/Увольнение/
Последнее время на работе стало просто невыносимо, их таможенный отдел возглавлял теперь вместо прежнего начальника, некий генерал по фамилии Безличный, то есть ни к кому лично не имел ничего и никакого отношения, только если лично и с любовью относился к выпивке, периодически на протяжении рабочего дня запираясь у себя в кабинете, чтобы можно было подымить, не смотря на принятый закон о курении не курить там, где не положено, не загаживать и так отравленную всем- чем атмосферу, а на рабочем месте так тем более, здесь атмосфера была более чем отравлена, теми сотрудниками, которых этот генерал по фамилии Безличный подобрал точно и прямо под себя, любителей не только покурить, но и накатить, и потому таможенный отдел больше напоминал не таможенный, а отдел по распиванию спиртного, и трудились в нём, не таможенники, а махровые алконавты или спиртболисты, под разными и несуразными фамилиями, что значит за выплачиваемую им ежемесячно зарплату попросту напивались, и не просто, а вдрызг или в умат.
Не ясно было до конца не были ли выписываемые им ежеквартально поощрительные премии за то, кто и сколько ежемесячно, а потом и поквартально накатил и выпил, и кто в худшем, хотя в их понимании это было лучшем, состоянии ушёл вечером с работы, а кто так и вовсе остался на боевом посту, ибо не смог, не уйти, а сдвинуться с места, а потом за то, кто и в каком в худшем, вот тут уж точно в худшем, состоянии похмелья явился утром на службу, не за это ли были те квартальные премии, а не за выполняемую ими работу таможенников. Ну, а так как ясно это не было до конца, за что премии регулярно получала эта команда алконавтов, то есть дела это по любому особо не меняло, то и пили они, беря пример с начальника, каждодневно и ежечасно.
А тот не только в кабинете у себя запирался по нескольку раз в день, чтобы привести себя в надлежащий моральный и физический вид, чтобы можно было и дальше продолжать работать, но и по вечерам Безличный Георгий Санныч просто вываливался сначала из рабочего кабинета, хорошо хоть не падал со второго этажа вниз, тут лифт был предусмотрительно установлен, потом так же вываливался из самого здания таможни прямо на улицу, где, стоя уже у подъезда и покачиваясь, как есенинская белая береза на ветру, не знал куда нести себя и своё огромное тело, страшно отяжелевшее после выпитого за день, а не от усталости, и не понимая, в каком направлении ему двигаться.
Благо, у него был шофёр, и благо тот не пил, собственно потому - то генерал и был ещё жив и мог, управляя таможней, пить сколько душе угодно или сколько требовал его спившийся уже по всем статьям организм, всё равно, доблестный сотрудник будучи у него в подчинении, пятидесятилетний Миша по фамилии Заборный, всегда мог подхватить это огромное неимоверной важности тело, почти труп и не на катафалке, а в служебном автомобиле транспортировать его туда, куда оно намеревалось попасть само после тяжелого рабочего дня.
В общем, вот такая неиспорченная и не отравленная всем-чем, кроме алкогольных паров атмосфера, и царила в этом, почти эксклюзивном для алкашей месте, где собрались работники под стать своему начальнику, и потому работа на службе их кипела, но совсем на другом фронте.
Никодимыч был здесь человеком новым, и к тому же, непьющим, он не участвовал в их соревнованиях по литрболу, а приходил на службу поработать, а не накатить.
Но так как народ тут был по большей части спившийся, без каких-либо нравственных устоев и намёков даже на остатки совести, то и вели они себя соответствующе, и сразу поняв, что он не из них, не из своих, то есть пить на рабочем месте не собирался изначально, то сделали из него белую ворону и отодвинули в сторону. И всё бы ничего, если бы отодвинули до конца, то есть оставили бы его в покое во всём, а не только как не состоявшегося участника их литрбола, так нет же, их натуры им этого не позволяли, и они пакостили как могли, вставляя палки в колеса его рабочей деятельности, так и оставаясь понятными только самим себе.
Короче в таком вот режиме, а для всех сотрудников в пьяном угаре, как-то незаметно прошёл год, и Никодимыч понял, что всё, больше он не может. Не может каждый день смотреть на их озлобленные пропитые мятые лица, периодически взирать лично на страдальческое лицо начальника, хотя тот и был Безличный, он устал от их деградантского тупого трепа, который вечно упирался только в обсуждение той палки, которую надо бы вставить в очередное колесо очередного сотрудника -коллеги, им было понятно такое и потому всегда этот маневр вставления палки проходил без обид, а даже с пониманием, обижались они по иной причине, как и все алкоголики, больше всего не из-за чего, или из-за того, что кто-то кому-то не долил, или не пригласил к себе на очередное распитие, тоже просто так. Но так как их палки не обходили стороной и Никодимыча, а пить он не пил, то и понятнее ему эти палки не становились, и спустя год он решил всё ж таки уволиться.
Ему давно надоело заниматься рассуждениями на тему того, кто тут, из его коллег приятнее, потому что приятных там не было по определению, и в конце концов, решив, что это совсем без разницы, какая акула тебе приветливее улыбается, он перестал думать на эти темы, кто всё же из этих деградантов и подлецов- коллег лучше, а тем более в чём лучше, ибо все они действовали по одной схеме, без наличия какой- либо совести, не уважая ни себя, ни окружающих, только делая исключение начальнику и то, потому что тот был Безличный, и потому лично против него они ничего не имели, а значит оставалось только уважение, тем более что пил он знатно, что не могло не вызывать к нему таких чувств.
И по сей причине, Никодимыч, уже успев написать заявление об увольнении, и даже забрав с рабочего места кое -какие вещи и унеся их домой, ибо оставлять что-либо из личного, не смотря на начальника по фамилии Безличный, тут было крайне опасно, учитывая сложившийся характер коллегиальных взаимоотношений, то он думал о другом, о том, как будет ещё долго, уже работая в другом месте, вспоминать эти таможенные будни.
/Воспоминания/
Он сидел еще в своём кабинете и думал про себя, разговаривая с самим собой, ибо давно уразумел, что тут говорить не с кем, если только речь не идёт о выпивке.
Ну, вот, что это такое, ну, как такое может быть, — всё недоумевал Никодимыч.— Приходишь с утра на работу и как киногерой юморески Хазанова в известной роли учителя в итальянской школе, начинаешь резко озираться по сторонам в ожидании очередной мухи в лице какого-нибудь сотрудника- коллеги, который пришёл на работу не для того, что поработать, а для того, чтобы попакостить и пострелять из рогатки по работникам.
— Просто полный атас, сидишь целый день, как в окопе в момент артобстрела в ожидании сброса гумуса из миномета.
Всё думал про себя вконец расстроенный таможенник, не вписавшийся в общую команду алконавтов этого отдела.
Как я это всё выдержал, сам не понимаю. — Всё сокрушался не пьющий Никодимыч.
— Год же… целый год! — Чуть не плача, констатировал он не лучший факт своей жизни. — Я среди этих уродов пакостников и с начальником без личных проявлений, если только к алкоголю.
А этот буфет их, советских столовских времён! — Вдруг в ужасе встрепенулся уже почти бывший таможенник, вспомнив и всё тамошнее их обслуживание в знакомой хамской манере, царившей всегда в общепитах тех лет. — А вся эта их ядопайка и компоты с тарантулами из современности вместо тараканов из прошлого.
— Даа, долго я ещё буду вспоминать эту теплицу с овощами -деградантами.
Снова подумал Никодимыч о том, как это будет, и перевернул страницу своих уже состоявшихся, хоть и будущих воспоминаний на следующую главу тех же.
— А этот, как его, вечная подстилка туберкулёзника, этого, Кривоножко, того хромого алкоголика, да, как же его-то? Ах, да, Иванов, тут же все были с каким-то странными фамилиями, то Херов с Хреновым, то Халява, так что простую -то человеческую и не упомнишь.
И тут Никодимыч, вспомнив наконец, фамилию одного из своих коллег, решил, что и Иванов-то человеком -то и не был тоже, такой же, как они все, только слишком уж подозрительно хлебосольный. Как это его Кривоножко вечно величал ? Ах, да, саложид. "Саложид налей, саложид дай стул, не тяни, видишь, не выспался я сегодня, потом саложид то, саложид сё", короче, тот ещё гусь, этот Иванов, хоть и с нормальной фамилией, но тоже дорогого стоит, гоголевский вареничник.
В чём он на работу - то ходит? — Все никак снова не мог вспомнить Никодимыч.— Не в косоворотке ли ? Дай-ка угадаю. — Предложил он сам себе. — А то это ему прям спец одежда, вместо формы таможенной.
И ходит по коридору вечно за штаны держится. Чего-то боится, так вот лучше, подстилкой всё ж быть, тем саложидом, что б ничего, не дай бог, не случилось, и наливать, когда просят, тем более, что и сам не дурак выпить. А тут повод завсегда, зашёл очередной Кривоножка и можно вместе накатить, наливая своей рукой, чего-нибудь из своих же вечных запасов,и дрожащей не пойми от чего, от страха или от алкоголизма уже состоявшегося, но как-то ещё попадая при эдакой вибрации в рюмку. А потом и закусь, сальце достать, нарезать, того, что для гостей обычно держал, сам такого потому что не кушевал, ему лично теща с Украины присылала, домашнее, с чесноком и с перчиком красным, пахучее, а он на работу приносил из ближайшего супермаркета, но всегда говорил, что тёщиным делится, от себя можно сказать, от своего живота или толстой ляжки зубами отрывает, потому и саложид.
Да, таких, как это Иванов, в тюрьмах сокамерники по ночам ножиками щекочут и спать спокойно на нарах не дают.
Мелочный он, куркуль с салом вместо морды и души, пропил всё. И известное дело от чего пьёт. Как во время войны когда люди делают то, что им не свойственно, то они вынуждены пить, как и убивать легче в подпитии, не сознаёшь, что делаешь, если не садист ещё и на всю голову не леченный.
А тут таких садистов не леченных всё таможенное управление, можно сказать.
И точно, приятных по определению нет, да и какая разница,
какая акула красивее тебе улыбается.
/ Не сами, так их/
Как и те, которые по началу даже ничего казались, но им же как-то
удалось столько лет здесь проработать, это он, Никодимыч, вон через год сваливает, и бежать будет без оглядки, куда подальше от этого питейного заведения, а не от таможенной службы, а это в любом случае показатель, потому что, не сами,
так их, давно известная истина.
И потом, это же всё звенья одной пищевой цепочки, которые уже своё высидели, а кто не из этих был, как и Никодимыч, давно покинул сие не родные пенаты. А такое, когда звеном одной цепи становишься, бесследно не проходит, тут как раз уже можно говорить об отпечатке наложившемся, только не профессии, а рабочей атмосферы, когда если не сами, так их самих.
В общем, долго не пришлось Никодимычу, сидя с грустным видом на рабочем месте, рассуждать на темы того, кто, кого, и вспоминать про те бесчисленные палки, которые ему втыкали не только в рабочие колеса, то снимая со стенда проделанную им работу, на самом деле саботаж устраивая, то ещё что-то подобное проворачивая, но и в него самого палки вставлялись, когда писались разные служебные абсолютно беспочвенные и безосновательные служебные доносы, а его потом пьяный генерал Безличный оставлял без премии, он же лично только к алкоголю относился, и потому ему всё равно было под чьей фамилией свою начальственную подпись ставить, а оставшийся без положенной или даже уже назначенной денежной выплаты, работник Кузнецов Иван Никодимыч вынужден был бегать по знакомым и одалживать себе на жизнь, потому что реальная зарплата таможенного служащего, если только он не алконавт, крайне мизерная. И ему так всё это надоело, все эти козни и прочее, что просто уже не хотелось даже обо всем этом и думать, потому что он досиживал тут свои последние дни и видел уже себя на другой работе, где его с нетерпением ждали. Просто каждый раз поднимая глаза от стола,он видел напротив себя привычно красную рожу кадровика Козлова, с некоторых пор они сидели в одном кабинете, и у него в голове тут же всплывали воспоминания о том, как он тут работал, и всё не уставал Иван Никодимыч при этом удивляться тому, как же это ему удалось проработать целый год в такой отравленной алкогольными парами атмосфере, ведь говорят, по обычаю, если не ты сам, то тебя самого. А тут вона как, не вышло. И потому он выпал, как лишнее звено из этой крепко спаянной алкогольной пищевой цепочки, и уже слава бога, навсегда, уволившись, всё же со службы в таможенном управлении.
23.11.2019 г
Марина Леванте