Три зеркала

               
О, Венеция! Ты продолжаешь править нами, столетиями притягивая к себе и наслаждая живой сказкой на берегах Адриатики, в ее просторах голубой Лагуны. Этот праздник всегда оставлял  эхо в душе, восторг воспоминаний, почти  мистических, полных необычным, порой нереальных,  но наяву испытанных душой тех, кому посчастливилось быть, пусть только статистами, на этом празднике жизни. И отзвуки этих встреч звучат в благодарных воспоминаниях, как в зеркалах времени, отражая образность свиданий с  Венецией.

                ОСИП ЭМИЛЬЕВИЧ МАНДЕЛЬШТАМ

                ***
                Веницейской жизни мрачной и бесплодной               
                Для меня значение светло.               
                Вот она глядит с улыбкою холодной
                В  голубое дряхлое стекло.

                Тонкий воздух кожи. Синие прожилки,
                Белый снег. Зеленая порча.
                Всех кладут на кипарисные носилки,
                Сонных, теплых вынимают из плаща.

                И горят, горят в корзинах свечи.
                Словно голубь залетел в ковчег
                На театре и на праздном вече
                Умирает человек.

                Ибо нет спасенья от любви и страха:
                Тяжелее платины Сатурново кольцо!
                Черным бархатом завешенная плаха
                И прекрасное лицо\

                Тяжелы твои, Венеция, уборы,
                В кипарисных рамах зеркала.
                Воздух твой граненый. В спальне тают горы
                Голубого дряхлого стекла…

                Только в пальцах роза или склянка, -
                Адриатика зеленая, прости! –
                Что же ты молчишь, скажи венецианка,
                Как от этой смерти праздничной уйти?

                Черный Веспер в зеркале мерцает,
                Все проходит. Истина темна.
                Человек родится. Жемчуг умирает.
                И Сусанна старцев ждать должна.
                1920 г.               

                БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ ПАСТЕРНАК
      
                ВЕНЕЦИЯ
 
                Я был разбужен спозаранку
                Щелчком оконного стекла.
                Размокшей каменной баранкой
                В воде Венеция плыла.

                Все было тихо, и, однако,
                Во сне я слышал крик, и он
                Подобьем смолкнувшего знака
                Еще тревожил небосклон.

                Он вис трезубцем Скорпиона
                Над гладью стихших мандолин
                И женщиною оскорбленной,
                Быть может, издан был вдали.

                Теперь он стих и черной вилкой
                Торчал по черенок во мгле.
                Большой канал с косой ухмылкой
                Оглядывался, как беглец. 

                Вдали за лодочной стоянкой
                В остатках сна рождалась явь.
                Венеция венецианкой
                Бросалась с набережных вплавь.
                1913, 1928г.
 

               ИОСИФ АЛЕКСАНДРОВИЧ БРОДСКИЙ

                ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ ( 1 )
 1               
                Сюзанне Зонтаг               
Мокрая коновязь пристани. Понурая ездовая
машет в сумерках гривой, сопротивляясь сну.
Скрипичные гривы гондол покачиваются, издавая
вразнобой тишину.
Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага,
И рука дотянуться до горлышка коротка,
Прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго
каменного платка.

2
Площадь пустынна, набережные безлюдны.
Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе:
Дева в шальварах наигрывает на лютне
Такому же Мустафе.
О девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза
изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,
луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,
писавших, что – от любви.

3
Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий.
Одинокий каблук выстукивает диабаз.
Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий,
отшатывается от вас.
и вдыхает пар. Ночью мы разговариваем
с собственным эхом; оно обдает теплом
мраморный, гулкий, пустой аквариум
с запотевшим стеклом.

4
За золотой чешуей всплывших в канале окон –
масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.
Вот что прячут внутри, штору задернув, окунь!
жаброй хлопая, лещь!
От нечаянной встречи под потолком с богиней,
сбросившей всё с себя, кружится голова,
и подъезды, чьё нёбо воспалено ангиной
лампочки, произносят «а».

5
Как здесь били хвостом! Как здесь лещами вились!
Как вертясь, нерестясь, шли косяком в овал
Зеркала! В епанче белый глубокий вырез
Как волновал!
«Как сирокко - лагуну, Как посреди панели
Здесь превращались юбки и панталоны в щи!
Где они все теперь – эти маски полишинели,
перевертни, плащи?»

6
Так меркнут люстры в опере; так на  убыль
К ночи идут в объеме медузами купола.
Так сужается улица вьющаяся как угорь,
И площадь – как камбала.
«Так подбирают гребни, выпавшие из женских
взбитых причёсок, для дочерей Нерей,
оставляя нетронутым жёлтый бесплатный жемчуг
 уличных фонарей.

7
«Так смолкают оркестры. Город сродни попытке
воздуха удержать ноту тишины,
и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,
плохо освещены.»
Только фальцет звезды меж телеграфных линий –
Там, где глубоким сном спит гражданин Перми.
Но вода аплодирует, и набережная – как иней,
Осевший на до-ре-ми.

8
И питомец Лоррена, согнув колено,
Спихивая, как за борт, буквы в конце строки,
Тщится рассудок предохранить от крена
Выпитому вопреки.
«Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь,
рухнуть в кровать, прижаться к живой кости,
как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем
нежность не соскрести.
                1982 г.