вернулся захватить свои документ. На улицах творилось черти-что, менты как с цепей сорвались и докапываются к каждому встречному, поэтому лучше быть наготове. Недавно и так чуть не повязали. Перед выходом парень скривился в зеркало в попытке улыбнутся и нехотя замер, рассматривая свои впалые щеки, темные круги под глазами и угловатое, почти острое тело. Странно, но есть совершенно не хотелось. Он захлопнул за собой дверь.
Со скрипом открылась дверь подъезда и в лицо, на смену сырой вони лестничной клетки, ударил склизкий ветер. Небо было хмурым и пасмурным, но хоть дождя не было и температура не ниже нуля. Он, насколько мог, укутался в шарф и ворот пальто и зашлепал по весенней жиже улиц в сторону дома друга. Небо над городом, как это частенько бывает, отсутствовало напрочь. Оно было не серое и, чего уж там, не голубое. Это был такой оттенок белого, который присущ пустому листу бумаги. Другими словами, небо даже не удосужились нарисовать.
— Ты что приперся, придурок? — радушно поприветствовали его уже на пороге квартиры.
— Лех, что-то происходит, мне кажется, мы скоро умрем, — доверительный тоном сообщил Андрей, проходя на кухню. — Ну, я-то уж точно!
Алексей вымученно вздохнул и закрыл за другом дверь.
— Ты когда последний раз ел? — раздраженно спросил он, ставя чайник.
Парень задумался, оборвав себя на полумысли, помолчала, затем рассеяно произнёс:
— В четверг?..
— Прошла почти неделя. Ты, дебил, не жрал почти неделю! — отпустил подзатыльник Лёша. — Конечно тебе кажется, что ты скоро умрешь, идиота кусок. Нафига ты на писателя пошёл, чтобы с голоду умереть?
Андрей только нахмурился и принялся втолковывать другу всю серьезность ситуации, но тот, почему-то, критически относился к каждому его слову.
— Неужели ты не понимаешь?! — раскрасневшись от напряжения воскликнул Андрей, опрокинув чашку с чаем, к которому так и не притронулся. — По телеку одна пропаганда, на улице — полицейский произвол, половина продуктов пропала с прилавков, срок службы увеличили, призывники не возвращаются…!
Он запнулся, раскрыв рот. Парень сам не заметил как вскочил со стула, но ему пришлось усесться обратно, так поразила его внезапная мысль. Мягкой посадка не получилась, потому что он всем своим небольшим весом просто упал на и без того хлипкий стул, и тот под ним сломался.
— Боги, да у нас война… — тоном помешанного почти прошептал он, сидя на холодном кафеле.
— Иди-ка ты, Андрюха, проспись, а потом съешь чего-нибудь, — сочувственно сказал ему друг, помогая подняться. — Надо было тебе раньше придти, но ничего, у меня знакомый есть, куда-нибудь устроим, будет у тебя постоянная работа, питаться хоть нормально начнёшь. А пока иди спать, Андрюх.
Лёша выпроводил его из квартиры, но парень только сильней разгорячился. Он подбегал к людям на улице и говорил им — так тихо, как только мог, — что идёт война. Наверно, ему в самом деле стоило поесть. Небо потяжелело, окрасившись в свинцовый. Тучи грузно нависали над городом.
К парню подошли двое полицейских, привлечённые его метаниями по окрестности, и спросили в чем дело.
— Мы всё умрем! — раскатисто рассмеялся Андрей. — Неужели вы не знаете?! Уж вы-то должны знать!
— Жень, хватай этого чокнутого и потащили его в участок, — устало сказал один другому.
И вот уже двое полицейских под руки волокут орущего про войну парня в ближайший участок. Его сажают в камеру, но ему, благодаря своим исхудавшим рукам, удаётся незаметно вытащить пистолет. Они закрывают клетку, но не успевают отойти, как Андрей вплотную прислоняется к решетке:
— Идёт война, дяденьки менты, и я буду одной из первых её жертв.
Он отодвинулся к стене камеры и вытащил припрятанный пистолет. Он выставил его перед собой и заглянул в дулу.
— Женя, скорее, ключи!
Полицейский нервно перебирал связку трясущимися руками и, наконец найдя подходящий, вставил его в замочную скважину. Дуло было очень красиво изнутри.
Раздался выстрел. Пристыженная стена в ужасе покраснела. Тело парня упало на пол, пистолет отлетел в сторону. На улице всё-таки пошёл дождь.
========== Теория манипуляции ==========
Что есть правда? Что есть ложь?
Длинный меч ли изберешь
Иль короткий вырвешь нож
Из ножон?
— Слушай, парень, ты успел уже мне надоесть, — раздраженно сказал мужчина лет сорока, надевая белый халат. — Почти каждый день сюда ходишь, чего тебе надо от меня и моей лаборатории?
— Александр Николаевич, у меня не остаётся иного выбора, — улыбнувшись, развёл руками тот, — ваше мнение в корне неверно, я не могу это так оставить. Я просто обязан вас переубедить.
— Если бы не твой пропуск, за шкирку бы я тебя вышвырнул, — как бы невзначай заметил учёный, роясь в каких-то бумагах.
Найдя нужный документ, он победно улыбнулся и принялся его изучать.
— Неужели вас ничуть не задевает то, что я считаю все ваши труды бессмысленными? — удивился молодой журналист.
— Мне абсолютно все равно, — спокойно сказал Александр Николаевич, — во-первых, ты некомпетентен в данной сфере и не можешь объективно оценить моё исследование, а во-вторых, ты журналист. Я вас не очень люблю.
Парень рассмеялся. Учёный тоже улыбнулся. Что бы он не говорил, ему было приятно общество юноши. Это была неплохая возможность услышать свежий взгляд на свою работу, не агрессивное противоположное мнение (такая редкость в наше время!), узнать, о чём сейчас говорит молодёжь… ну, и ему просто была приятна его компании.
— Ты, только, сильно не привыкай, парень, может, скоро сюда и с твоей пресс-картой вход закрыт будет, — чуть погодя добавил Александр Николаевич, выразительно посмотрев на молодого журналиста.
— Ну что вы всё «парень» да «парень», — фыркнул тот, не удостоив вниманием суть высказывания, — у меня вообще-то имя есть — Елисей. Зовите меня по имени, пожалуйста.
— Я тебе что, сказочный персонаж что ли? — недовольно поморщился учёный.
— Кстати о сказках, — оживился Елисей, ничуть не обиженный грубостью собеседника, — я хочу написать небольшой рассказ по мотивам «Рождественской истории» Диккенса на современный лад, только я не знаю призраки чего будут… Праздник какой-то государственный что ли взять?
— Призраки прошлых, настоящих и будущих выборов одного и того же президента! — расхохотался в ответ ученый.
Насупившись, Елисей лишь снова фыркнул.
— О! А персонажа будут звать Народ, — Александр Николаевич рассмеялся ещё громче, но вдруг резко остановился и сказал уже серьёзно: — Вот только после ночи призраков, когда они показывают все недостатки власти и возможный упадок государства, ничего не меняется и Народ снова идёт голосовать за того же человека.
— И в этом вы тоже вините представителей власти? — с некой издевкой спросил молодой человек.
— Ну нет, ведь «народ имеет того правителя, которого заслуживает».
— Да, тут вы правы, — кивнул парень и с выражением произнёс: — «Toute nation a le gouvernement qu’elle m;rite».
Учёный кратко усмехнулся:
— За твоими «речами» скрывается меньше смысла, чем ты в них вкладываешь.
Это несколько задело юношу, но тот не подал вида: он уже привык к грубой манере общения учёного. Ему это даже немного нравилось.
— С чего вы вдруг решили, что человеком — венцом творения, если можно так выразиться, — можно манипулировать? — Елисей снова вернулся к вопросу научных трудов Александра Николаевича.
— В твоём вопросе уже кроется ошибка, — снисходительно — что было ему не свойственно — улыбнулся Александр Николаевич, — человек вовсе не венец творения. Мы — такие же животные. Может, немного более развитые, чем остальные. И, как любым животным, нами можно управлять.
Учёный отвлёкся на какое-то сообщение и, прочитав его, заметно повеселел.
— Как грубо: называть человека животным, — заметил журналист.
— А вот и нет! — учёный показал язык.
Парень удивленно приподнял бровь глядя на эту несвойственную выходку. От кого же было сообщение, если он так реагирует? Может, жена…
— И как же по вашему можно управлять людьми? — деланно равнодушно спросил Елисей.
— Это и так используется в политике, наиболее частный пример — «организация» войны. Война ведь сейчас не более, чем политика. Для этого надо всего лишь воззвать к инстинктам, — ответил Александр Николаевич.
— Может быть вы не заметили, но вы ничего по сути не сказали.
Учёный рассмеялся:
— Да, замечаю иногда за собой такое, — прочистив горло, он продолжил: — для начала важно сказать народу, что мы защищаемся, а вовсе не нападаем, ведь таким образом будет задействован инстинкт самосохранения — наиболее сильный. Люди, собравшись в группы, становятся весьма внушаемыми, ими проще управлять, поэтому так же нужно воззвать к их родственным инстинктам, чтобы они стали ещё сплоченнее, вызвать у них, не побоюсь этого слова, патриотизм. Зовите их не иначе, как «братья» и «сёстры», а Родина — только «мать», и никак по-другому…
— Постойте-постойте, это сейчас плевок в сторону Отечественной войны и всех погибших солдат?
— Поэтому-то я и не люблю журналюг, — вздохнул учёный. — Вам лишь бы зацепиться за слово, которое поможет привлечь внимание, а что человек имел ввиду совершенно неважно. Уже вижу, как на прилавках пестреют заголовки «Доктор биологических наук А.Н. Соколов оскорбляет павших героев войны! На этих людей идут наши налоги?»
Елисей немного расстроенно потупил взгляд:
— Ну зачем вы так, Александр Николаевич? С вами бы я так никогда не поступил.
Мужчина только сделал какое-то неопределенное движение рукой и продолжил:
— Затем идёт самое главное — заставить людей не просто защищаться, но и убивать. Ведь, как ты, вероятно, уже знаешь, убивать представителей своего же вида в большинстве случаев противоестественно. Последствия будут серьёзные, ты уж поверь. Но тут есть обходной путь — инстинкт отвращения…
— О, нам про него рассказывали на лекциях по психологии! — улыбнулся юноша. — Говорили, он сыграл важную роль во времена эпидемий, не давая люди заразиться.
— Именно, — блеснул глазами биолог. — Только вот есть один очень интересный момент: когда активна эмоция отвращения, такие эмоции как, к примеру, милосердие блокируются. Другими словами, объект отвращения не воспринимается нами как нечто живое. Тоже самое надо сделать и с противником.
— И всё-таки, — хитро сощурился молодой человек, — вы говорите о животных, человек находится на совершенно другом уровне, не так просто манипулировать умными людьми…
— В среднем, как это ни прискорбно, люди не так уж и умны, — прервал его Александр Николаевич.
— И тем не менее! — настаивал Елисей. — Мы — вершина пищевой цепи. Я настаиваю на том, что человек не так примитивен в своём поведении, как животные, и вам, Александр Николаевич, для опровержения моей позиции придётся постараться дать мне больше, чем просто слова.
— То есть, ты хочешь от меня действий?
Елисей опустился под стол завязывать шнурки, чтобы хоть как-то скрыть румянец на лице:
— Шутки у вас дурацкие… а подтверждения теории никакого.
— Всё, ты меня достал, — Александр Николаевич поспешно удалился к шкафу и, порывшись некоторое время, вернулся с небольшим стеклянным аквариумом. — Смотри.
В коробке суетились какие-то существа, отдаленно напоминающие людей. Головы их были непропорционально большими, а сами они были салатового цвета с серыми глазами в пол-лица и крайне подвижные. Журналист ахнул:
— Что это?
— Чудеса генной инженерии, — самодовольно расплылся в улыбке ученый, — а если конкретней — модель разумной жизни. Уровень разумности весьма низок, однако, его достаточно для примитивной организации общества и общественной деятельности. Сразу говорю, не моя заслуга, я занимаюсь поведением, а генетикам дал только парочку советов.
— Это просто удивительно, — прошептал Елисей и обратился к ученому: — Но зачем вы мне это показываете?
— Эти ребятки живое подтверждение моей «ложной» теории, парень, — коротко усмехнулся Александр Николаевич. — Ну, то есть скоро будут, пока мы над ними не экспериментировали.
Журналист всё ещё не понимал к чему ведет его друг и лишь в недоумении хлопал глазами. Ученый придвинулся ближе и так загадочно улыбнулся, что было видно, хотел сделать что-то невероятно удивительное, но вдруг какая-то программа по телевизору резко прервалась, и появившийся на её месте президент громко начал вещать с экрана:
— Братья и сёстры, настали тяжёлые времена! Родина-мать зовёт вас защитить её от омерзительных захватчиков, которые…
— Видимо теорию подтверждать не придётся.
Александр Николаевич коротко усмехнулся. Потом чуть продолжительней. Потом начал нервно смеяться.
Елисей распахнул глаза в удивлении и испуге и хриплым шёпотом произнес:
— Вот же…
Журналист выругался.
Учёный продолжал нервно посмеиваться.
Ничего смешного не было.
========== Осталось немного ==========
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне…
Продуктов в магазинах почти не было, среди людей ходили тревожные слухи, что вот-вот введут карточки. Бережно прижимая продукты к груди, Алёна направлялась домой. Дом её — а это был именно дом, а не квартира — находился на самой окраине и дорога занимала немало времени, однако переезжать ближе к центру Алёна наотрез отказывалась.
Девушка подходила к дому, представляющем собой небольшое двухэтажное здание, огороженное невысоким забором. Как только она вошла, сразу почувствовала присутствие в доме кого-то постороннего. Родителей дома быть не могло: мать погибла, а отец ушёл на фронт. Оставив продукты на кухонном столе, Алёна с лёгкой тревогой направилась в ванную, из которой доносился тихий, ненавязчивый шум. Нет, она не боялась незваных гостей, хотя ей следовало бы — в такие-то времена. Тем не менее, невероятной силы апатия просто не позволяла ей этого.
Она остановилась в дверном проёме, облокотившись на косяк, и наблюдала за мужчиной в грязном белом халате, который с привычной суетой обрабатывал тяжёлые раны солдата, лежащего в ванне. Последний заметил её и молча, стиснув от боли челюсть и зажимая рану на животе, кивнул в её сторону доктору. Тот перевёл на девушку усталый и виноватый взгляд:
— Здравствуйте. Вы уж извините нас пожалуйста, но ваш дом был единственным на нашем пути.
— Ничего, всё в порядке, — также устало ответила Алёна, на что доктор в удивлении поднял брови.
Мужчина не стал заострять на этом внимание и вернулся к своему занятию, а девушка осталась стоять в дверях. Солдат с явным усилием, но отказываясь от помощи врача снял с себя потрёпанную шинель, и по его рубашке, словно раскрывающийся цветок, в стороны поползла темная кровь.
— Осколочное, но органы чудом не задеты, — зачем-то пояснил доктор, разрезая рубашку. — Вы уж простите, но мы вынуждены немного испачкать вашу ванну.
Девушка лишь невесело улыбнулась, наблюдая, как врач извлекает осколок и живота раненого. Тот поморщился, но не издал ни звука, если не считать мокрого почвякивания крови и разорванных тканей.
— Я не припомню вашего имени, но мне кажется я про вас читала, — нарушила тишину девушка. — Вы же ученый, военно-полевой хирург, не так ли?
Врач горько усмехнулся, прокаливая медицинскую иглу в огне зажигалки:
— Какое это имеет значение? Все мы теперь солдаты… У вас случайно нет обезболивающего?
Девушка ушла на кухню и вернулась с бутылкой дешевого виски:
— Есть.
Медик снова усмехнулся и, смочив руки и иглу в алкоголе, отдал бутылку солдату.
— Спасибо, — впервые заговорил тот, кивая Алёне в знак благодарности.
Голос его звучал вымучено и хрипло, а дыхание сбивалось, когда доктор прокалывал кожу. Он пристально поглядел на девушку, и та ответила ему тем же.
— Есть новости с фронта? — тихо спросила она, отводя взгляд.
— Ничего хорошего, — не отвлекаясь от своего занятия, ответил доктор. — Свалить бы отсюда, да только границы охраняются сейчас покрепче самых богатых банков. Уж после того, как Соколов с этим его мальчишкой-писакой ускользнули, эти ребята, — на этих словах мужчина многозначительном поднял свободную руку, указывая пальцем вверх, на этих самых метафорических «ребят», — сделают всё, чтобы избежать подобной оплошности в будущем. Вы только подумайте, учёный чуть ли не мировой известности и свалил, да ещё и со своим…
— Спокойнее, док, а то свою руку ко мне пришьёте — сомнительное удовольствие для нас обоих, — оборвал распалившегося врача солдат, делая большой глоток из бутылки.
Он обвёл взглядом комнату и вновь заговорил:
— Уже очень давно война перестала быть чём-то инстинктивным, животным; теперь это не более, чем политика. Мы не знаем, за что гибнем. И они, — раненый показал куда-то в сторону линии фронта, — тоже не знают, за что гибнут. Оба государства ведут грязную игру жизнями, перекидываются трупами, дёрнуться на костях. «Чума на оба ваших дома», как говорится.
Хирург глубоко вздохнул и, на секунду задержав дыхание, отчаянно выдохнул:
— Стыдно признаться, но я всё ещё надеюсь, что всё обойдётся…
Военный тихо рассмеялся. Этот смех звучал в тишине, словно хриплый звон разбитого стекла, словно рваный порез. На руки врачу выступили тонкие струйки крови, ведь солдат не мог позволить себе плакать, а его рана могла. И она плакала, плакала струями крови, которые текли с неровных краев кожи, сшиваемой опытном хирургом, текли из-за смеха.
— Ты же знаешь, док, — ещё тише произнёс солдат, — ты же знаешь, что война идёт уже почти год, и это только по официальным данным. Кому как не нам, док, знать, чего стоят официальные данные?
Было заметно, что говорить ему даётся с трудом. Он тяжело вздохнул, переводя дух, сделал глоток, и продолжил:
— Это только вопрос времени — и времени недолгого — когда боевые действия перенесутся в город, когда окончательно наплюют на конвенцию, когда в ход пойдут более серьёзные разработки, когда…
Повисла долгая и совершенно пустая пауза, в которой даже не было слышно тишины. Говорить было нечего, поэтому она звучала естественно и глухо. Врач закончил работать иглой и обработал шов. Алёна, всё это время в молчании наблюдавшая за ними, будто очнулась:
— Вам некуда идти, можете переночевать у меня. Я помогу перенести нашего бойца наверх, там ему будет удобнее, — заметив сомнение на лицах гостей, девушка добавила: — Отказ не принимается, можете даже не начинать спорить. Война подождёт вас до завтра.
Они устроили раненого на раздвинутом диване на втором этаже, напротив спальни Алёны, так она могла видеть его через открытую дверь. Доктор скромно устроился на первом этаже, готовый в случае чего прийти на помощь раненому.
Свет погасили, небольшой фонарь, горящий на крыльце, никак не сказывался на мраке комнаты. Часы мерно отстукивали марш, само собой, военный. Солдат лежал на боку, разглядывая девушку через дверной проём.
— Я вижу, что вы не спите.
— А я и не скрывал.
Повисла долгая пауза, солдат уже было подумал, что Алёна уснула.
— Не знаю, что такого сказать, чтобы в разговор не вклинилась война, — девушка грустно усмехнулась.
— Для меня больше нет таких тем, — бесцветно произнёс военный. — Она всегда со мной, в моих мыслях, в моей жизни. Как мать вынашивает ребёнка под сердцем, так я ношу войну в своей душе. Я…
Он вдруг замолк и хрипло расхохотался, но смех резко оборвался тихим стоном боли — рана дала о себе знать. Она не хотела, чтобы солдат смеялся над тем, над чем она плачет
— Я как полоумный несу квази лирическую чепуху, а вы меня даже не останавливаете.
— Не хочу.
— Тот кто ноет, живет недолго… — задумчиво пропел раненый.
Она медленно встала на пол, кровать едва слышно скрипнула в тишине, когда тёплые ступни соприкоснулись с холодным дощатым полом. Неуверенно, на цыпочках, Алёна вышла из комнаты и подошла к дивану, на котором лежал солдат. Он запрокинул голову, чтобы бы взглянуть на её белое в лунном свете лицо, взлохмаченные спросонья волосы. С губ слетел сбивчивый выдох — солдат и сам не сразу понял, как задержал дыхание.
Девушка склонилась над ним и коснулась его губ в почти невесомом поцелуе.
— Это чтобы вы жили долго, — у самого его лица прошептала она, после чего отодвинулась и уже быстрее направилась к своей кровати.
Забравшись под одеяло, Алёна повернулась лицом к солдату, с которым её разделял дверной проём, и стала смотреть ему в глаза. Часы шли тише. Так она пролежала, пока не уснула.
Утро выдернуло её из сна. Резко распахнув глаза, Алёна увидела перед собой сложенный диван. Она встала с кровати и, сбежав вниз по лестнице, выпрыгнула на улицу. Солдат, уже взявшийся рукой за ручку небольших ворот, обернулся к ней. Где-то вдалеке маячил грязный халат доктора. Морозный воздух насквозь продувал тонкую пижаму. Девушка остановилась на крыльце.
— Не уходи. Ты ведь не предан государству, считаешь всё это неправильным. Так почему возвращаешься?
Алёна сказала это так тихо, что, казалось, и сама не услышала собственных слов. Он посмотрел на неё долгим взглядом и так же тихо ответил:
— Мне некуда больше идти.
И не говоря больше ни слова, он, прихрамывая, вышел за забор, растворяясь в утреннем тумане.
========== Искажённая ==========
…И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
От шума нигде нельзя было скрыться: вертолёты, взрывы, стрельба, крики, оповещения… Город был похож на сумасшедший улей больных, умственно-отсталых пчёл. На улицах было пустынно, но, тем не менее, в воздухе ощущалась какая-то пугающая суета. И не только она.
Нескладная детская фигурка то медленно брела, то бежала в сторону леса уже далеко за пределами города, тяжело дыша от отправленного болью и ненавистью воздуха. Маленькому Косте было некуда больше идти: детский дом, где он жил, разнесло взрывом, многие погибли. Этот детский дом, этот город да и, наверное, весь мир, как подумал Костя, походил на коробку с потерянными вещами где-то на забытой всеми станции метро, вымощенной грязным мрамором.
Густой, частый лес настороженно принял незваного гостя, сурово шурша кронами деревьев. В лесу было неестественно тихо, не было слышно даже собственных мыслей, лишь звенящая тишина и очень слабые, приглушённые, как из плотно закрытого сейфа, взрывы. Пробежав ещё метров двести, мальчик почувствовал, как голова начинает болеть и кружиться. Он споткнулся о выходящий на поверхность корень и упал. Воздух значительно отличался от городского. Костя потерял сознание.
Очнулся он, когда его куда-то везли в импровизированной небольшой тележке на велосипедных колёсах. Усталость и головная боль были так велики, что мальчик не выдержал и снова заснул.
Тревожный сон его состоял из полузабытых, отрывочных воспоминаний: вот родители, вот тепло и уют, а вот уже ничего нет, только двери детдома, какой-то мужчина со слезами на глазах и кровью на виске, а ещё тьма и холод, леденящий сердце холод. Проснулся Костя уже внутри маленькой уютной избушки, лежащий на прогретой печи. Рядом с ним сидела красивая, добродушного вида женщина и что-то шила. Заметив его пробуждение, она подняла свои ясные голубые глаза на мальчика и, как бы между прочим, заглянула в самую душу. Видимо, оставшись довольна, она тепло ему улыбнулась и подала краюшку грубого темного хлеба.
— Как тебя звать?
— Костя, — коротко ответил мальчик, принимая хлеб, но не решаясь есть.
— Где твои родители? — женщина встала и, шурша длинной юбкой, подошла к небольшому столу, чтобы налить в стакан молоко.
Мальчик помотал головой:
— Я не знаю.
Это была ложь, он прекрасно знал, что они мертвы и уже давно. Она вздохнула, грустно улыбнулась и вышла из избы, тихо прикрыв за собой дверь. Мальчик неуверенно повертел в руках предложенную еду. Война, идущая уже ни один год, научила мальчика быть подозрительным. Понюхав хлеб, осторожно откусил кусочек столь ценной пищи и принялся медленно жевать. Доев хлеб, Костя взял стакан и так же осторожно отпил пару глотков. Он видел, как люди умирают от голода, но он видел и как они умирают от еды: как они корчатся на полу, хватаясь за живот, как их рвёт, как они гниют изнутри.
Мальчик оглядел топорно сделанную, но аккуратную избу, грубую, но опрятную печь. Выйдя за дверь, он обнаружил, что всё ещё находится в лесу. Свет падал приглушённо, лучи стрелами пробивались в щели меж густых крон и врезались в землю, покрытую негустым настилом травы. Он обошёл избу и там увидел, как женщина, которая привезла его сюда, рубит дрова. Костя решил понаблюдать даней, может, он что-нибудь поймёт. Он наблюдал за ней из-за угла дома, когда позади раздался чуть хриплый мужской голос:
— Она здесь уже почти год. Не особо разговорчивая дама, но общине помогает.
Мальчик резко обернулся, готовый в любой момент броситься бежать, но спокойный и даже равнодушный взгляд мужчины остановил его.
— Общине? — только и спросил Костя.
Мужчина выглядел на лет шестьдесят, был достаточно подтянут для своих лет. Он вздохнул, явно не в настроении рассказывать:
— Нас здесь человек сто пятьдесят-двести. Мы все ушли из своих город в надежде укрыться от войны. Пока у нас получается, иногда приходят новые люди и остаются.
— Кто она? — мальчик перевел взгляд на светловолосую женщину, в очередной раз заносящую топор над головой.
Мужчина пожал плечами:
— Она не говорит — я не спрашиваю. У нас здесь таких много — не желающих помнить.
Он оглядел Костю с ног до головы и неожиданно улыбнулся, не то ему, не то своим мыслям. Кивнув мальчику на прощание, мужчина развернулся и ушел в глубь леса, к остальным избам, которые, как только теперь заметил Костя, стояли в глубине, меж деревьев.
Дни пролетели незаметно, Костя быстро привык к свежему воздуху и нормальной еде. Он даже стал улыбаться, но с женщиной почти не разговаривал, хотя и помогал по хозяйству. Ему хотелось с ней заговорить, однако, он почему-то боялся. Нет, не ее, а подпустить кого-то к себе. Иногда он играл с мальчишками из общины. Среди низ были те, кто никогда не видел города. Костя им завидовал.
Однажды вечером, когда женщина вязала в углу жесткой деревянной скамейки, облокотившись на теплую печь, она вдруг произнесла:
— У меня была семья. Муж и сын.
Костя отвлекся от затачивания кухонного ножа и поднял на нее растерянный взгляд. Она не прекращала вязать, сосредоточенно глядя на спицы, быстро двигающие пряжу, и он тоже вернулся к своему занятию. Женщина больше не заговаривала с ним в тот вечер, но с тех пор что-то изменилось: молчание стало уютнее, а разговоры проще и легче. Мальчик стал менее подозрителен. Она определеннее стало ему ближе. Как-то раз, он даже подрался с соседским мальчишкой, который грубо пошутил над приютившей Костю женщиной. Все это походило на старые фильмы, которые Костя и другим детям в детдоме показывала пожилая женщина: веселые мальчики и девочки бегают на опушке леса, кто-то смеется, кто-то дерется, они решают свои простые, но такие серьезные проблемы. Ни у кого из них не умерли родители, ни у кого не погиб от голода друг, никто не заматывал лицо влажным шарфом, задыхаясь от отравленного смертью воздуха. Войны будто никогда и не было. Не существовало даже такого слова. Однако она была, существовала и считала необходимым напомнить о себе, о том, что от нее не убежать и не спрятаться.
Когда мальчик с женщиной собирали грибы и ягоды вдали от общины, прямо на покосившейся избы сбросили бомбы. Может, это была досадная случайность, может, кто-то прознал об их расположении, но общины больше не было. Взрывная волна отбросила Костю назад, и он ударился головой о ствол стоящей рядом сосны. Последнее, что он почувствовал перед тем, как отключиться, это летящие в него обломки.
Он очнулся позже. Выдернул из своей ноги крупную щепу и еще что-то непонятное и, оторвав низ майки, туго обмотал ногу. Вокруг были поломанные деревья и обломки изб. Где-то лежала чья-то нога, отброшенная взрывом. Чье-то мясо висело на ветвях. Женщина сидела чуть поодаль, склонив голову.
Она повернула к нему своё прекрасное лицо, локон светлых волос медленно, будто стекая, сполз с плеча на грудь. А затем и на землю. Половина её лица была выжжена, изуродована, искажена… Раны медленно сочились кровью. У мальчика защемило сердце от этой картины. Видя его испуганную печаль, женщина попыталась улыбнуться, но мышцы её не слушались, и лицо только сильнее перекосило в гримасе боли. От этой пародии на улыбку лицо разболелось ещё сильнее и на глазах выступили слёзы. Костя не выдержал и разрыдался, бросаясь ей в объятия:
— Мама! Мамочка!
Она лишь мягко гладила его по непослушным волосам и не могла перестать улыбаться, как бы больно ей не было.
— Ну-ну, чего ты, не плачь, — мягко приговаривала она, приятно удивлённая таким приливом нежности, — в этом никто не виноват.
— Ах, мамочка, что же мы с тобой сделали! Виноваты, все мы в этом виноваты! Все, кроме тебя.
А она всё гладила его, гладила…
========== Последние ==========
Каков он был, о, как произнесу
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про всё, что видел в этой чаще.
Уверенная поступь подминала под себя мелкий мусор, плотные ботинки хорошо защищали ноги от всей той гадости, что теперь таила земная поверхность. Серо-зеленое небо над головой хмуро приветствовало одинокую путницу. На глазах её были удобные очки для плавания, хотя ни моря, ни даже реки поблизости не было, а нижнюю часть лица закрывала импровизированная маска. Может, где-то и можно было обойтись без этих аксессуаров, но не здесь. Девушка давно перестала искать людей и теперь пыталась найти лишь место, где могла бы не бояться пить, есть или хотя бы снять эту защитную дрянь с лица.
Вдалеке замаячил чей-то нечёткий силуэт, и девушка настороженно замерла. Она не видела людей довольно долгое время, но сколько, уже не могла припомнить. Да и человек ли это вообще? Опасен ли он? Силуэт тоже замер: заметил её. Они неподвижно стояли, разделённые сотней метров ядовитого воздуха. Девушка сжала в ладони кинжал, который сделала из обломка шпалы, и медленно двинулась навстречу. Мужской силуэт не заставил себя долго ждать и зашагал в её сторону с той же скоростью.
Остановившись, когда их разделяло около двух метров, они внимательно, не скрывая любопытства, рассматривали друг друга и молчали. Каждый сделал ещё по паре шагов вперёд. В воздухе повисло напряжение, порождённое животным страхом и длительной социальной изоляцией. Теперь между ними лежал где-то метр покрытой грязью и мусором земли: недостаточно для прямого удара, но хватит для прыжка. Рука девушки покоилась на кинжале, и, когда путница заметила пистолет на поясе мужчины, она сильнее сжала его рукоять. Послышался тревожный шорох, и незнакомец выхватил своё оружие, но не поднял дуло. Девушка дёрнулась и дуло поднялось ей навстречу. Она выбила ногой ствол и тот, запоздало выстрелив, отлетел в сторону.
Она бросилась, прыгнула на незнакомца с ножом. Путница была как обезумевший зверь, напуганный и разъяренный. Однако и мужчина не собирался просто стоять и смотреть, он схватил её за руку, в которой был нож, остановив лезвие в миллиметре от своего горла, и повалил нападающую наземь. Она глухо охнула, но хватки не ослабила. Её озверевший взгляд пронзал придавливающего её мужчину. Взяв нож уже двумя руками, девушка с силой ударила противника в пах и, воспользовавшись его слабостью, протолкнула неровный клинок в его шею. Он захрипел и перевалился на спину, хватаясь за рукоять кинжала. Девушка наклонилась за своим оружием, но мужчина не сдался, он, одним резким и точным движением сдернув с лица нападавшей и маску, и очки, кинул их далеко в сторону. Она от неожиданности глубоко вздохнула и тут же закашлялась, вытирая слезящиеся глаза. Ноги её ослабели, и девушка упала, но поднялась на локтях и подползла к голове умирающего мужчины с кривым подобием кинжала в шее. Она уже совсем задыхалась, прерывисто втягивая отравленный воздух, а хрипы мужчины становились всё отчаяннее. Путница стянула с его лица маску, чтобы надеть, но почувствовала, как силы вот-вот покинут её. Она бросила взгляд на лицо мужчины, чьи широко распахнутые глаза смотрели на неё снизу вверх. Из уголка его губ тянулась алая струйка крови. Поддаваясь какому-то необъяснимому, последнему импульсу, она прильнула к его губам, жадно в них впиваясь и теряя сознание. Мужчина, сделав невероятное усилие, поднял руку и мягко положил ей на талию, закрывая свои глаза. Они замерли и больше не двигались, лишь кровь, слабо, затухающие пульсируя, вытекала из мертвого поцелуя.
Обогнув озеро крови и потрясая своими копьями-зубочистками, маленькие зелёные человечки, побежали в сторону соседнего племени в надежде на захват новых земель.