Устал Иван Иванович от жизни. Что ни день, то проблемы одна другой тошнее. Опять же дети выросли, совсем от рук отбились. Советов и наставлений не слушают, деньги куда попало тратят. Транжирят без стыда и совести. Детям своим всякую дрянь толкают: то мороженое, то пирожное…
Иван Иванович ел пирожное только по великим праздникам, если только у кого на свадьбе или поминах. А тут, только пацан захотел мороженку, они ему сразу: «На!»
Жена у Ивана Ивановича тоже от рук отбилась. Всю свою пенсию на внуков тратит. Наберёт колбасы, мяса, булочек и бегом бежит то к сыну, то к дочери.
Нет, чтобы родного мужа покормить деликатесами, а она?..
А она всё детям толкает.
Разговорчивая стала… куда там… Раньше слова не вытянешь.
А теперь заговорила, слова не вставишь. Только рот откроешь, а она: «Я тебя не слушаю». Бросит, как собаке кость, и уходит.
Тут по доброте душевной хочется наставление сделать, подсказать, как правильно чистить картошку, а она: «Чисть сам».
Опять же болячки одолели.
То голова заболит, то ноги отказывают. А жена своё: «Работать надо, тогда и ноги ходить начнут. Лежишь целый день на диване, бока отлёживаешь. Поезжай на дачу, картошку копать надо».
Смертельно больного человека картошку копать посылает!
Иван Иванович жену всю жизнь жалел, всё ей дозволял: и картошку сажать, и грядки копать. Ничего для неё не жалел. Одевал, обувал, как королеву. Вон после свадьбы пальто демисезонное ей купил дорогущее. А качество? До сих пор как новое. А она вздумала им грядки на даче накрывать… Мотовка. Пальто ещё носить да носить можно. Ни разу не перелицованное.
Всё! Надо уходить из жизни, а то разорят и по миру пустят.
Стал Иван Иванович думать, как ему из жизни уйти.
Решил повеситься. Снял на балконе бельевую верёвку, и тут вспомнил, как его посылали выяснить, почему слесарь Курич не вышел на работу. Пришёл к нему, а тот повесился. Сам синий, почти фиолетовый, язык вывалился, голова на бок, да ещё и обмочился, и обмарался.
Будущего самоубийцу передёрнуло от воспоминаний и представления, что сам будет так жутко и погано выглядеть. Так ведь никто и не заплачет даже, и совесть никого не проберёт, что такого отца и мужа потеряли.
Вернул верёвку на место и поглядел с балкона вниз.
А что если вниз головой с балкона?
– Не факт, что помрёшь, – сказал сам себе самоубийца. – Вон Лешаков с пятого этажа по пьяни сиганул. И что? Спину сломал, голову - вдребезги и выжил. Теперь лежит, как полено, только глазами ворочает.
Плюнул Иван Иванович с балкона вниз и тут вспомнил, как помер его шуряк Федька: выпил две бутылки водки, съел целую курицу, лёг спать и помер во сне. Врачи сказали, что от водки сгорел.
«Вот это по мне», - хлопнул в ладоши Иван Иванович.
На стол положил, святая святых, две сберкарты (жена то даже знать не знала, где прячет их Иван иванович) написал завещание на четвертушке бумаги, что осталась от списка дел на неделю, который он выдал жене. Тут же написал пароль от сберкарт и рекомендации как его похоронить.
Благо жена и дети с внуками уехали на дачу. Потому можно было не торопясь осуществить покушение на свою жизнь.
Покуситель на жизнь сходил в магазин, купил две бутылки водки, копчёную курицу, булку хлеба и шоколадное мороженое аж за сорок пять рублей. Дёрнулась рука, чтобы положить обратно мороженное, но Иван Иванович пресёк это движение на корню: «Имею полное право разориться на мороженое. Раз уж надумал помирать, так хоть мороженого вдоволь наемся».
На улице смеркалось. Прохожие торопились домой. Осенний воздух трепетал от последнего тепла, в нём уже слышались морозные нотки. Глубоко вздохнув, Иван Иванович запечалился: «Последний раз гуляю по улице. Может быть отложить пока самоубийство?»
- Гляньте-ка, - завопила Нюська из второго подъезда, увидев Ивана Ивановича, - как жена только за порог, а Ванька в магазин побёг. Ишь сумку набил. Нюську то голодом морит…
- Что ты хочешь от кровопийцы, - подбоченилась бабка Нина с первого этажа.
«Что вас всех разорвало! – сжал кулаки Иван Иванович. – последний день и то испортили».
Прыгая через две ступеньки, он быстро добрался до квартиры. Поставил на стол водку, курицу сунул в микроволновку. Нарезал большими ломтями хлеб. Сходил постелил постель, чтобы удобнее было помирать.
Первые полстакана водки выпил с наслаждением. Принёс фотографию жены, поставил на стол.
- Вот, неблагодарная, ухожу, - пробормотал он со слезой в голосе. - Оставайся без меня и рыдай от горя. Такого мужика не сохранила!
Водка текла словно вода, и хмель никак не брал.
- Всё бы тебе по дачам мотаться, – смахнул набежавшую слезу самоубийца. – Нет, чтобы сидеть у постели умирающего, вызывать скорую помощь, спасать родного мужа…
От такого горя Иван Иванович замахнул очередные полстакана. Куснул мороженое, чтобы забить вкус, неожиданно ставшей обжигающе горькой, водки. Кусок мороженного морозным комом застрял во рту. Кое как пожевал, проглотил и почувствовал, что холод растекается по телу.
– Всё, помираю, - запечалился несчастный, - уехали, а тут помирай в одиночестве. Некому даже закрыть глаза покойнику…
Отломил крылышко от курицы, пожевал.
- Неблагодарные, оставляю вам курицу, на помин мне поставите. Да всю то не ставьте, - приговаривал он, - набегут дармоеды, сожрут курицу и мне не оставят.
Слёзы текли из глаз самоубийцы, уж так ему стало жалко себя.
- Всё вам оставляю. Только кусочек хлебушка себе возьму, водку занюхать… - снова всхлипнул Иван, - хлеб-то уж всю булку порежьте, - наставлял будущий покойник фотографию жены, - меньше курицы съедят. Колбасу на помин купи самую… самую… ливерную.
Вторая бутылка наполовину опустела, а смерть так и не приходила. Отщипнул еще кусочек хлеба…
Фотография жены, стоящая на столе, вдруг опустела. Бумажка стояла, а жены на ней не было.
- Ага! – завопил Иван. – стыдно стало, потому и сбежала!
Внутри тела всё загорелось огнём.
- Значит помираю! – икнул самоубийца. – надо бы до кровати добраться, да телек включить, вдруг какое кино покажут.
Подтянувшись руками, Иван с трудом принял вертикальное положение. Внутри полыхал огонь.
- Гляди-ко, вторую бутылку почти не распочал. Экономист… - похвалил себя Иван Иванович. – Надо бы до кровати добраться, а то сгорю не там, где надо.
Самоубийца снова икнул, потом моргнул…
Резко заболела голова и горло
- Чего это я? - Повторно икнул будущий покойник. Голова трещала, словно по ней машины ездили, и в теле больше не было огня.
- Надо было вторую бутылку допить.
Попытался разлепить глаза и понять, где он.
«Наверное, в чистилище, кто же там разговаривает?»
Приоткрыл глаз: прямо перед ним сияло распахнутое окно. В комнату вливалась прохлада осеннего утра.
На часах стрелки сошлись на цифре десять. Он лежал на кровати в тапочках и пиджаке. Больше на нём ничего не было надето… Вообще ничего! Зверски захотелось есть.
«Там же курица осталась», - подумал он, пытаясь обнаружить хоть какую-то одежду. Брюки и остальные запчасти облачения нашлись под столом. А на столе…
На столе стояли четыре пустых бутылки, гора обгрызенных куриных костей, выпотрошенная упаковка от «Доширака» прикрытая фотографией жены. На завещании сиротливо лежал крохотный кусочек хлеба…