Тихо скрипнула входная дверь. Словно некто хотел, чтобы его приход остался незамеченным. Так могла проявляться только моя несовершеннолетняя дочь, нахалка и лентяйка по жизни, по имени Натаха. Именно так все её называли. Натаха. И точка.
Откуда взялось это имечко никто уже не помнил. Но все почему-то были уверены, что она с самого рождения зовётся Натахой. И, якобы, даже в её метриках чёрным по белому написано Натаха. И точка.
– Мам, это я, – скорбным шёпотом произнесла Натаха. Она всегда скулила или скорбела, получив в школе сразу пару-тройку неудов. А раз уж в ход пошли и скорбные завывания, и непривычное «мам» вместо «мамахен», то, значит, дело было полный швах.
– Надеюсь, что ты никого не убила по дороге домой, и никто не прибежит снова на тебя жаловаться? – мой голос непроизвольно дрогнул, когда в дверном проёме появилось заплаканное лицо моей дочери.
Если уж моя Натаха заревела, значит, на самом деле произошло что-то совсем уж плохое. Осторожно присев на край табурета и на всякий случай налив полный стакан воды, я снова задала ей тот же вопрос, но только в этот раз уже без привычной иронии.
– Успокойся и постарайся рассказать, что случилось. Только по порядку и без нытья и кривляний, – мой взгляд излучал вселенскую любовь и полную готовность выслушать любые бредни, вплоть до падения на наш городок Тунгусского метеорита и срочной эвакуации всего населения на Луну или даже на Марс.
– Мамахен (тут я заметно расслабилась и выдохнула горячий воздух, застрявший у меня в груди пару минут назад), да не волнуйся ты так. Просто нам вчера задали придумать парочку примеров с пословицами или поговорками и привязать их к нашей школьной житухе.
Моя дочурка снова перешла на свою уличную лексику, прекратила рыдать и приняла вызывающе-гордый вид, как будто её только что выдвинули на номинацию «лучшая ученица года».
Я же при слове «житуха» чуть не закричала в голос от еле скрываемой радости и не принялась хохотать, как наша полоумная соседка Зина Петровна, вначале пересчитывающая раз по сто свою грошовую пенсию, а потом пропивавшая её враз со своим молодым сожителем.
Чтобы не показаться слишком уж добренькой, я мысленно сосчитала до десяти или даже до двадцати, убрала из своего взгляда вселенскую любовь и встала с табурета. Оказавшись рядом с дочерью, я едва ли не в первый раз осознала, как она повзрослела и выросла за последние полгода.
Собрав всю свою волю в кулак, я скрестила руки на груди, грозно нахмурилась, сведя брови прямо к переносице, и топнула ногой. Внутренне я уже почти успокоилась, но стакан с водой на всякий случай оставила на столе.
Словно прочитав мои мысли, Натаха грустно посмотрела в окно, потом в потолок, затем на портфель и после непродолжительных поисков достала из него помятую тетрадочку в линейку. Растерянно глядя на меня, она начала зачем-то перебирать ложки-вилки-ножи, сохнувшие на мойке, словно не знала, куда девать руки и как продолжить разговор.
Видимо, она уже поостыла и теперь думала, что совершенно напрасно развела весь этот сыр-бор с горючими слезами и невыполненным домашним заданием. А факт его невыполнения был налицо. Иначе стала бы Натаха рыдать в голос и кидаться просто так портфелем.
– Мам (тут я снова напряглась, втайне радуясь, что не вылила в раковину воду), ты только не волнуйся и не кричи на меня, пожалуйста. Так получилось, что я беременна от нашего физрука, и уже поздно что-то делать. Буду рожать. И точка.
Её голос чуть дрогнул, в глазах заплясали чёртики, и она начала вначале негромко хихикать, а потом хохотать во весь голос. И только тут я поняла, что она меня разыгрывает. Но всё равно продолжала плакать навзрыд, то утирая фартуком слёзы, то прихлёбывая из гранённого стакана ставшую вдруг солёной воду.
– Мамахен, ну пошутила я. Не буду же я тебе рассказывать, как опозорилась перед всем классом со своими стихами на вольную тему. Помнишь, ты когда-то читала нам с Петькой стишки, что-то вроде «Эники-беники, ели вареники»?
Говорить я ещё не могла, поэтому лишь слегка кивнула головой в знак согласия с Натахой.
– Так вот, – продолжила она, – я совсем забыла об этом задании и, конечно же, даже и не подумала прочесть хотя бы одну паршивенькую (тут она сделала небольшую паузу и искоса посмотрела на меня, чтобы понять мою реакцию на гадкое словечко) пословицу или поговорку. И когда меня наша училка (снова косой взгляд в мою сторону) вызвала к доске, на память вдруг пришла эта считалочка. Сама не пойму, почему я вдруг решила, что это поговорка и начала её тарабанить во весь голос. Слышала бы ты, мам, как они все ржали, тыкали в меня пальцами и крутили у виска. Словно перед ними стояла не я, а огородное пугало или, того хуже, беременная верблюдица.
Она снова зарыдала в голос, так беспомощно и горько, как не плакала с самого детства, когда умер от старости наш любимый пёс Федька.
– Натаха… Наташенька, доченька. Чёрт с ними. Ты только больше не плачь, пожалуйста, а то моё сердце разорвётся на мелкие клочки. Давай-ка, лучше поедим с тобой вареников, я их налепила на целую роту.
Не успела я произнести это «гадкое» слово вареники, как мы обе, не сговариваясь, начали ржать. Именно – ржать. Только так можно было назвать то, что производили наши лёгкие и рты. И также не сговариваясь, мы начали кружиться по кухне, одновременно приговаривая:
– Эники-беники, ели вареники… Эники-беники, ели вареники… Эники-беники, ели вареники…
И так раз сто или даже двести. А, может, и тысячу тысяч раз.
И никому не было дела до того, что Натаха была по уши влюблена и на самом деле беременна. И очень скоро я стану бабушкой. И точка.