… Не было на свете во всех курятниках мира такой Черной Курицы с такой шикарной кудрявой шевелюрой, как у Анжелы Дэвис. А у него была.
Временами пускал он ее в общий курятник и широко, источая нежность ко всему на свете, улыбался, наблюдая до щекота внизу косматого живота, как "нормальные куры" заклевывают Черную, ни на кого не похожую Анжелу.
А насладившись зрелищем, наклонялся, поднимал с земли почти бездыханную окровавленную тушку, и уносил до следующего острого, неодолимого приступа повеселиться чужой извращенной жестокости, добродушно приговаривая:
– Да ладно вам. Хватит уж. Забьете.
И улыбался, не замечая, как окрашиваются кровью одежды и широкие пухлые его ладони, что не один он такой. Не один!
***
Переломился через половину этот черный месяц ноябрь, но не стало легче.
Лишь усилилась боль от того нового, внезапно открывшегося мне всей своей зияющей пастью, – люди могут оказаться по сути, по неизлечимому нутру своему, впаянному кем-то и когда-то в их изуродованные пороком гены, нелюдью.
И от страшного этого открытия, покрывшего душу мою гнойными струпьями, я не могу ни есть, ни спать, ни жить, как прежде, – светло, открыто и независимо.
И не вижу я средства от этих язв, хотя ночь над Санкт-Петербургом светла и прекрасна, как в начале августа, когда еще живы Белые ночи, и Город захлебывается от любви жить.
Изгои? А что, если на Русской Земле уже и не остаётся иных? Еще чуть-чуть, и не станет?
И чувствую, преступно было бы не написать о них. Для тех, будущих, навсегда забывших о том, что были когда-то "Философские Пароходы".