И знаете что? Я скажу вам, что когда я устремляю свои глаза в небо, оно становится запредельно нежного мягкого цвета. Его золото сливается с белезной, края воздушного и голубого воцаряются над безмятежностью всех его же собственных вездесущих оттенков.
Юджин рисует наскальные иероглифы. Его черные блестящие волосы взъерошивает налетающий обрывками ветер.
Йен стоит у самой кромки воды и осознает как он сейчас легок, прозрачен, чист, как свободен он здесь и повсюду.
Здесь, на побережье моря сотканном из теплого песка, все еще отдается в ушах этот незнакомый строгий и смешной японский язык, оставленный гулом аэропорта, доставленный промчавшейся в эту секунду памятью.
Йен забыл про время. Про деньги. Про то, что он когда-нибудь умрет. Было ли это мнгновением истиного бытия? Йен не знал. Было ли это действительно забытьем? Йен бы ответил, нет, не было.
В последнее время Юджин много и часто говорил Йену про красоту. Или пытался научить его ей. Йен опустился на песок чуть зажмуривая глаза от снопа искр состоящих из солнечного света. Волна касалась его тела и отбегала поспешно назад. Небо прикрыло себя от закрытых человечьих глаз сумеречной поволокой. Йен был всем и ничем. Будто тихо грохотали вокруг него волны в дрожащем его восприятии кибер пространства, в темноте его прикрытых век и им запечетленного в их глубине мира. Тихо обрушивалось время и пространство. И во всем этом безвременье и безотносительности, он ясно ощутил только одно - любовь. Рождался ли он, распадался ли он в этот момент, как знать.
Ему почудился аромат, чьим дизайнером был Юджин. Юджин - тот человек, что воплощал и любовь, и красоту в вещи, обликая и нарекая. И он, рисуя густое серенево-синее марево неба, озорно обернулся на Йена в тот бестолковый, неудержимо вечный, ослепительно прекрасный и судорожный миг, на кратком японском спросив, по мальчишечьи улыбаясь "я разве не прав?"
"Конечно ты прав- прошептала Чжу любуясь вязью солнечного света сквозь хмарь небес и завесу своих дымных ресниц - надо быть такими свободными- и ветер слился с ее словами донося их до Йена.
Я почти не смотрю в сторону Чжу,я просто знаю, что сейчас она идеальна. В своем тонком и черном платье поглащенном ручьями песка, ручьями ее гладких прямых волос, до которых я совершенно не хочу дотронуться в этот миг - настолько она прекрасна, но и меня сейчас ничто не обманет. Она в этот миг - совершенство у моря и нет ей ни границ, ни имени. Часть всего прочего величия, как и Юджин, что улыбаясь смртрит порой на нас и продолжает рисовать, поднимая к небу свои удивительные каштановые глаза.
Чжу- словно олицетворение божества слившегося с пеленой опрокинутого навзничь первого неба и второго неба, отраженного в воде и исказившего себя. Юджин знает это и потому рисует ее. Чжу чуть улыбается.
Три запутавшихся бога, что спустя мнгновение, снова станут людьми. Позавтракают в ресторане у отеля, а после я уеду обратно. Это все будет потом. А сейчас важно лишь только это новое чувство заставляющее Юджина рисовать червленного ребенка и создавать ароматы и одежду, уже покоривших ни одну корпорацию. И заставляющее Чжу так серьезно смотреть и улыбаться. Словно все, что она знает и все, что ей известно-это грустное счастье; недостижимая вершина богов, достигнутая, опрокинутая навзничь и переделанная искаженно, и она тоже цвета скай.
Я знаю название этому - любовь. Вот что поражает фанатов Юджина, вот чем поражает красота Чжу. Я нашел квитэсенцию того, чего хотят все, абсолютно все существа этого мира, понимают они это или нет.
У меня захватывает дух.Цепочкой от моря я вижу прошлые следы Чжу и они ведут в город к отелю и белой веранде ресторана с розами, они ведут в наше завтра, в солнечный блик, что упадет на белую скатерть за завтраком перед будущим отъездом. Слеза дрожит у края моего глаза норовя упасть, скатиться, а я удивлен, я бесконечно счастлив и мне надо срочно, срочно вырваться из этого великого озарения, бежать туда, в мир людей, в это мое, наше и их завтра с розами, с Чжу, с верандой, и солнечным бликом на скатерте.