Оксюморон или антитеза?
Образчик демократии мы берём с полиса, казнившего своего героя. Образчик служения – с народа, распявшего своего. Это оксюморон, и это внешнее. Почему в самом справедливом городе стала возможна казнь Сократа? Почему умнейший из народов не сумел понять Христа? История же затем обязательно героя превратит в мученика, а мученика – в героя, и это антитеза, и это её внутреннее пространство – логика развития мысли. История любит такие шутки, поэтому герои и гении, мученики и святые никогда не приходят в одиночестве: кто-то должен впечатлится подвигом, описать деяния и тем самым положить начало новому метарассказу – большой истории, – который культура станет осмысливать, а цивилизация – воплощать.
***
В начале учебного года я прошу своих учеников – детей, которых мир доносит в моё пространство жизни, – о трёх вещах: на уроках молчать и улыбаться, чтобы я могла улыбаться и говорить, а также следить, чтобы я не переставала радоваться:
– Слово «улыбаться» является ключевым. И вы должны меня радовать. Это сверхзадача.
– А если мы не будем вас радовать? Тогда что? Что будет? Да! Что нам будет? С нами будет?
– Тогда я могу войти в печальку… и плохо будет всем.
– А что вы сделаете? Что вы сможете? И что с того? А в чём это будет выражаться? Вы завалите нас на экзаменах? Двойки поставите? Да, что будет?
– Будет много хлопот у всех…
Дети живо интересуются какие хлопоты их ждут, поэтому я начинаю уходить окольными путями, типа, им боль головная от написания разных контрольных и самостоятельных, мне – от проверки их шедевров. В общем, я вру, ибо сказать правду немыслимо: мне не поверят – это раз, посчитают сумасшедшей – это два.
– Короче, я предупредила: не вгоняйте меня в печальку, иначе пеняйте на себя.
***
И вот на прошлой неделе я впечатлилась поведением одного из своих учеников, и оно повергло меня в печальку, то есть заставило долго размышлять над ситуацией, а заодно и искать из неё возможные выходы. Но как можно заставить ребёнка не шалить – не пить, не курить, не барагозить, – взяться за ум и найти себе занятие по душе? Как объяснить ребёнку, что жизнь длинная и одной юностью она не ограничивается, что старость, как и диплом, всегда подкрадывается незаметно? Как сказать, что ранняя смерть приходит только к достойным? Как?
Я знаю один только способ: задать в человеке внутреннее пространство антитезы, которое заставит его задуматься над жизнью, а заодно потребует и создания сказки для своей маленькой личной судьбы. Но как можно разбудить девственное сознание, в которое мысль ни разу не упадала? Напугать. Какой самый сильный страх человеческий? Смерть.
Однако, если вам семнадцать и весёлая круговерть жизни ни разу не покидала вас, то смерть – это иллюзия тем более, когда в сознание юного поколения внедрена идея кнопки «Отмена действия».
Моего ученика, мальчишку постмодернистской культуры, напугать было нереально, но мысль об этом вошла в моё сознание. Я девочка из СССР, где про кнопку «отмены» детям ничего не рассказывали, зато учили мужественно смотреть в глаза судьбе и идти вперед – в сказку. В общем, не повезло… Кому? Это вопрос.
Неделя проходила спокойно, что называется, в штатном режиме: я не мыслила активно ни о своём шаловливом ученике, ни о группе в целом, потому как отменила пару и собиралась столкнуться с ними не скоро. У меня было две недели, придумать, как совершить подвиг по напуганию ребёнка, чтобы с ним случилось чудо – отвращение от блуда и пития.
И в среду, в конце дня, у двери с внутренне стороны сломалась стальная ручка: «Маргарита Г., простите, но я не думала, что я такая сильная», – с удивлением, смехом и недоумение стояла Ангелочек в конце класса, держа в руках обломок фурнитуры. Это было смешно, и осталось незамеченным.
В четверг утром Ирина В. сообщила, что опять чуть не подралась в метро. Это всех позабавило и чутка расстроило, уж очень приятно осознавать, что валькирия среди нас.
А вечером в учительской появилось как-то излишне много задолжников, требующих ликвидации своих хвостов. Одним из задолжников оказался Чистильщик – мальчишка, с которым мы весьма неприятно столкнулись в прошлом году, и я ушла в сторону, дабы не ввязываться в бой. И вот опять – прежние грабли, но я собиралась на встречу, мне требовалось спокойствие и душевное равновесие, поэтому я откладываю бой:
– Что вы готовили? Что простите? Ничего. Что простите? Зачем вам всё это? Это предмет отдельной дискуссии, которую я вести не намерена, поэтому «Отцы и дети» Тургенева, и через неделю в это же время. Что простите? Ах, вы не читаете по-русски. Однако вы понимаете по-русски, поэтому смотрите фильм и приходите через неделю. Что простите? Ах, вы и не смотрите по-русски. И что вы от меня хотите?
И мы молчим, глядя друг другу в глаза; и я снова проигрываю по всем пунктам – во мне разгорается ненависть, другой же убийственно насмешливо и презрительно-спокойно взирает на меня своими дьявольски красивыми черными глазами и улыбается своей внутренней потаённой улыбкой. Для него я просто «вот это вот» на пути, которое требуется перешагнуть и дальше идти. И это не культурный шовинизм. И это не амбиции обиженного взрослого. И это не ершистость подростка. Это совсем другая битва.
– Встали. И вышли. И больше не подходите ко мне. Я была к вам добра в прошлом году и не понимаю, как получилось, что у вас вдруг оказался хвост по литературе. Ищите другого учителя, который вам закроет долг, а ко мне не приближайтесь. Это понятно? Я вас предупредила.
Чистильщик ушёл. Год прошёл, и я по-прежнему проигрываю ему. Он будит во мне жажду убийства и крови, а это куда как страшнее и хуже любой из печалек.
Я раскидывала одних, прогоняла других, но ручеёк детской жажды получить халявную оценку или зачёт не иссякал. Я почти справилась, когда в учительскую зашли как-то вместе и сразу Ангелочек и Блудливая Калифорния: у Ангелочка шла носом кровь, Калифорния – требовал философии.
– Димочка, я всех отпустила ещё в прошлый раз, когда вы прогуляли.
– Зачем? Я же могу провести урок вместо вас. Вы же знаете у меня получится. Давайте, я проведу. Я сказал, чтобы никто не уходил. Все уже собрались.
Я вышла в коридор: мои дети, которые должны были по-тихому сбежать с последней пары и раствориться в пространстве самым незаметным образом, чтобы не подставить меня, толпись у учебной части и страшно шумели.
Через пять минут в классе в малом количестве сидела притихшая и ничего не понимающая детвора из разных групп, собранная в одном пространстве за закрытыми железными дверями. А я шла к своему столу в великом недоумении «Зачем всё это?», ибо к подвигу не готовилась, а чудо было запланировано на следующей неделе. И шла я в большом сердитстве, ибо Калифорния срывал мне личные планы, но всё-таки сорок минут на детей у меня было. И шла я, не зная о чём будут эти сорок минут, но точно зная, что не про философию.
И минут пять у нас ушло на поиск Слова:
– Димочка, вы собирались вести философию. Прошу к столу! О чём вы будете разговариваться со всеми этими людьми, которые присутствуют здесь из-за вас и только благодаря вам?
И мы долго рядились кто, о чём и как должен разговаривать. Предложений было много, но никто так и не решился взять у меня слово, а меня не устроила ни одна из предложенных тем. Герой же наш вообще молчал и залипал в телефон: «Тетради! Ручки! Достали! Быстро! Пишем! – У меня нет…» – и в Калифорнию летит тетрадь, а следом ручка.
– Маргарита Г., что происходит? Чем он вас так разозлил? Что случилось?
– Что случилось? Мне интересно, откуда у Калифорнии сегодня вдруг такое рвение к философии, когда в прошлый раз он прекрасно обошёлся и без неё? Димочка, может быть, это вы нам расскажите, что случилось?
Но Димочка молчит и улыбается, в глазах его читается непонимание и неуютство: он ведь хотел, чтобы было всем весело, а выходит как-то не очень.
– Почему вы сегодня не ушли, хотя могли? Почему вы не пошли бухать в баре, орать в караоке, блевать в туалете…
Детвора взрывается восторгом:
– Откуда вы знаете? Кто вам рассказал? Это вы про прошлый четверг?
– Бумер, молчите! А то и вам достанется! Вы один из тех, кто его втравливает во все тяжкие!
– Я единственный из всех, кто его вытаскивает из них! – и это правда.
Меня несёт: я перечисляю подвиги.
– Откуда вы всё знаете? Instagram?! Дима, ты кран! Но там ничего нет?! Откуда вам всё известно?
– Димочка, по проституткам идём? – глядя в глаза Калифорнии, спрашиваю я.
Класс притих.
– Нет, не надо… – просит он, и я отчётливо вижу, что ему стыдно, неловко и неудобно.
– А что так? Куда делся весь патриотический пафос, с которым вы делились своими блудом? Может по дешёвым девкам, а?! С подробностями! Грязными! Ну, давайте…
Калифорния встаёт и молча направляется к дверям, но выйти не может – у двери нет ручки, поэтому ему ничего не остаётся, как сесть на заднюю парту и… начать слушать сказки бабушки Риты.
Когда дети притихли, и их перестала веселить и беспокоить мысль о том, что мы оказались заложниками пространства, из которого нет выхода, покуда нас не откроют с другой стороны и не выпустят на волю, мне неожиданно припомнилась давно забытая история одной жизни. Эта история пришла сама и стала спасительным выходом из ситуации, в которой я оказалась, принявшись ругать Калифорнию:
– Димочка, в прошлую пятницу я пришла в большую печальку, когда вы весело и беспечно поведали мне об этих вот своих подвигах. Вы знаете, очень больно видеть, как молодой, красивый, фантастически добрый и беззлобный ребёнок губит себя и не понимает этого. Вы помните, что я вам говорила?
– Нет.
– Сначала я стала призывать вас любить маму, папу, родину и комсомол, когда это не подействовало, то подумать о себе – печени, желудке, селезёнке, но и это мимо. Я впала в дурное морализаторство, помните? А что я потом вам пообещала?
– Не знаю.
– Когда вы спросили, было же и в моей жизни подобное, я ответила, да, и пообещала рассказать, правильно? Было или не было?
Димочка ничего не помнил: для него что было, что не было – всё едино, всё одно, всё равно.
– Так вот… я не могу похвастаться подобными историями… лично о себе, но у меня есть знакомые, которые… которых… это родственник… которого я знала… это младший брат мужа моей сестры… старшей сестры… двоюродной… я в него была влюблена, когда мне было пятнадцать… меньше, чем сейчас вам… правда, сначала я была влюблена в старшего брата… но он был мужем сестры, поэтому мне не положено было в него влюбиться… но я была влюблена… и своей сестрой я тоже восхищалась… они были так красивы в молодости, когда и было по двадцать с небольшим… они и сейчас прекрасны, когда им за пятьдесят… но это другая история, я про младшего брата… – я слушала себя, свой сбивчивый и невнятный лепет.
Я пыталась рассказать историю, смысл которой можно уместить в одном названии – «Про состарившегося Дон Жуана», но мысль моя блуждала и плутала в закоулках памяти, словно в «Сказке с подробностями» Остера, ибо озвучивала я её впервые… и в этом впервые Слово обретало своё истинное звучание, оно рождалось. Всё остальное, вот сейчас, например, – это культурный пересказ.
И дети, все как один, поняли, что это сказка о Димочке. Я несла бред, постоянно уходила куда-то в сторону и возвращалась, что-то уточняла, поясняла и снова сбивалась. А дети? Они меня остановили, когда я вдруг, не завершив одной сказки, перешла к другой:
– Что дальше? Дальше-то, что с ним было?
– С кем?
– С Димой!
– С каким Димой?
– Калифорнией!
– А моим родственником? Ничего, когда пришло время умирать, он испугался и передумал, но ни печени, ни ножек, ни симпатичной мордашки, ни красивой улыбки, ни уважаемой профессии, ни семьи, ни дома, ни друзей – ничего ему не осталось, только отечество, то есть отчий дом в деревне, цистит, гастрит, радикулит и жалобы на несправедливость этого мира.
– Это про Диму, а про Гиго? С ним что?
– В смысле про Гиго? Почему про Гиго? Причём тут Гиго?
– Но он же с Калифорнией в клубе был, значит, вторая история – про него. Что с ним в итоге стало?
Это сделали дети. Это не я.
Дети, именно они, отразили своих сверстников через состоявшие жизни двух совершенно незнакомых им людей и тем самым назначили эти судьбы – для Калифорнии и Гиго. Кажется, в тот момент все, как один, поняли, зачем все эти сказки. Все, кроме меня, Димочки, а также Гиго… которого просто не было в этот момент. Однако это не помешало его судьбе быть явленой, что называется, заочно.
И тут дверь вдруг приоткрылась, Калифорния подскочил, бросился к выходу и растворил дверь настежь; все зашумели, заерзали, расслабились и заторопились.
– Так что с ним сейчас?
– С Максом?
– Да! Он работает? А зарабатывает хорошо? И всем помогает? Его уважают? Он по-прежнему крутой?
На все вопросы детей я отвечала утвердительно, они остались довольны: сказка про «Макса-Гиго» их устроила, даже понравилась, возможно немного восхитила. Нам нравится фильмы про андердогов, преодолевающих обстоятельства.
– Итак, Димочка, – решила я всё-таки подвести какой-то логический конец этому нашему странному собранию, – зачем вы сегодня собрали нас всех здесь? Ответь мне… Не знаете? Тогда повторяйте за мной, чтобы послушать сказки бабушки Риты и пообещать больше не пить. Повторяйте!
– Чтобы послушать… Маргариту Г. … и… не вести себя плохо.
– Нет, слово в слово: чтобы послушать сказки бабушки Риты…
– Послушать сказки… бабушки… Риты…
– И пообещать больше не пить!
– И…
– И?!
– Пообещать… не пить…
– Больше не пить!
– Больше… не пить.
– Смотрите, Димочка, вы пообещали! Вы дали слово, и у этого слова… Сколько нас? – дети как-то долго считают и не могут определиться с цифрой. – Так двенадцать или тринадцать? Сколько?
– А Диму считать? Без него одиннадцать? Нет… двенадцать… а если с вами… тринадцать. Тринадцать! – решили дети.
– Точно? И у этого слова вашего тринадцать свидетелей! А теперь все свободны!
Дети шумливо разбегаются, я тоже спешу – наши сорок минут истекли.
Калифорния подходит ко мне и пытается извиняться, но мои мысли в другом пространстве, я забыла уже и про этого мальчика, и про собрание, и про повод к нему – я убегаю и очень спешу:
– Димочка… Димочка, вы ни в чём не виноваты передо мной, меня просто огорчило ваше поведение, которое вы никак не рефлексируете. Но я-то переживу в себе эту печальку, главное, чтобы вы не разочаровывали и расстраивали себя каждый день.
– Не буду!
– Вот и хорошо, и помните, что вы обещали. Димочка, это серьёзно. Это очень серьёзно. У вас тринадцать свидетелей.
Я убегаю, я очень спешу; завтра, завтра наступит утро и заставит меня вспомнить о Гиго… и его месте в этой истории, о Калифорнии и его роли, о свидетелях и себе, которой дети тоже назначили эту роль. У меня впереди неделя, чтобы попытаться понять эти сказки, в которых Слово обрело голос, а судьбы – явленность.
И приходит утро очередной пятницы; и, прощаясь с домашними, я серьёзна и не шучу; и в колледже дети первым делом припоминают эту вчерашнюю выходку:
– Мне Дима написал, это я дверь открыл, хотел заглянуть, но передумал и убежал. Да, вчера у вас прикольно было на философии, нам понравилось, мы теперь свидетели. Дима дурачок, вы его просто не знаете: он всем должен, и пьет не на свои пьет, так больше никто и не занимает.
И приходит время, когда я иду домой долгой дорогой через парк и забываю смотреть на солнце и небо, потому в голове кружатся эти сказки… или это одна сказка? Я ещё даже не объяснила их себе, но один вопрос уже начинает меня донимать: возможен ли в них иной конец, ибо этот уже был пройдет другими.
22 ноября 2019 года
Предшествующее: http://www.proza.ru/2019/11/16/186
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/12/01/236