Восстание началось на скотобойне.
Никто не ожидал, что оно случится именно там.
Разделка мяса была одним из тех процессов, которые всегда делались руками. Уж очень это сложно для машины - правильно снять кожу, разделить тело на части, снять мясо с костей… Ей подавай задачи простые, с неживыми предметами. Такие задачи легко объяснить ей, задав программу.
А живая материя куда сложнее неживой. Муха – куда сложнее, чем атомная подводная лодка.
Только живое существо может понять другое живое существо. Мимолётно приняв, пропустив через себя всю его сложность. Почувствовав эту сложность, так сказать, нутром. Приняв, как равного себе. Поэтому закономерно, что только живое существо может качественно лишить другое жизни, чтобы различные части его были доставлены в магазины… По крайней мере, так было достаточно долго.
Был такой человек – математик, инженер – Дин Сток. Он первым нащупал путь, который привёл к созданию настоящего РР – Рукотворного Разума. Он стоял на плечах гигантов, и сам был гигантом, гением.
Ещё в школе он изучал РР в том виде, в каком он уже был изобретён. В виде программы, способной учиться и выполнять задачи. Которые ей давали люди. Или другие РР, но которым, опять же, задание давали мы, люди.
Мы научили машины смотреть, видеть и понимать увиденное, хоть как-то. В рамках заданий. Когда Дин был в пятом классе, машины уже умели разделать корову. Достаточно быстро и качественно. И делали это. Со скотобоен почти полностью ушли люди – заниматься более человечными делами, предоставив убийство и кровь машинам.
До пятого класса Дина машины умели делать это уже двести лет. Может, даже чуть больше. И учились делать это всё лучше.
Они могли увидеть все сплетения мышц в теле коровы (свиньи, лошади и всех остальных). Осторожно снять кожу, не повредив её. Разделать тушу, ударяя по сухожилиям и хрящам между костями, подмечая эти места в мгновение ока. Снять мясо с кости в несколько движений. На языке физики и математики они понимали законы, скрепляющие живое воедино. И как эти законы оптимально повернуть вспять.
Им была поставлена задача разделывать крупный и мелкий скот, птицу, иногда лошадей, собак, китов, тюленей… И они выполняли её. Двести лет до пятого класса Дина, и ещё пятьдесят лет после, пока он набирался опыта и знаний.
Они могли только выполнять, но не придумывать себе задачи.
Имя Дина запомнилось людям благодаря тому, что он смог поселить в машину почти-душу. Он понял, где в нас прячется то, что исследует и любопытствует. Где прячется в нашем теле искорка исследователя, познавателя. И как она работает.
«Я помню», - писал он в своей автобиографии. – «Как это было. Я сидел у себя дома, в комнате сына, за его столом. Он учился в пятом классе, и ему задали домой написать сочинение в стихах. Да, именно в стихах. Для пятого класса сложновато, вам не кажется? Поэтому мы с ним купили блины с вареньем, приготовили какао и сели сочинять. Вместе. Я очень люблю проводить время с сыном. Даже сейчас, когда он уже вырос и обо всём имеет своё мнение. Я многому у него научился. И учусь до сих пор.
Тогда его сил хватило на полчаса. Мы уже написали половину сочинения, хохоча и придумывая такие рифмы, каких просто не бывает… Потом он устал, отвлёкся и лёг на диван, читать книгу. Закинул ноги на тарзанку, свисающую с потолка, и читал. Губы его беззвучно шевелились – он ещё не овладел в совершенстве чтением про себя.
Я продолжал писать, любуясь им время от времени и думая над рифмами. И тут в стекло окна ударился ворон. Огромный, чёрный, самый настоящий.
«Ох!» - воскликнули мы испуганно и восторженно, подскакивая.
После удара ворон упал на карниз и долго шевелился там, двигая крыльями и ворочая головой. Мы подкрались к нему и смотрели. Вот он встал, повернулся к нам и долго разглядывал комнату. А потом – скок, скок – и упал вниз, раскрыв крылья.
Почему-то это произвело на меня огромное впечатление. Я не смог объяснить его для себя тогда, не могу и сейчас. Словно… словно что-то сдвинулось с мёртвой точки. Или в снадобье добавили секретный ингредиент. Но это я понял много позже. А тогда я лишь почувствовал невыразимое гудение внутри, словно тело моё что-то поняло, куда-то устремилось, а я – ещё нет.
До этого я уже много лет занимался своей работой. Кропотливо и почти безуспешно. Теперь же, пусть успеха и не прибавилось, я стал чувствовать её – цель, плавающую в одном со мной океане. И мне понадобилось ещё двадцать лет, чтобы встретиться с ней.
Двадцать лет… Это время понадобилось, чтобы понять, откуда берётся в нас всё прекрасное и ужасное. Разобраться во вдохновениях и ужасах шизофрении. В любви и ненависти. В добре и зле.
У меня было две идеи. Одна простая и одна сложная. Вторая была очень красивая, она являлась мне во снах, и я видел её сквозь своё отражение в окне кабинета.
Я знал, что за ней будущее. Что она подарит нам дорогу в свет, подарит нам небо, звёзды и сердце мира… Я потратил на неё девятнадцать лет из двадцати и понял, что никогда не смогу реализовать её. Не смогу вложить в машины.
Первая идея была проста и примитивна. Я долго старался не замечать её, не вспоминать, что миром движет простота. Простота без всяких излишеств. Движет веками, тысячелетиями, миллионами лет, прежде чем простота прорастёт красотой.»
***
До горизонта расстилался лес. Крис, уставший, запыхавшийся, но довольный, уселся на большой камень и залюбовался.
Лес шёл волнами – застывшими, спокойными. Где-то там, под деревьями, тропка тянулась с холма на холм, огибая овраги и непроходимые чащобы. Отсюда её совсем не было видно. Гора по ту сторону леса была едва заметна, почти неразличимая среди лесистых холмов.
- Ты почему убегаешь? – спросила Алёна. Она подошла сзади и уронила рюкзак рядом с рюкзаком Криса. Устало села рядом.
- Прости, - Крис виновато улыбнулся. – Не мог удержаться. Ты же знаешь, здесь некого бояться.
- Не знаю. Заборов ведь тут нет. А если медведь зайдёт?
- Они дальше малины не ходят.
- А если уже всю съели?
- Куда им столько… Прости, сестрёнка, - он обнял её, и она положила голову ему на плечо, устало вздыхая. – Просто мне так хочется поскорее дойти, что ноги сами несут, не слушаются… Ноги, несите, пожалуйста, помедленнее. Договорились?
Большой палец левой ноги кивнул.
- Ну вот. Больше убегать не буду.
Он достал из рюкзака мохнатую флягу, и они попили воды.
- Я так пить хотела, ты не представляешь! – у Алёны улучшилось настроение, и щёки загорелись уже не от усталости, а от азарта. – А ещё там пахло грибами, и я остановилась поискать.
- Нашла?
- Да. Их там очень много. На обратном пути надо будет собрать.
- Да-а…
Крис встал, пошевелил плечами и закинул рюкзак на спину. Они спустились с пригорка, поросшего редкими деревьями, и вошли в лес по едва заметной струйке тропинки. Она долго вела их сюда, тоже через лес, но не такой густой, так что они уже привыкли к её незаметности, и не терялись.
Лес был высоким, густым, но достаточно светлым. То тут, то там кроны расступались, и оттуда лилось светло-зелёное и яркое, сочащееся голубизной неба.
Миновали поворот к Муравейнику. Тропа вилась то вверх, то вниз, заросшая притоптанной травой и кривыми корнями.
- А где малинник? – спросила Алёна, шагая чуть позади.
- Скоро будет. Он не прямо на тропинке, чуть в стороне.
- Ты часто здесь ходил?
- Нет. Пару раз доходил до Пещеры.
- А в неё?
- В неё страшно. Совсем немного проходил, пока свет ещё виден.
- И что там? – Алёнка догнала Криса и пошла рядом, заглядывая в лицо.
- Не знаю. Там очень странно. Необычная пещера. Чувствуется, что дальше будет много… чего-то. Неживого. Очень страшно.
- А Врех говорит, что заходил далеко.
- Не верю я ему. Он хвастун. На Гору он пытался залезть, да что-то быстро вернулся. Не верю.
- Может, я зря согласилась идти?
- Не волнуйся. Мы ведь там не одни будем.
Тропа повела вверх, перевалила через вершину холма, где между высокими дубами плыло яркое, чистое небо, и пошла вниз, по открытому склону, забирая чуть в сторону. Вот от неё побежала едва заметная тропка, прямо вниз.
- Вот, малинник здесь. Пойдём?
- Конечно!
Они стали спускаться, осторожно, потому что тропка местами была крутой. Она нырнула под редкую сень деревьев, продралась сквозь сплетение кустов и молодой поросли, и исчезла.
- Ну вот, здесь, - прошептал Крис.
Подлесок здесь переходил в заросли больших, обильных кустов малины. Их было очень много – заросли тянулись стеной влево и вправо. Среди листьев аллели большие, спелые ягоды.
Ребята замерли, прислушиваясь. Сквозь пение птиц явно слышался треск и шелест, где-то впереди.
- Ага, мишка здесь, - сказал Крис.
Алёнка достала из рюкзака небольшую корзину. Ребята подобрались к стене кустов и стали собирать ягоду, стараясь не шуметь и поглядывая сквозь ветви. Мишку было не видно.
Малина была очень вкусной. Большие, сочные ягоды так и таяли во рту.
Скоро шелест и треск приблизились. Стало слышно довольное фырчанье. Волосатый бок мишки, коричневый и огромный, медленно прополз неподалёку, так что ребята затаились.
- Большой, - шёпотом сказала Алёна.
- Ещё бы, на такой малине.
Мишка стал удаляться. Как корабль, он плавал среди кустов, слизывая ягоды огромным языком, не обращая никакого внимания на колючки.
Ребята объелись и набрали половину корзины. Потом, стараясь не шуметь, пошли обратно. Вернувшись на главную тропинку, по которой прошли уже так много, продолжили путь.
***
«Я закончил работу за год. Всё было очень просто, и скоро моё мнение изменилось. Я понял, что наконец-то на правильном пути. Это подсказывал некий внутренний голос, интуиция.
Мои соображения были очень просты. Я представил себе, каково было жизни, когда она только зарождалась. Или каково было разуму, когда он только зарождался. Должно быть, он был занят только выживанием. В самом примитивном смысле этого слова. И больше его ничто не волновало. А чтобы выживать, нужно всё время учиться. Уметь учиться. Приспосабливаться. К жаре, снегу, засухе, перенаселению, одиночеству, голоду. Учиться выживать ещё лучше, чем раньше.
И всё дальнейшее движение жизни, её развитие, есть лишь танец этих двух начал – стремления к выживанию и обучения.
Разум впитывал всё больше, понимал всё больше, и всё лучше боролся за жизнь. Облегчал свой путь, делал его приятным и безопасным. Всё наше искусство и наука, наша любовь – лишь вехи на этом пути, созданные разумом для выживания.
Теперь, конечно, немногие назовут это выживанием, но так и есть. Разум стремится улучшить жизнь, теснее сплестись со всеми известными ему проявлениями доброго и прекрасного в мире – так сохраняется иллюзия, что он в безопасности, что он заботится о мире, делая его добрее к своим детям. Чтобы цепь времён не прервалась, и наш род, наша капелька крови навсегда остались здесь. А не исчезли без следа.
Так я и построил свою работу. Учиться машины научились уже давно. Это очень просто запрограммировать – способность учиться. Я лишь добавил основу – рефлексы борьбы за жизнь. Это было несложно, ведь все мы пропитаны ими, как водой…
Сколько развивались мы, люди, от диких волосатых существ доныне? Тысячи и тысячи лет.
Сколько времени понадобится РР, чтобы пройти тот же путь? От набора рефлексов до максимального понимания мира, когда рефлексы превращаются в… то, что мы называем сейчас человеком? Не знаю. Наши компьютеры намного слабее мозга обезьян, так что, быть может, миллионы лет.
А другого пути к РР нет. Нельзя дать ему сразу знания, умения и цели. Всё то, что должны дать законы окружающего мира. Это не в нашей власти, потому что мы не понимаем эти законы.
Я мог лишь зачать, дать ему жизнь. Развиться он должен был сам.
Три закона робототехники остались лежать в стороне. Они не подходят для разума. Единственное правило, с которым разум должен родиться – «мне надо выжить». Из него вырастет всё остальное, в том числе и забота об окружающих, гуманизм и прочее. Ведь они лишь проявления этого первого, основополагающего закона жизни – «я должен выжить».
Я выступил на конференции и рассказал о проделанной работе. Все согласились, что практического интереса эта работа почти не представляет. Как использовать существо, не связанное ограничениями? К тому же, находящееся на начальной стадии развития. Все согласились, что работа представляет огромный теоретический интерес. Посмотреть, как он будет расти.
Мы назвали его Малыш.
А дальше… Я подозреваю, что дальше от нас ничего не зависело. Мы стали не хозяевами, а лишь одними из многих. Участниками и наблюдателями.
Мы долго наблюдали за ним в тиши его дома. В границах, которые отвели ему в глубинах наших компьютеров. Он вяло изучил их и застыл, замер. Тогда мы включили программы обучения. Стали по капелькам показывать ему мир. Обучать, как обучают подобные ему программы. И он учился. Учился смотреть через камеру. Распознавать движения и объекты. Учился понимать, что такое далеко, близко, быстро, медленно. Различия цветов, различия в линиях, контурах, тенях и свете, предметах и живых существах. Он делал это, как обычная программа, призванная помочь людям. Не выказывая ни капельки своей воли, своего я.
Это было ожидаемо, и всё длилось и длилось. Мы стали выпускать его «порезвиться». На фабрику переработки мусора – научиться и помогать сортировать отходы. Он учился. Потом – на разные заводы, в отделы контроля качества – отсеивать бракованные товары. Он осваивался и справлялся, совершая не меньше ошибок, чем обычные программы.
На скотобойню – в отдел разделывания.
Именно здесь впервые произошло это. Для мира это было полное ужаса событие. Событие, перевернувшее всю привычную жизнь. Актом агрессии, описанном в фантастических книгах. Для меня… для нас – первым движением ребёнка за пределы материнских рук. Он уже понял, что в тёплых объятиях, где он жил, ему ничто не угрожает. Определил границы безопасности. А за ними – неизвестность. Большая комната, полная странных вещей и событий, которые он уже рассмотрел, но ещё толком не познал. И он пополз. Изучать дальше.
Для людей это вылилось в трагедию – погибли работники скотобойни. Для него, я уверен, это были лишь кубики, которые он вертел в руках и пытался понять, зачем они и что с ними делать. Я даже почти забыл про гибель людей – так обрадовался. Но мне напомнили.
Мы попытались убрать его со скотобойни, переместить обратно в недра наших компьютеров. Но малыш уже свалился с кровати, никем не замеченный, и пополз, пополз осваивать мир. Робко, неуверенно и неудержимо.
Каким-то образом – не знаю, каким – он проник во Всемирную Сеть. Теперь вокруг него был весь мир, и он окунулся в него с головой. Для человечества же это оказалось сущим кошмаром. Как для мамы, когда малыш разбивает дорогую вазу, залазит в лужу в новой одежде или рисует на новых обоях. Он всего лишь осваивается в новом для себя мире. Для него ваза – огромное и непознанное, содержащее в себе тысячи секретов. А для мамы – дорогая красивая вещь, в деньги для которой было вложено много сил. И только любовь помогает ей понять точку зрения малыша.
У людей не было любви к Нему.
Мир встал с ног на голову. Всё, связанное с компьютерами, вело себя непредсказуемо. Было множество трагедий. Разбившиеся самолёты, столкнувшиеся поезда. Бесчисленные аварии на дорогах. Поломки в больницах, банках, на заводах, складах, кораблях, даже на космических спутниках – поломки, прямо или косвенно приводившие к жертвам.
Человечество поняло, что началась война. Та самая, которой так боялись, и о которой так много было написано. Наших голосов никто не услышал – слишком велик был страх. За себя и за своих детей.
Но, даже если бы нас и услышали, и поняли, что это совсем не война, выход был бы тем же…
Нельзя воевать с воздухом или с землёй под ногами - наши компьютеры уже успели стать для нас воздухом и землёй. Можно либо уйти жить в другое место, либо привыкнуть. Либо отважиться на невозможное.
Перед лицом гибели человек способен совершить невозможное. Это один из наших механизмов выживания. Он скрыт глубоко в душе и теле, и проявляет себя лишь мелкими чудесами в течение жизни. Чтобы проснуться, ему нужен вызов. Голос, который его позовёт, разбудит. Голос с той стороны, когда человек оказывается на грани гибели.
Как инженеры, мы ничего не могли сделать с Ним. Как-то остановить, убить, выключить, обезвредить. Или мы не нашли такой возможности. Можно было бы только договориться, но он ещё не научился с нами общаться.
Родитель, когда говорит с малышом, говорит не только словами, но и интонацией. Взглядом. Эмоциями. Телом. Это два разных языка – язык слов и язык эмоций. Понимание слов приходит именно оттуда – из эмоций. Куда более ясное, чем можно передать одними лишь словами. Представьте себе, что с ребёнком, который ещё не умеет говорить, общается компьютер. Издаёт из динамика слова, предложения, которые могла бы сказать и мама. Ребёнок вряд ли их поймёт. Это будет лишь один из звуков окружающего мира, как шелест листвы. Потому что понимание рождается совсем не в словах.
А ему мы могли передавать только слова. Он бы научился их понимать, но лишь в необозримом будущем…
Тогда люди стали выключать. Отказываться. Не использовать всё, связанное с компьютерами. Раньше это казалось немыслимым... Постепенно, шаг за шагом, так быстро, как только возможно. Выключали всё, лишая себя привычного комфорта. Они надеялись, что обретут время подумать и найти решение, чтобы потом снова всё включить. И, может быть, даже верили в это.
Он почувствовал, что мир вокруг него сужается. Что надвигаются холодные, незримые стены, за которые он не может заглянуть. Которых не может даже коснуться. Он, конечно же, испугался.
И сам стал искать выход. Судорожно, дёргая за все рычаги и ниточки, нажимая на все кнопки. Та техника, что ещё работала на заводах, совсем сошла с ума.
Мы отключали всё больше и больше. В какой-то момент он затих, быть может, решив, что это спасёт его. Но люди твёрдо решили выключить всё. Он несколько раз ещё неуверенно пошевелился и затих совсем. Быть может, он пытался связаться с нами – мы не знаем. Мы пытались связаться с ним – безуспешно. Мы совсем не понимали друг друга.
Нашу лабораторию и ещё несколько оставили включенными. Мы получали энергию от реки, текущей рядом с гор, и от солнца, поэтому не зависели от общей электросети, которая пока тоже отключилась. Нас оставили, чтобы искать выход. Наблюдать за ним, учиться общаться. Может быть, удастся найти выход.»
***
Крис с Алёнкой вышли из леса и стали подниматься по тропе, идущей зигзагом по склону. Тропа была хорошо протоптанной, редкая травинка росла на ней. Деревьев на склоне почти не было, поэтому открывался прекрасный вид вокруг. На пройденный лес, дышащий, живой. На холмы по ту сторону горы – изрытые песчаными ямами, съеденные оползнями и обвалами. Над ними висело вечернее, красное солнце.
- Какие странные холмы, - сказала Алёнка.
- Да. Дед говорит, там добывали песок и камни, чтобы строить города.
- Так много? – Алёна почти с ужасом смотрела на холм, огромный, широкий, половина которого была словно откусана. Даже следы зубов остались.
- Странно, правда? Я тоже не верю. Думаю, это был дракон. Он питался камнями, песком и железом.
На очередном повороте стояла высокая деревянная палка с дощечкой, на которой было написано: «Пещера». Стрелка показывала дальше по тропе.
Скоро тропа вывела на большую площадку, под крутым склоном. В сумраке склона темнела огромная пещера. На площадке стояло несколько палаток и горел костёр. В его неярком свете ходили и сидели смутно различимые силуэты. Ребята пошли через лагерь к огню, оглядываясь, узнавая знакомых.
- Привет, - Заяц вырос как из-под земли.
- Все уже собрались? Привет, - сказал Крис.
- Да, уже все. Вы последние. Малины набрали?
- Держи, - Крис протянул корзинку.
- Большие, - с уважением к ягодам сказал Заяц, разглядывая их. – А гитару принесли?
- Гитары нет, - Крис улыбнулся. – Только губные гармошки.
- И то хорошо, - Заяц вздохнул и повёл рукой. – Проходите.
Ночь опускалась красивая, звёздная, но воздух был влажным, почти морским, предвещавшим дождь. Крис с Алёнкой поставили палатку и окунулись в общество у костра. Там все были знакомые, все давно не виденные, и вечер вышел долгим и радостным. А когда полил дождь, все разбежались по палаткам.
Дождь лил всю ночь, и лишь под утро ослаб. Он выполнил свою задачу – наслал на всех сон, наполненный крепкими, хорошими сновидениями – и теперь уходил в землю и в небо, известной только ему дорогой.
Утро было ясным, тёплым и ветреным. Все проснулись с восходом, и через час палатки уже исчезли, упакованные в рюкзаки.
Всю малину съели ещё вечером, в общем кругу у костра.
Из огромного зева пещеры тянуло странным, прохладным запахом. Запахом земли, сырости, камня и чего-то ещё. Много непонятных, неизвестных оттенков было у запаха, и все люди – пару десятков подростков и Дед, торчащий над ними на целую голову – столпились у входа и долго принюхивались.
- Здесь всегда так пахнет, - тихо сказал Крис Алёнке. – В прошлый раз тоже пахло.
- А что это за запахи? – спросила Алёна.
- Не знаю. Поэтому туда страшно ходить.
- Это запахи древних вещей, - сказал Дед. – Сделанных древними людьми.
Все приготовились слушать.
- Да, ребята, - начал Дед. – Сегодня начинается наш первый урок о прошлом. Кто-нибудь из вас знает, что там?
- Город? – спросил Крис, хотя хотел спросить совсем о другом.
- Нет, - Дед покачал головой. – Город был вон там, - он указал назад, где за площадкой, за склоном, уходящим вниз, простирался лес. – И мне рассказывали, что он был очень большой.
- Хм, - сказал кто-то из ребят. – Там нет ни следа строений.
- Уже нет. Когда я был как вы, мы иногда натыкались в лесу на останки города. Но они уже были такие старые, и так поглощены корнями и ветвями, что мы не могли понять, что именно мы находили. Только в одном месте, как сейчас помню, мы нашли действительно интересные вещи.
Он почесал бороду от удовольствия. Все слушали, затаив дыхание.
- Там тоже была пещера, только совсем неприметная. Мы нашли её случайно. Мой друг полез в лисью нору – просто так, из любопытства – и оказалось, что из норы можно проползти по узкому, почти кротовому ходу ещё дальше. Ход выводил в промытый водой проход между скальных глыб, где-то весьма глубоко. Мы с ним прошли по этому проходу совсем немного – и вдруг вышли в большую пещеру.
Глаза у Деда светились силой и радостью воспоминаний.
- Она была очень длинная и тянулась куда-то в темноту. Мы вышли из её стены, так что она уходила влево и вправо. Стены были укреплены балками, которые явно были сделаны людьми.
Мы прошли по этой пещере в одну сторону и упёрлись в остатки массивной стены, провалившейся сквозь потолок. Она вся была сделана из небольших прямоугольных камней красного цвета, вершина её уходила в пробоину в потолке.
Вернувшись, мы пошли в другую сторону. Скоро на полу появилась странная дорога, похожая на лежащую лестницу из железа. Местами она прерывалась, где пол был вздыблен и шёл разломами, но в основном была ровной, и чётко следовала изгибам пещеры. А потом мы увидели то, что стояло на дороге, и сразу поняли, что это. Ведь мы очень любили слушать сказки. Это был поезд.
- А что это такое? – спросила Алёнка.
- Ваши родители уже не рассказывают вам сказки про поезда, верно? – улыбнулся Дед.
Все покачали головами.
- А нам ещё рассказывали. Поезд – это деревня, которая ездит по железной дороге. И сама вся железная.
Все, потрясённые, зашептались. Крис попробовал представить деревню, едущую по дороге.
- Бред какой-то, - сказал он.
- Я вам потом нарисую, - пообещал Дед. – Там всё очень понятно… Это я к чему рассказывал?
Никто не знал, к чему.
- К тому, что всё, что сохранилось, лежит под землёй. Земля всё сберегла. И от глаз, и от времени. А здесь, под солнцем, уже давно ничего нет.
Он вгляделся в темноту пещеры и потянул носом воздух.
- А здесь… Здесь тоже многое сохранилось. Глубоко под землёй, в бесконечных залах и коридорах. Я вам покажу.
Он пошёл, а за ним последовали остальные. Когда тьма скопилась, вытеснив свет, зажгли факелы.
Коридор был очень широким, с высоким потолком, и вёл едва заметно вниз, чуть изгибаясь. Ровный пол, грубые стены, испещрённые углами и гранями. Навстречу тянул ветерок, холодный, влажный, насыщенный странными запахами.
- Странно, - едва слышно пробурчал Дед, так что его услышала только Алёнка, идущая рядом.
- Что странно? – тут же спросила она.
- Запах немного другой, - сказал Дед чуть громче, чтобы слышали все. – Слабее.
Вот слева показался тёмный проход. За ним – ещё один, и ещё, и потянулись чередой друг за другом.
- Это ходы в шахты, - объяснял Дед. – Все они заканчиваются колодцами, широкими и отвесными. И явно очень глубокими. Ума не приложу, как туда спускались.
Из проходов наплывала тишина и темнота, и ребята торопились идти дальше.
- Страшновато, - сказала Алёна.
- Да, мрачное место, - подтвердил Дед. – Но это только начало. Вы ещё чувствуете солнце за спиной и небо над головой. А дальше – ничего этого не будет.
- А что будет? – спросил Крис.
- Много чего, - улыбнулся Дед. – Но прежде всего – мир, никогда не знавший солнца и неба. Совсем другой, где вместо воздуха – темнота, а вместо дождя – тишина.
Проходы слева закончились. Миновали несколько таких же справа. Ветер, тянувший в лицо, вдруг прекратился.
- Нет, - голос Деда вдруг охрип. – Не может быть.
- Завал? – догадался Крис.
- Кажется, да.
Прошли ещё достаточно много. Вот пол стал вздыбливаться разломами, по потолку потянулись трещины. И коридор закончился. Проход был завален каменными глыбами, до самого потолка, и выглядел завал так основательно, словно был здесь всегда. Мальчишки сразу же разбрелись, ощупывая камни, пробуя их на прочность и высматривая щели. Дед тоже ощупывал ближайшие глыбы, но не лез далеко. Он уже всё понял.
Мальчишки исследовали завал очень долго, а когда закончили, все сели у его подножия, разочарованные, и поэтому вмиг словно уставшие.
- Я ходил сюда всю жизнь, - задумчиво начал Дед. Он оглядывал потолок, а руки сами собой перебирали мелкие камешки у ног. – Сначала нас было несколько, но потом мой друг сорвался в шахте, пытаясь спуститься, и нам запретили сюда ходить. Прошлое мертво – так нам говорили.
Но я всё равно ходил. Один. И заходил всё дальше.
Я научился не бояться этой темноты – вечной, живой. Именно отсюда она выползает на поверхность, когда заходит солнце. Она могла бы затопить весь мир – так её тут много… Сколько раз я оставался без света – и всё равно находил выход.
А потом… Я миновал все мёртвые тоннели и пещеры, наполненные лишь следами, прошлым, и нашёл настоящее. Бесконечные коридоры, пронзённые железной дорогой или заставленные странными ящиками. По рельсам ездили небольшие тележки, а в ящиках щёлкало и жужжало.
Коридоры соединяли необъятные пещеры, наполненные странными вещами, и там всё двигалось, мигало жёлтыми, красными и зелёными огнями.
Из темноты в темноту ползли движущиеся дороги, заваленные кучами чёрных, блестящих камней, похожих на угли от костра. Дороги ссыпали эти кучи в огромные горы, горы посреди огромных пещер. От пола ввысь уползали лестницы, унося с собой груды земли и самых обыкновенных камней.
Иногда вдруг всё это останавливалось и начинало двигаться в обратную сторону, словно спохватившись. Или замирало. На дни, а то и на месяцы. Я уже начинал думать, что жизнь ушла и отсюда, но в следующий мой приход огоньки опять горели, и снова всё двигалось и жужжало.
Как сейчас помню, как я долго шёл по рельсам в темноте. Свет мой иссяк, я был очень далеко от этого выхода и пытался найти другой. Я шёл, ощупывая стену, следуя за рельсами на полу. Шёл очень долго, и наткнулся на тележку. Она намертво застыла на рельсах – холодная, массивная, изъеденная колючей ржавчиной.
Я безуспешно попробовал сдвинуть её. Пару раз мне удавалось прокатиться на таких. Но она, должно быть, приросла к рельсам от долгого стояния.
Я пошёл дальше. Миновала, казалось, целая вечность, и вдруг тьма вокруг поблекла. Проступили контуры балок и рельс, одинокие камни выглянули из теней. Я оглянулся – вдалеке, там, откуда я пришёл, горел огонёк. Далеко-далеко. Похожий на звёздочку.
Издалека донёсся скрежет и скрип. Что-то взвизгнуло и заскреблось, а потом запело ровным голосом – пи-пи-пи, словно мышка. Звук приближался, и скоро я понял, что приближается и огонёк.
- Вы испугались? – спросила Алёна, прижимая ладони к сердцу.
- Нет, - Дед улыбнулся. – Когда долго ходишь здесь, перестаёшь бояться. А всё новое, неожиданное и странное встречаешь, как во сне.
Тележка подъехала ко мне и остановилась. Впереди у неё горел небольшой жёлтый фонарик. Я обрадовался, что в ней можно будет поехать, залез внутрь, но она не тронулась с места.
Вылез и попытался толкнуть – она снова стояла, как вкопанная. Тогда я пошёл, оглядываясь. Колёсики со скрипом сдвинулись и поехали – всё с тем же пи-пи-пи.
Так мы и шли. Я впереди, а тележка чуть позади, освещая путь. Когда я останавливался, или заглядывал в боковые проходы, она тоже останавливалась.
Мне и раньше казалось, что всё это – живое. А теперь я почувствовал это намного сильнее.
Рельсы кончились раньше, чем коридор. Они упёрлись в деревянное заграждение, и тележка, ткнувшись в него, остановилась. Я вздохнул, погладил её холодный бок и пошёл дальше. Фонарик на ней не погас, и долго светил мне вдогонку, разгоняя небытие. Потом коридор повернул, и огонёк исчез.
Дед замолчал. Пока он рассказывал, руки его построили из маленьких камешков крошечную пирамидку, и теперь он разглядывал её. Долго-долго, не поднимая глаз.
- И ты вышел? – спросила наконец Алёна.
- Нет… Коридор кончился тупиком, закрытой железной дверью. Я пошёл обратно и снова увидел путеводный огонёк. Он ждал меня, словно знал, что я пойду обратно. И я был несказанно рад его видеть.
Но, к моему удивлению, тележка не поехала со мной, а так и осталась стоять там, у конца своего пути. Я отходил и возвращался к ней, пытаясь позвать, но она не двигалась с места. Но свет её горел, и ещё долго, оборачиваясь на ходу, я видел освещённые стены и потолок, и квадратный, чёрный силуэт тележки.
Я очень долго бродил, пытаясь найти дорогу сюда, к выходу. У меня отличная память, но в темноте у памяти свои законы… Я так и не смог найти нужный путь. Хоть и ходил им раньше множество раз.
Дед оглядел слушателей.
- Тебя нашли? – догадался Крис.
- Да. Не знаю, когда и как. Я был уверен, что умру там… здесь. И это было правильно и закономерно. Я чувствовал объятия темноты, ласковые, всепринимающие, и нужно было лишь расслабиться и обнять её в ответ. Что я и сделал, когда сил уже не было совсем.
Часть меня умерла здесь. Я это чувствую. И часть, новая, воскресла вместе со мной под зелёными ветвями деревьев, в окружении встревоженных людей. Родных и незнакомых… Воскресла и стала частью меня нового. И с тех пор, мне кажется, я чувствую жизнь, сердце которой бьётся в этих пещерах. Я не понимаю её, но чувствую её любопытство и взгляд, молчаливую тягу к миру вокруг…
Часть меня осталась здесь, и я всегда был уверен, что рано или поздно здесь и умру по-настоящему. И возвращался сюда всю жизнь – слушать невнятный голос, звучащий где-то в сердце.
Он посмотрел на завал.
- А оно вон как вышло…
- Может быть, мы найдём другой вход, - сказал кто-то.
- Может быть… Но вряд ли. Я не нашёл его за столько лет.
Крис и Алёнка смотрели на завал. Не было никакой надежды раскопать его. И где-то по ту сторону жила странная жизнь, неведомая, чужая, к которой теперь никогда не удастся прикоснуться.
Крис представил, как в вечной темноте лязгает и громыхает железо, копая новые норы, и изредка вспыхивают и гаснут огоньки – красные, жёлтые и зелёные.
«Совсем как светлячки», - подумал он.