Наша бессменная труженица, наседка Варвара, по заключению деда, кажись-
-"тронулась" или как скажет внук на современный лад - сбрендила.
На Михайлов день (21 ноября) спустилась с чердака с четверыми цыплятками,
двое из которых, пока ловили мы по снегу - не дошли до курятника, а третьего,
сколько не отогревали, ушёл за ними.
Остался один - Петро, как потом его окрестили, судя по оперению. Рос он
у нас в доме в картонной коробке. Освещение, корм, тепло - всё, лучше не
придумаешь и уход - соответствующий. Внук спешил из школы: задавал корм,
вынимал подстилки - бабе на стирку, интересовался завтрашним рационом,
делал замечания, которые скачивал из Интернета.
Пётр Куриханыч рос не по дням, а по часам.
Пищал так, что ни какие затычки в ушах не помогали деду с бабой, не взирая
даже на возрастную глухоту. Дорос до той поры, что начал брать барьер
через край ящика а потом расхаживать по комнате, доставляя мужчинам великую
радость общения, что, правда, не скажешь о бабе: убирать то приходилось - ей.
Ну, с горем пополам дотерпели до марта, когда уже - не минус 30.
Хорошо утеплили железную клетку, где раньше жил кролик, посадили туда Петра
и переселили это на летнюю кухню. Переживали напрасно.
Уже оперённый, сильный, он чувствовал себя там отлично.
Днём внук выпускал его гулять по комнатам, вечером отправлял на ночлег -
- в клетку. Они так понимали друг друга, складывалось впечатление, что
птица - только не разговаривает.
Однажды, придя утром на кухню, мы так и ахнули: Петух вытянув ноги, лежал
на полу бездыханный. Сразу определили: наклевался мышиной отравы в зёрнах,
что рассыпаны вдоль стен, забыл внук посадить его в клетку, вот он и
похозяйничал "на свою шею". Дед взял птицу, положил в клетку - до внука.
Мальчик впечатлительный, может, обдумает хоронить его с почестями какими -
- ведь другом был.
Внук, с огорчения, от такой церемонии отказался и тогда дед решил завтра
отнести его в овраг.
Где то к обеду следующего дня, управившись с делами и вспомнив что надо
сделать - пошёл на кухню. Петух, как ни в чём ни бывало, расхаживал по
кухне и пробовал горланить по взрослому.
Мачо из него вырос - поискать! И наши опасения как отнесутся к нему куры,
особенно - петухи, были безосновательны: он завлекал не только со своего
подворья, но и с соседних куриных гаремов. Петухи, злясь, наливали гребни
кровью, гребли навоз шпорами, но в борьбу не вступали. Боялись!
А теперь: как же дохлый Петро возвратился с того света.
Дед,загодя, до Пасхи, заквасил брагу в бидоне: гостей бывает много - водки
не наберёшься. Гнать не спешил, время не торопит, пусть настаивается,
набирает градусы. А от щедрости своей "насадил" столько дрожжей, что при
реакции с сахаром, они пеной полезли через закрытую крышку.
И эту бражку поклёвывал наш признанный жених - пьяница.
Как мужику, она ему, видать очень даже понравилась.
Делал он это и дальше, не единожды и мы не стали, уж, обращать внимание.
Зайдя в очередной раз на кухню первой, баба сообщала деду "Петька опять
нажрался, как свинья. Лежит ноги задрал - раскорячил, бессовестный ваш род.
Прямо, впору, на кодирование, да цена - сам того не стоит"
Дед хмыкал в усы, на Петра не ругался, да и бабу не поддерживал проявлял
мужскую солидарность.
Прошли годы, а мы всё помним и пересказываем
эту историю про нашего куриного Петра Куриханыча.