Последние деньки ноября уже навевали зимнее настроение. Мороз без приглашения ворвался и окутал город серой мглой. Деревья, казалось, только недавно расставшиеся с листвой, уже темнели на фоне вереницы многоэтажек.
Генка проснулся от скрежета водопроводного крана, который доносился из кухни. Отец давно обещал починить, да так и не довёл до ума.
Мать мыла посуду, а отец сидел за столом и докуривал сигарету. Консервная банка, служившая вместо когда-то разбитой пепельницы, была переполнена, и последний окурок уже вывалился вместе с пеплом прямо на стол. Всё, что находилось в кухне, буквально пропиталось табачным дымом. Обитатели «хрущёвки» как будто этого уже не замечали. Генка, правда, когда ещё был маленьким, часто болел, и от табачного дыма его рвало. А сейчас уже привык и даже стал подворовывать иногда у отца сигареты и курить с пацанами украдко в подъезде или в гараже.
Генка с глубокого детства хорошо усвоил, что отцу семейства в этом доме позволительно было всё.
"Пахан" - так называл отца Генка среди друзей - уже с утра "опрокинул" пару стаканов дешёвого вина, закусил и "обматерил" жену, что не купила вовремя сигарет и "жрачки".
Но ведь когда-то были и счастливые времена, когда Генка вместе с родителями ездил на речку, где ловили удочками рыбу и варили уху на костре, как отец водил сына в цирк, как носил на плечах, как катал на санках, как забирали из роддома маму с новорождённым братишкой. Генка гордился, что его папка – милиционер. Малыш часто надевал фуражку отца, а тот одобрительно похлопывал сынишку по плечу со словами: «Моя смена растёт!»
Но потом всё пошло как-то не так…
Отец стал часто задерживаться на работе. Потом к ним стали приходить друзья отца, начались частые застолья. Когда мать начинала говорить, что пора, наконец, остановиться, получала толчки и пощёчины. В ходе скандала слышалась брань и билась посуда.
Как-то раз Генка пришёл со школы и увидел мать, лежащую на полу. По всей комнате всё было разбросано: посуда, перевёрнутый стул…
Мальчишка подбежал к матери и увидел её разбитое в кровь лицо. Он испугался и помог ей подняться. Мать не стонала, не плакала, хоть было видно, что ей очень больно. С разбитой губой и затёкшим глазом она долго не появлялась на люди.
Самыми страшными для Генки были дни, когда отец вспоминал про свои родительские обязанности. Особенно любил воспитывать сына, когда изрядно напивался:
- Ну-ка, сын, неси отцу свой дневник!
А поскольку учёба Генке, по понятным причинам, давалась тяжело, начиналось теперь уже физическое воспитание ремнём. Отца не заботило, по каким местам приходились удары мальчишке – главное, чтоб сын почувствовал страх и боль. От каждого удара Генка изворачивался, истошно кричал, а раскрасневшийся от гнева отец всё наносил и наносил удары ремнём. Мать бросалась в защиту и старалась прикрыть сына и тоже получала горячие удары. Маленький Дениска с криком и полными от ужаса глазами прятался под стол.
Наконец, отец отпускал обессиленного Генку, вешал ремень на крючок, где висела его фуражка, валился на диван и храпел до самого утра. Его нисколько не волновал плач и истерика младшего трёхгодовалого сынишки, которого мать не могла успокоить до полуночи после увиденного кошмара.
Генка же не плакал, нет! Понимал, что старший сын - не позволял себе расслабляться. Весь собрался в комок. Уже тогда у шестиклассника появилось ненавистное желание:
- Вырасту – отомщу за мать, за братишку и за себя!
Пока мальчишки росли, научились приспосабливаться, чтобы выжить в этом жестоком мире. Когда знали, что отец возвращается пьяным, пережидали в соседнем подъезде, пока не уснёт. Там уж было не до уроков.
Потом отца уволили с работы, и он тогда вовсе запил.
Генке часто приходилось забирать Дениску с Детского сада. Вот и в этот день они пришли домой, матери ещё не было. Уже стемнело. Она вернулась поздно, как никогда - удивительно спокойная и молчаливая. Покормила детей и уложила спать.
Отец не вернулся ни в эту ночь – ни в другую – никогда…
Только потом мальчишки узнали, что нашли отца мёртвым у гаражей. По словам медиков, случился инфаркт...
После похорон, мать с детьми уехала подальше от тех мест, где они были несчастны.