Глава 2. "Я не забуду тебя..."
Совместное колыханье опустошённых рабочим днём людей, битком набитых в вагон метро, перестук колёс под полом, который гулко отдаётся во внутренностях, так что телом чувствуешь громаду и мощь везущего тебя механизма. И вдруг – представленье. Парень и девушка. Гротескно, как мимы, разыгрывают сцену знакомства. Он заглядывает ей в книгу, она возмущается, они перебрасываются фразами, обнажающими их внезапное единомыслие, он пишет на полях книги свой телефон, выходит на ближайшей остановке и за руки вытаскивает неубедительно упирающуюся и игриво повизгивающую девушку из вагона на платформу под неодобрительные взгляды других пассажиров. Двери закрываются, поезд набирает ход.
– Это что сейчас было?
– Они полагают, что ты до сих пор не вступила в контакт ни с кем из тех людей, которых тебе великодушно посылают, потому что не умеешь знакомиться. Это был мастер-класс, – меланхолично отвечает Розен. И подталкивает собеседницу к выходу. – Давай, нам выходить на следующей. И не стоит ржать в общественном месте без видимого повода, сестра, – с укором добавляет он на ухо.
– Я не ржу, брат.
– Но лыбишься. Это привлекает ненужное внимание.
– Да какое внимание? Я выгляжу как среднестатистическая тётенька!
– Значит, надо быть ещё среднее. – Розен шагает в открывшиеся двери, поднимает воротник пальто и натягивает перчатки. – Одеться на рынке это ещё не стать как все. Посмотри на аутентичных тётенек, – он поводит рукой вокруг. – На их лицах всегда видна озабоченность: злая, сосредоточенная, наивная. И никто из них не лыбится.
– Ясно, шеф. Ухожу в себя.
– Вот – правильно. В себя – это всегда верный маршрут.
– Да просто лучше быть Тёткой, чем Каштанкой. С тобой ведь только в цирке выступать.
– Да ты мастер аллегории, сестра!
– Этого у меня не отнять…
Впереди ступеньки подземного перехода, которые, кажется, ведут прямо в синее небо – загустевшее, но не погасшее ещё после заката. Такой восхитительный глубокий цвет – только любоваться и любоваться.
– А это не перебор, брат: роман в романе, который в романе?
– Нормально. К тому же на самом деле это одна непрерывная история, происходящая в прошлом, настоящем и будущем. Кодэ и Ветров – прошлое, мы с тобой – настоящее, а Анюта с инженером – будущее. Для того так и сделано, чтобы всё растолковать-разжевать. Так и будем с тобой писать: сочинила – сразу разъяснила всё, что к чему. Прям, не отходя от кассы. Чтоб никто нас в высокомерии не обвинял. Мы ж не такие!
– Всё равно обвинят. Скажут, мол, что это нам всё разжёвывают? За тупых нас принимают?
– Вот не могла ты промолчать? Расскажи лучше, чего тролли нынче от тебя хотят.
– Как всегда, – отмахивается тётенька, сосредоточенно нажимая кнопки на домофоне. И напевает на мотив сомнительно известного «Матчиша», – «Пришла я к режиссеру: «Хочу сниматься!». А он мне отвечает: «Пошли... работать»».
Розен, хохотнув, придерживает дверь.
– Сама виновата.
– Не я. Это всё Петров. Он с самого начала неправильно меня понял. Пришёл – глаза круглые от удивления: «Тебе нужен секс?». Я: «Что?! Нет!». Но меня уже никто не слушал.
– А нечего было к нему ластиться.
– Так я ж от радости! Первый живой человек за долгие годы! А они… Козлы.
– Фу, как грубо.
– Переживёшь. У нас какой уговор был? До сорока лет я женщина, а после делаю, что хочу.
– Что я хочу, – поправляет Розен, дожидаясь, пока тётенька отопрёт дверь и впустит его в квартиру.
– Сомнительный какой-то у нас с тобой симбиоз, – тётенька задумчиво стряхивает ботинки. – В сухом остатке тебе достаётся опыт и даже память, а мне – ничего.
– А тебя и не существует. – Розен распихивает по карманам перчатки и неспешно расстёгивает пальто. – Ты временный лик вечной материи, которая бесконечно играет драмы. Её приглашают на танец, и в ответ она вылепливает тебя или кого-то ещё – зависит от приглашения. И пока мы танцуем, ты живёшь. Музыка смолкла – плеск – и ты возвращаешься в Нирвану.
– А материи от этого какая радость?
– А материя жадна до впечатлений, сестра. – Розен разувается, скидывает пальто и в носках шлёпает на кухню. – Ей нравится сам процесс жизни, соития с духом, экстаз и оргазм жизненных перипетий. И она все их в себе хранит – все эти телесные ощущения – как острую приправу. Рефлексирует. И ей нет дела до моей эволюции, ей нужны только переживания самой себя – во всех тонкостях, нюансах и во всех возможных сочетаниях.
– То есть я для неё как картина в музее? Или как книга в библиотеке? – подозрительно уточняет тётенька.
– Да! – радостно восклицает Розен, заглядывая в холодильник. – И какой будет эта книга, зависит от меня – автора. А я у тебя гений. Поэтому мне полагается – та-дам! – тортик. А ты иди, за компьютер садись.
***
Григорий Алексеевич сам не заметил, как втянулся в жизнь семейства Розановых. Вроде и общего было – только русскость, но это совсем не мешало часами говорить ни о чём, принимать приглашения на обеды и ужины, совместные прогулки и походы в филармонию. С Анютой, правда, Григорий Алексеевич чувствовал себя немного скованно (он её совсем не понимал), хотя та была очень непосредственной и милой девушкой, и могла бесконечно щебетать о чём-то своём, так что собеседнику и слова вставить было некуда. Другое дело – Розанов-старший. К нему тянуло, как к родному. Хотелось просто слушать, смотреть, хотелось греться около него. Владимир Сергеевич кого-то неуловимо-мучительно напоминал – некий идеал, без которого жизнь пуста и напрасна. Его вдохновенные речи поднимали над землёй, а удивительная внутренняя цельность успокаивала, как присутствие надёжного взрослого успокаивает ребёнка. При этом Розанов был прост, ясен, не кичился своим явным интеллектуальным превосходством и обладал отменным чувством юмора.
В общем, Григорий Алексеевич увяз. Ходил к Розановым через день, да каждый день, носил прованские вина, которые полюбил покупать у мелких фермеров, шатаясь в свободные дни по виноградникам и лавандовым полям. Присылал афишки музыкальных вечеров, которые добывал благодаря своей привязанности к камерному и душевному, всегда быстро разыскивая нужные места в любом городе и в любой стране, куда забрасывала его судьба и родная корпорация. А ещё он очень радовался, когда пригождался двум беспомощным гуманитариям в хозяйстве.
В родном XXII веке с его кризисом занятости из-за сплошной автоматизации и связанным с этим процессом дефицитом рабочих мест ничего в доме нельзя было починить своими руками – всюду стояли электронные пломбы и самую незначительную поломку или сбой должен был устранять только специалист. Не бесплатно, разумеется! Но Григорий Алексеевич специалистом и был. Причём высококвалифицированным. Поэтому он охотно расстилал коврик, чтобы улечься под мойкой и поменять, скажем, фильтры, которые добывал одному ему известными способами.
Дом был старый, кирпичный. В таких никто уже особо не жил – все устремились за город, очарованные новым необременительным капсульным бытом и увлечённые экологической идеей. Продукты модно и правильно стало покупать у соседа, который выращивал кур и тыкву практически у тебя на глазах в соответствии с «чистыми» технологиями, ездить повелось на велосипедах с электрическим приводом, а дома обогревать солнечной энергией. Начинять всяческой электроникой старые постройки оказалось очень дорого и проблематично, вот и содержались они в основном за счёт аренды. Снимать квартиру по этой причине было сплошным расточительством (сам Григорий Алексеевич жил всё время своей долгой заграничной командировки в корпоративной гостинице). Впрочем, Розанову квартиру оплачивал работодатель, который был заинтересован в нём, как в ценном специалисте. Для чего правительству нужен был в качестве консультанта арабист, вопросов ни у кого не возникало. Это в Европе по улицам бесшумно проносился общественный транспорт, регулярно останавливающийся возле электрической заправки, чтобы зарядить аккумуляторы, а мусор разлагали трудолюбивые бактерии в специальных резервуарах глубоко под землёй. В менее благополучных странах был, разумеется, сплошной ужас и кошмар, и это являлось головной болью нынешних политиков, которые осваивали теперь новые рынки и чужие ресурсы под флагом экологического движения и лозунгом «Планета Земля – наш общий дом». Да и «грязные» производства надо же было где-то размещать! И понятно, что лучше у соседей.
Вот так сложное и глобальное привело к простому и частному – пересечению одного русского инженера с двумя русскими гуманитариями в Париже. И этот самый инженер сейчас заметал следы взлома электронной системы, следящей за уровнем очистки питьевой воды.
– Я вам мешаю? – учтиво поинтересовался Григорий Алексеевич, отрывая на мгновение взгляд от вмонтированной в стену панели с цифровыми индикаторами. Он заметил, что Анюта уселась около стола, чинно сложив перед собой ручки, и косится на разведённую возле мойки грязь.
– Я подожду, – великодушно откликнулась Анечка. – Хочу приготовить луковый пирог. Рецепт такой простой, что мне захотелось попробовать!
Григорию Алексеевичу показалось, что он отчётливо ощущает, как от ужаса волосы у него на голове встают дыбом. Прошлый раз, когда эта скромная девочка с косой и в домашнем сарафанчике пыталась приготовить ягодное суфле, он едва не лишился глаза из-за того, что перегруженный блендер выстрелил в него какой-то деталью. Григорию Алексеевичу пришлось неделю ходить по улице в солнечных очках, несмотря на пасмурную погоду, а потом ещё неделю замазывать ссадину тональным кремом. Рубашку, которая в тот момент была на нём надета, вообще пришлось выбросить, потому что смородиновые пятна вывести не удалось.
– Я знаю ресторанчик в паре кварталов отсюда, где подают чудесный луковый пирог, – стараясь придать лицу мечтательное выражение, обронил он. – Но мне больше нравится пирог со шпинатом.
– Но у меня нет шпината, – озадачилась Анечка.
– Ну, значит, в другой раз, – притворно вздохнул Григорий Алексеевич.
– Ладно, раз пирог отменяется, давайте я помогу вам убраться.
Отказаться повода не нашлось, и Григорий Алексеевич натянуто улыбнулся, чувствуя опасный холодок предчувствия, скользнувший по сердцу.
Он опустился на колени и принялся сортировать мусор, чтобы правильно распределить его по контейнерам, коих вдоль стены стояло целых пять. Использованные фильтры следовало выбрасывать в один, обрезки провода – в другой. Анюта выкатила из встроенного шкафа поломоечную машину и притоптывала от нетерпения. В машину нужно было закачать воду, а к мойке пока было не подойти. Тогда она решила дотянуться через голову несчастного инженера – приладила к крану шланг, включила… и по неведомой причине сразу же сорвалась резьба в том месте, где шланг присоединялся к машине. Григория Алексеевича окатило мыльным раствором. Пока он в шоке обтекал невкусной пеной, Анюта отпихнула ногой поломойку (подача воды прекратилась автоматически, слава прогрессу!), нагнулась, чтобы помочь несчастному инженеру подняться, но поскользнулась сама и упала на него, коленом придавив самое для мужчины дорогое.
Григорий Алексеевич взвыл. Сам не понял, как на подгибающихся ногах сумел подняться, цепляясь за столешницу дрожащей рукой. Анюта с неподдельным ужасом глядела на него снизу вверх.
– Очень больно? – сочувственно выдохнула она. И погладила пострадавшее место ладошкой.
Григорий Алексеевич думал, что и так уже потрясён случившимся до глубины души, но оказалось, что до дна ещё далеко!
– Что вы делаете?! – ужаснулся он, округляя глаза.
– Давайте посмотрю, – вместо ответа сострадательно предложила Аня и схватилась за язычок молнии на его брюках.
– Я сам! – шарахнулся от её тонких пальчиков Григорий Алексеевич. И сник, оглядев себя. – Дайте лучше полотенце. Мне придётся воспользоваться душем и вашей стиральной машиной.
– Да полотенце вам пора уже отдельное выделить. – Анюта осторожно поднялась и, держась за стол, засеменила туда, где было сухо, опасаясь ступать свободно. – Всё равно вы с папой скоро поженитесь и к нам переедете.
– Что?!! – Григорий Алексеевич на всякий случай схватился за стену. – Какая женитьба?! Что там у вас в голове, Аня?
Нет, на дворе, конечно XXII век, а не какой-нибудь XXI с его дремучими представлениями о сексуальной ориентации, которая, якобы, бывает разной, и браком между кем угодно в любых сочетаниях никого не удивить, но… с чего вдруг такие предположения? На ровном же месте…
– Ну, видно же, что вы влюбились в папу, – отмахнулась Анюта. – Не краснейте, папу все любят, – тут же успокоила она.
– Мы просто дружим, – нахмурился Григорий Алексеевич, переживая неприятное ощущение deja vu. – Больше ничего между нами нет.
– Ничего? – засомневалась Анечка. – Но вы так на него смотрите…
– Как?
Анюта осуждающе покачала головой, но не стала развивать эту тему, а махнула рукой в сторону ванной:
– Идите уже – стирайтесь и сушитесь. Нам скоро выходить.
– Выходить? Куда? – растерялся Григорий Алексеевич.
– Мы идём на встречу с Ли Вэем.
– Каким ещё Вэем?
– Мастером всяких восточных практик. Я полгода ждала, пока он в Париж приедет, так что вам просто несказанно повезло!