Выйдя в отставку в конце пятидесятых, полковник КГБ обнаружил, что с жизнью на гражданке в стране что-то не то. Его наивность и неготовность к подобной информации оправдывало только то, что всю войну, и несколько лет после, он занимался шпионами, диверсантами, всякими лесными, закарпатскими и прочими братьями, так что о мирной жизни соотечественников (кроме вверенных его заботам армейцев), мало что знал. Столкнувшись же с согражданами в реале, он испытал потрясение (в отличие от Воланда, не наигранное), обнаружив, что среди советских людей есть мошенники. А также спекулянты, хамы и просто жулики… Опыт контрразведчика немедленно подсказал ему план, который он тщательно записал на бумаге, отшлифовал стиль, перечитал ещё раз, испытывая только одно сомнение: план был так прост и очевиден, что было совершенно непонятно, почему славная советская милиция уже не реализовала его? Ведь война давно закончилась, и перевод страны на мирные рельсы, конечно же, требовал изничтожения мелких врагов – жуликов, мошенников, спекулянтов и тех, кто использует служебное положение в личных целях (слова «коррупционер» тогда в обороте не было), что несомненно привело бы к улучшению жизни честных советских трудящихся. План заключался в том, что надо было просто сверить доходы и расходы граждан. Если они не могли объяснить, как заработали деньги на то-то и то-то, значит, они их украли. (Справедливости ради, надо бы сказать, что из всех стран, как цивилизованных, так и не очень, этот план реализован, кажется, только в Сингапуре. А ведь больше 60 лет прошло!)
Сложив листки в красную папочку, надев, как полагается, ордена и записавшись на прием к секретарю райкома, к которому относилась его первичная партийная организация, он с некоторым нетерпением и смущением, как и всякий начинающий автор, написавший ни рапорт, ни отчёт, ни приказ, а нечто в о л ь н о е и полностью с в о ё, ожидал, как сказали бы в позднесоветском стиле, судьбоносной встречи. Секретарь райкома не обманул его ожиданий, встретил фронтовика стоя, пожал ему руку и предложил сесть, задав непременный вопрос о здоровье. Полковник заверил, что здоровье в порядке (спасибо зарядке и фронтовой закалке), но вот реальность вокруг… какая-то она не совсем… недотягивающая до советской действительности, известной ему из газеты «Правда». Чтобы уважаемый человек, представляющий руководящую и направляющую силу общества, не воспринял эти слова, как мелочный упрёк отошедшего от дел, пусть молодого, но пенсионера, он тут же протянул секретарю свою красную папочку, радуясь, что мысль там сформулирована коротко, чётко и просто, что облегчает её немедленную практическую реализацию.
Следует отметить, что в пятидесятые годы секретари райкома воспитаны были ещё безупречно, знали, с кем можно стучать кулаком по столу и материться, обозначая близость к народу, а кому следует демонстрировать всяческое уважение и неподдельную душевность, чтобы, как написали через полтора десятка лет будущие классики, «никто не ушёл обиженным». Так что секретарь просветлел лицом, восторженно помотал головой, потряс Полковнику руку и заверил, что данный документ будет непременно рассмотрен на одном из текущих пленумов райкома в текущем же году, что его всегда рады видеть, особенно если он будет приносить на рассмотрение столь же принципиальные партийные бумаги. При виде этой профессиональной приветливости и душевности, Полковник рассеянно покивал и покинул храм ума, чести и совести, понимая, что ноги его здесь больше не будет, кроме как на обязательных партийных мероприятиях. Однако, он всё же отметил про себя, что руководящая и направляющая роль партии, дающая непременное просветление, действительно есть: ведь только во время этой встречи ему стало понятно всё и сразу. Наивность – наивностью, но дураки в «Смерше» не выживали. Полковник понял главное: реальность такова, и в ней надо как-то жить.
Пропустим же пару десятков лет, которые Полковник считал однозначно счастливыми: они с женой выжили на войне, как-то приспособились в мирной жизни, дети были послушными и отлично учились, принося, правда, из школы обрывки какой-то, прямо скажем, не нашей, не советской информации. Сын, который школу уже закончил, был поскромнее, да и жизненный опыт его был побольше. Ещё лет в двенадцать, услышав о сокращении армии, он с непосредственным удивлением воскликнул: какой дурак это придумал? Получив от папы увесистый подзатыльник, пионер и отличник задумался и вопросов больше не задавал. Он не подозревал, конечно, что папа в это время думал о том, как жить на гражданке, на что кормить и пионера, и новорожденную дочь, и мысленно клял лысого дурака Никитку словами, о существовании которых отличник не подозревал. Дочь, начитавшись в пять лет про древних героев и, считая идеалом правителя какого-нибудь Александра Македонского, или спартанского царя Леонида, увидев в соседском телевизоре Хрущева, который встречал космонавтов и махал шляпой, невинно поинтересовалась, неужели во всём Советском Союзе не нашлось никого покрасивее? Подзатыльник, доставшийся ей, был намного слабее, и, наверное, это было тем самым упущением в воспитании, поправить которое уже не удалось…
Ощущая свою недоработку, Полковник часто пытался объяснять дочери и текущую политику партии, и международную обстановку, и недостатки сельского хозяйства. Он не оставлял без внимания ни один её вопрос, и всегда давал конкретный ответ. Так, например, на вопрос: чем особый отдел отличается от остальных, он ни секунды не раздумывая отвечал: тем, что он, в отличие от других, особый! В брежневские времена он даже стал позволять себе некоторую критику предшествующих руководителей партии и государства, замечая, что именно эти критические замечания вызывают у неё неподдельный интерес и заставляют надолго забыть о неудобных вопросах. Так, например, фраза: «Хрущев был неправ, когда поставил партию над органами», погрузила дочь в глубокую задумчивость, вывод из которой последовал спустя несколько часов: так вот почему кругом дефицит, жулики и очереди! Отчаявшись, Полковник привычно рявкнул что-то угрожающее, махнул рукой и развернул газету «Правда», где на всех страницах были материалы очередного съезда. Дочь, ощущая свою бестактность, с целью примирения промурлыкала вполне невинный вопрос: а зачем ты это читаешь, если по телевизору всё смотрел? Полковник правильно понял попытку помириться и тоже мирно ответил: в печатном тексте есть нюансы. Дочь удовлетворённо покивала, потому что не очень понимала, при чём тут нюансы, и какие именно. Но если папа говорит, что они есть, значит, есть.
С сыном тоже было не всё в порядке. То есть, университет он закончил успешно, защитился и работал в оборонке, можно сказать на передовых рубежах советской науки, в широко известном в узких кругах городе Зеленограде. Что там происходило, Полковник не знал, поэтому не беспокоился, даже когда туда приезжали президент США Никсон и артист Владимир Высоцкий. Там было, кому за товарищами учёными присмотреть. А вот после возвращения сына в город начались не то, что проблемы, а так, проблемки. Звоночки, короче говоря. Позвонил, например, начальник первого отдела университета и сообщил, что нашёлся у сына в лаборатории фокусник, который вместо того, чтобы в дозволенное время на ксероксе копировать предписанный документ, отксерил, что бы вы думали? Рубль! Рубль, конечно, получился чёрно-белый и совсем не похожий на настоящий, но сам ход мысли! Преступные намерения! Фокусника тут же уволили, спасибо, что уголовное дело не завели. Но ведь ни один сотрудник лаборатории, которой сын руководит, не сигнализировал! А в перерыве совещания в административном корпусе преподаватель, что особенно возмутительно, марксистско-ленинской философии, рассказал анекдот. Не так, чтобы совсем антисоветский, но сомнительный. Сын, который при сём присутствовал, опять же не доложил. Философ отделался выговором с занесением, и характеристику на загранпоездку ему, конечно, зарубили, а сын, вызванный на беседу, рассеянно сказал, что никакого анекдота не слышал, так как в это время повторял в уме свой доклад. Учёные, конечно, рассеянные, но не до такой же степени! Профилактику надо бы, а то…
Положив трубку, Полковник вздохнул и поплёлся проводить профилактическую беседу, не подумав, что дочери такие разговоры слышать не следует. Услышав про рубль, она повалилась на диван и начала хохотать, а сын удивлённо повторял: но это же шутка! Основным оправдательным фактом он считал чёрно-белый цвет рубля. Услышав про анекдот, дочь прекратила хохотать и живо поинтересовалась: а про что анекдот? Про Брежнева, или про Пельше? Сын открыл было рот, но тут Полковник закричал, сам не понимая, что и ужасно покраснел, перепугав детей, помнивших его первый инфаркт. Дети немедленно захлопотали, особенно дочь, учившаяся на первом курсе мединститута и уже подхватившая там клеветническую информацию о событиях в Новочеркасске и давно забытом раскулачивании, которое предки-куркули деревенских студентов забыть никак не желали и отравляли этими воспоминаниями счастливых потомков, живущих в развитом социализме. А Полковник, отдышавшись, подумал, что дети, конечно, хорошие, только вот упустил он что-то в их воспитании, и ничего уже не поправить…
Но самое ужасное началось тогда, когда дочь вышла замуж. И до того ей с поклонниками не везло, то двоечник и второгодник, то любимчик всего курса, и, само собой, бабник, то свой вроде парень, но вечно пьяный… Этот же был красивый, с виду смирный, пил в гостях мало, молчал, но так как-то, враждебно, и занимался какой-то непонятной наукой. Не наш, в общем, человек, не советский. А прямо скажем, антисоветский. И кто только ему позволил в режимной лаборатории работать! Можно себе представить, чего он там наработает. А впрочем, ладно, всё равно это не на наши головы упадёт, а на вражеские, так что пусть. Но тут еще новые родственники так себя вели, такие вещи за столом себе позволяли, что Полковник вздрагивал и непроизвольно ждал стука в дверь. Жена-то у сына была нормальная, а вот отец ее, объявивший себя земляком Брежнева, называл Генерального секретаря Лёнькой, а всё политбюро днепропетровской мафией и рассказывал анекдоты прямо с рюмкой в руке. Папаша зятя оказался и того почище, отсидел, оказывается, по какой-то антисоветской статье, и, не стесняясь, повествовал, как в случайной московской компании украл у генерала КГБ самиздатовский «ГУЛАГ», а заодно 900 страниц не кого-нибудь, а Роя Медведева, и теперь дарит их детям в честь рождения внучки. То, что детям за это может грозить статья, ему, как матерому уголовнику, даже в голову не пришло. К счастью, раритеты он забыл в гостинице, а потом с ними и улетел, так что изымать нелегальщину не пришлось.
Долго ли, коротко ли, проистекала бытовая жизнь в советском семействе, но протекала она сложно и конфликтно, как, впрочем, и у всех. И причины конфликтов были совершенно бытовые и всем известные, формулируемые одной фразой персонажа из опять же антисоветского романа: «квартирный вопрос их испортил». Инициатором скандалов была, разумеется, тёща, а остальные члены семьи, отличавшиеся, видимо, излишней романтичностью, придавали им некий политический оттенок: дети подчёркивали своё маловразумительное диссидентство, а Полковник – верность идеалам, цену которым знал получше всех остальных. Недаром вот уже второе десятилетие, дочь периодически вспоминала услышанную в раннем детстве фразу: «Сталин был великий человек, но чуть не погубил дело социализма», не в силах понять её смысл и досадливо качая головой по этому поводу. Наконец, в очередном скандале Полковник указал зятю на дверь с криком: вон из моего дома! А после его ухода патетически обратился к дочери: немедленно разводись с этим антисоветчиком! И не очень понял, почему расстроенное выражение на лице дочери сменилось почти ликующим, и она, не спеша, начала собирать вещи. Объяснялось это просто: слово «антисоветчик» мгновенно сделало из лентяя, пренебрегающего хозяйственными обязанностями, романтического героя. Не будет же герой, в самом деле, стоять в очереди за молоком с шести утра, если он презирает всю советскую власть!
Дальше придётся сделать некое отступление и объяснить, откуда у Полковника появился бюст Дзержинского. После увольнения из армии он проработал пару десятков лет в строительной организации на рядовой инженерной должности. Будучи членом парткома и неся множество общественных нагрузок, вплоть до сочинения статей в стенгазету, Полковник совершенно извёл руководство неустанной борьбой со злоупотреблениями. Злоупотребления были самые разнообразные, как связанные с основной деятельностью организации, так и со всякими мелочами, вроде распределения пайков и подарков к празднику и кражей денег, выделенных на ремонт лифта. По поводу последнего Полковник даже написал для стенгазеты стихи, в которых дочь искренне одобрила строчки: «работает лифт едва в месяц денька два», икнув при этом, как поручик Говоруха-Отрок, прочитавший стихи Марютки. Руководство, дожившее до ухода Полковника на пенсию, было несказанно счастливо, хотя и злопамятно. Всем будущим пенсионерам дарили приемники «Спидола» и некую денежную сумму, а ему подарили бюст Дзержинского. Удивлённо крякнув и ни сказав плохого слова, Полковник задумчиво погладил железного (или бронзового) Феликса по лысине и понёс домой. Он и не подозревал, что являлся для своей организации ангелом-хранителем, так как потеряв берега после его ухода, руководство очень быстро вляпалось в уголовное дело, и судили их, как сказано в знаменитой комедии, по нашим, советским законам.
Пришедший за вещами и женой с ребенком зять, скромно извинился за невежливую форму обращения к пожилому человеку и участнику войны, отметив, что они по-прежнему являются политическими противниками. Затем, как-то смущённо кашлянув, вдруг попросил подарить на память бронзовый бюстик, полузабыто пылившийся на книжной полке. Не обращая внимания на изумлённо вытаращенные глаза жены и дочери, Полковник с неким умилением (всё же не совсем потерянное поколение!), снял бюст с полки, рассеянно вытер с лысины пыль и протянул политическому противнику со смутной надеждой: вдруг образумится?
Через много лет, машинально протирая пыль всё с той же лысины, жена бывшего диссидента и антисоветчика, а ныне патриота и государственника, вдруг поинтересовалась, на кой чёрт ему понадобился бюст основателя и первого председателя кровавой гэбни? Загадочно ухмыляясь, товарищ учёный снял бюст с полки и показал ей надпись, из которой неопровержимо следовало, что бюст принадлежит вовсе не Феликсу Эдмундовичу, а, напротив даже, Фёдору Михайловичу, а с Дзержинским Достоевского объединяли, разве что, ранние шашни с бесами, от которых он, в отличие от Феликса, вовремя отказался. Потрясённо покивав, жена водрузила бюст на полку, подумав о том, что не зря все спецслужбы на протяжении веков с опаской относились к учёным, стараясь изолировать их хотя бы в монастырские подвалы, или сталинские шарашки. Ведь на самом деле, в наблюдательности им не откажешь…