Это расшифровка аудио-интервью с моим отцом Владимиром Ильичем Тасаловым (1929-2012), когда он приехал в гости к моей семье в Псков. Тогда мы жили по адресу Псков, ул. Ленина, д.1. кв.1. Я попросил его рассказать о нашей родословной, надеясь узнать нечто о себе, но как станет ясно, отец сосредоточился на истории своей личной и фактически до моего рождения так и не дошел. Должно отметить, что к моей просьбе он отнесся вполне серьезно, составив себе конспект рассказа. Это интервью, возможно, окажется ценным для его возможной биографии и я рад поделиться со всеми, кому интересна личность моего отца не только как известного эстетика и искусствоведа, но и сама по себе, теми крохами из его жизни, которыми он успел поделиться со мной в 1994 г., т.е., когда ему было около 65 лет. Расшифровку записи я начал 18 ноября 2014.
К сожалению, так сложилось, что он успел довести свой рассказ только до окончания аспирантуры в 1957 г.
Последующая его жизнь будет частично представлена в его письмах ко мне, фрагменты из которых я прилагаю.
«О. – Родился я в городе Баку, в Азербайджане, который тогда, в 1929 году входил в состав СССР. В городе Баку на берегу Каспийского моря 12 января 1929 года. Таким образом, мне сейчас 65 лет!
Родителями моими были Илья Леонтьевич Тасалов и Екатерина Фёдоровна Тасалова (в девичестве – Горепёкина). Сначала я расскажу об отце, а потом о матери. Отец мой, по национальности – армянин, родился в городе Нухе, в глуши Азербайджана, в 1901 году. В семье моего деда – Левона Абрамовича Тасалова, у которого, кроме отца, было ещё семеро (7) детей.
Всего их было 8. Дедушку звали Левон, а бабушку армянку мою – Маргарита. Жили они в Нухе, как я сказал; сейчас этот город называется по-азербайджански - Шеки, его переименовали, а многие десятилетия он назывался Нуха, что происходило от «нуга» - названия халвы, потому что в этом городе было очень развито изготовление халвы всевозможных сортов. Я ещё ребенком (просто забегая немного вперед) могу сказать, что только там, в детстве, я перепробовал огромное количество сортов халвы таких видов, которых я потом уже больше не встречал никогда. Кроме того, Нуха была знаменита шелкоткачеством, там росло очень много тутового шелкопряда, был большой шелкоткацкий комбинат, и знаменитым дворцом ширваншаха, (дать справку о дворце: по запросу «Шеки – дворец шекинских ханов») сделанным из резного дерева с наборными витражами. Интерьеры этого дворца были в свое время сняты в фильме «Аршин-мал-Алан». Где действия этого богача, одного из главных героев фильма, богатого купца развиваются в интерьерах этого дворца. Да… Ну, так, о моем деде, о моей бабушке… У них была большая семья, как я сказал, 8 детей, свой дом, довольно приличный большой, в несколько комнат. И усадьба, сад с большим двором. По нынешним понятиям, я так себе представляю, этот сад занимал где-то, примерно, 70-80 соток. В саду росли буквально все фруктовые деревья, насколько я себе представляю, которые характерны для Закавказья. То есть там были и орех, и тутовое дерево, росла айва, был инжир, ну, разумеется, был кизил, был виноград, яблоки, груши… В общем все, что в саду - по одному, по два дерева было представлено фруктовое сокровище Закавказья.
Я: Пап, прости, а как можно было определить социальный статус дедушки?
О: Это я все расскажу. Я плохо помню братьев и сестер деда. Знаю только, что они у него были. Вот… Они традиционно занимались купечеством. Происходили из купцов, в общем. И до Революции дед тоже промышлял купечеством, не очень богатым, не очень знатным, но все же достаточным для того, что бы содержать этот дом, сад и большую семью.
Я: В Азербайджане они давно жили?
О: Да, в Азербайджане они жили несколько поколений. Так что это было очень старое родовое место…
Я: Армянский город?..
О: …И надо сказать, что Нуха, хотя она была наполовину азербайджанский, наполовину армянский город… в течение десятилетий, даже во времена армяно-турецкой резни, не знала никакого геноцида, никаких конфликтов между армянами и азербайджанцами. Но дальше я коснусь этой темы в связи с собственным детством уже в городе Баку, взаимоотношений наших тогдашних с азербайджанцами, русскими, грузинами, евреями, другими национальностями… Но в Нухе были представлены в основном эти 2 нации: армяне и азербайджанцы. Нуха располагалась в предгорьях большого Кавказского хребта и сразу за городом начинались горы, куда мы часто поднимались, а по городу текли очень сильные ручьи такие, типа маленьких горных потоков.
Я: Это с южной стороны Кавказских гор?
О: Да, на западе Азербайджана, там, где Азербайджан приближается к границам с Грузией. Нуха расположена на северо-западе Азербайджана, в отрогах Кавказского хребта. Горы, обильно поросшие лесом. Там водились волки, медведи, много было оленей, много было живности. Мы, конечно, их не видели детьми, но речное раздолье предгорное было в нашем владении, потому что мы убегали почти на целый день в эти русла рек, многие из которых в летнее время пересыхали и широкая долина представляла собой каменное такое плато с пересохшими руслами, где было много и ящериц, жуков, змей, и, в общем, где нам, детям, было необычайное раздолье. По берегам этих русел росли непроходимые заросли ежевики, где мы могли пастись целый день… Да, я отвлекаюсь немножко в сторону, я хочу сказать, что я проводил в Нухе не полностью… жил я в Баку… приезжал я в Нуху на 3-4 месяца ребенком, т.е. примерно с мая по сентябрь, по октябрь. И провел я в Нухе первые 6-7 лет счастливого детства в кругу родных своего деда и отца, потому что приезжала не только наша семья с отцом, мамой, со мной, братом, но и дети других детей, мои двоюродные братья… В связи с чем, надо сказать вот о чем: как я сказал, у деда было 8 детей, и почти все они, они тогда уже были взрослые, это были годы с 1931 по 1935-36, и почти все они тогда жили в Нухе, или в Азербайджане, как мой отец, и как его сестры: тетя Сусанна, тетя Тамара, тетя Аня. Но в 1934 году, по-моему, (уточнить) перед ними был поставлен выбор, в связи с тем, что некоторые из них имели не советское, не азербайджанское гражданство, а Иранское гражданство, и у них были иранские паспорта. До 34 года их никто в связи с этим не беспокоил. Но после 34 года они были поставлены перед необходимостью быстрого выбора, где они остаются в СССР, в Азербайджане или уезжают в Иран, и тогда семья деда распалась, потому что в Иран уехали брат моего отца дядя Александр, уехали его сестры: тетя Сусанна и тетя Тамара, и тетя Роза. Уехали 3 сестры и один брат.
Я: А отец их жив ещё был?
О: Дедушка Левон был жив. Он остался в Нухе. Остальные его дети остались здесь, уехали четверо и остались четверо. Остались сестры отца тетя Елена и тетя Аня и братья: мой отец (Илья) и дядя Давид. Таким образом, я назвал уже их всех по имени, но могу назвать их и по старшинству: самой старшей была тетя Сусанна, за ней шел дядя Александр, затем шла тетя Елена, затем шла тетя Роза, затем шел мой папа (Илья), затем тетя Аня и дядя Давид. Тетя Елена и дядя Давид к тому времени жили уже в Москве и приезжали тоже со своими детьми на лето в Нуху. Таким образом, в Азербайджане остались только дедушка Левон с бабушкой Маргаритой, тетя Аня и папа мой. С тех пор я больше уже не видел тех, кто уехал в Иран. Только тетю Тамару я видел много лет спустя, когда она приезжала в Москву дважды из США, об этом я скажу позже.
Я: Пап, а ты не помнишь, как они в Москву попали?
О: Да, расскажу… Но это все произошло, разумеется, после женитьбы моего отца на моей матери…
Я: это в Нухе было?
О: Нет, это не в Нухе. Я расскажу… Я вспоминаю о Нухе, как о родине моего отца, деда, их предков… И, что бы не возвращаться больше к Нухе, скажу, что в Нухе был крещён на четвертом году жизни по обычаям Армянской Церкви. В Армянской Церкви крестят не сразу после рождения, а через несколько лет: в 3, 5, 6 лет. Я очень хорошо помню свое крещение, которое происходило в саду деда. Меня посадили в большой медный таз, использовавшийся для варки варенья. Таз был огромным, он был наполнен водой, которая была освящена священником, я сидел голый в этом тазу, надо мной стоял священник, который по-армянски произносил христианскую молитву. Помню запах ладана из его кадила, помню, что он надел мне крестик и дал просфору из металлической коробки из-под монпансье…
Я: А чья это была инициатива, ведь наверное опасно было?
О: Это был 33 год. Нет, совсем не опасно было. Это была инициатива дедушки и бабушки, разумеется. Они были верующие, крещенные, ходили в армянскую церковь, которая там была, в Нухе…
Я: Она и сейчас там (церковь)?
О: Нет, наверное нет… Ведь все армяне оттуда уехали. Там ещё были родные… Я помню сестру деда – тетю Арусяк, она жила в предгорье, мы поднимались в горы, шли к ней домой… У нее был в доме огромный зал, я так сейчас думаю метров 35-40, с трех сторон застекленный, весь в стеклянных стенах… Он хорошо освещался, согревался южным солнцем, и в саду стояла полтора-два десятка больших кадок с лимонными кустами, с лимонными деревьями. Это создавало такой особый облик этого зала, который мы, дети, очень любили. Там устраивались гостевые встречи с застольем для взрослых, а нам, детям, предоставлялось там продемонстрировать свое искусство в танце, и так деле… В 4 года у меня была уже черкеска белого цвета с газырями, с маленьким игрушечным кинжальчиком, с поясом кожаным, с металлическими этими… были сапожки. Я неплохо танцевал тогда уже в 4-5 лет. Неплохо я говорил тогда и по-армянски, поскольку я жил тогда среди своей армянской родни, я впитывал эту армянскую речь. Я и в Баку ее отчасти впитывал, потому что армянская родня отца жила и в Баку. Мы часто их посещали и разговоры там шли на армянском языке, но, разумеется, за 4 месяца ежегодных, которые я проводил в Нухе первые годы своего детства, я конечно слышал армянскую речь непрерывно, я очень хорошо говорил по-армянски, и даже в 5 лет научился писать. Бабушка научила меня армянской грамоте, я быстро схватил, поскольку я уже между 4 и 5 годами хорошо писал по-русски, т.е. грамота давалась мне очень легко. Я в 5 лет говорил, читал и писал по-армянски, и из Баку уже писал письма дедушке с бабушкой на армянском языке, что, конечно, им было очень приятно. Впоследствии, живя в Москве, я, конечно, забыл армянскую грамоту, писать по-армянски давно уже не могу, но какие-то бытовые выражения армянской речи я помню до сих пор, и, может быть, простейшим образом я по-армянски смогу объясниться с любым армянином.
Да… Итак, я рассказал о родине своего отца и то, что можно было сказать о доме моего деда… Надо только прибавить к тому что он был купцом, что он занимался в основном тем в своем купечестве, что перегонял скот, в основном, овец, баранов через Кавказский хребет в район Ессентуки, Пятигорска, Минеральных Вод из Нухи. Короче говоря, торговал этим скотом. И поскольку дело это было не вполне безопасное, он водил дружбу с местными казаками и казаками тех застав, которые ему попадались на пути, и у нас дома, как реликвия, хранится фотография моего деда в окружении 6 или 7 казаков. Он гордо сидит между ними, они стоят, значит, очень уважительно рядом с ним.
Я: А как тогда звучала наша фамилия? Вот дед, какая у него тогда была фамилия – Тасалов?
О: Да, они уже были Тасаловы. Ещё до Революции (1917). Хотя те его дети, которые переехали в Иран, стали носить фамилию с окончанием на «ян» – Тасалян.
Я: Она такая и была, по-видимому, изначально?
О: Возможно, так это и было раньше, но дед был уже Тасалов, это я помню точно. Может быть, стоит сказать о моих двоюродных братьях и сестрах по сестрам и братьям отца?
Я: Да, это интересно.
О: Во всяком случае, этих двоюродных сестер и братьев у меня было, кажется, 12 или 13 (!). Я могу их назвать всех по именам. У дяди Александра была одна дочь Роза, у тети Сусанны было трое детей: старший Арсен (был почти моим ровесником), средний сын Филипп, как ваш Филипп (имеется в виду мой старший сын Филипп Артемьевич Тасалов, которому на момент беседы было 8 лет) и дочь Нина. Таким образом Филипп Александрович Тасалов – двоюродный дед твоего сына. У тети Тамары, которая тоже уехала в Иран, было двое детей: моя двоюродная сестра Римма и двоюродный брат Лорис.
Скажу сразу, что тетя Тамара после революции Хомейни покинула Иран, уехала в США, куда вскоре за ней перебралась и тетя Сусанна со своими детьми. Таким образом, последние тетя Тамара лет 30, а тетя Сусанна лет 20 прожили в США, и мои двоюродные братья и сестры от них тоже ассимилировались в Америке.
Я: Там они и живут сейчас?
О: Да. Дети Тамары – Лорис и Римма живут в пригороде Лос-Анджелеса в Гленвуде, это почти Голливуд, рядом, в общем, там где, кстати, расположена самая большая армянская община в США, насчитывающая почти миллион человек. И тетя Сусанна со своими детьми… Арси к тому времени умер уже, ещё в Иране. А Филипп и Нина приехали с тетей Сусанной. Тетя Сусанна уже умерла… Она умерла где-то 4 года назад, в 1990 году. Тетя Тамара жива. Дети их живы. Мои два двоюродных брата и две сестры от двух моих тёток они там живы. Я с ними связи практически не имею. Другие мои двоюродные братья и сёстры, это сестра Седа, дочка тети Елены; 4 сестры двоюродные и 1 брат от дяди Давида, брата моего отца: брат Лёва, Левон, которого так назвали в честь деда, сёстры Таня, Галя, Рита и Лена. Из них самая старшая Таня, умерла лет 10 назад. Остальные живы и не плохо устроены, работают, живут в Москве. У тети Ани детей не было. У моего отца – Ильи было четверо детей. Трое братьев: я, Владимир, следом за мной брат Александр, на 2 года моложе меня, 1931 г.р., сестра Тамара, 1935 г.р., и брат Коля, 1941 г.р.
Теперь я перехожу к тому, как встретились и поженились мои отец и мать. Потому что история нашей жизни без их встречи как бы и не начиналась. Их встреча произошла уже после Революции, в начале двадцатых годов в городе Ессентуки. Дедушка Левон Абрамович попал туда в 1922-23 году, в начале НЭПА, когда он снова обрел возможность продолжить что-то вроде купечества со своим сыном, моим отцом Ильей, с тетей Аней, с тетей Тамарой, с дядей Давидом и с тетей Еленой – четверо детей было с ними там, они жили в Ессентуках.
Я: Они переехали, что ли?
О: Они переехали временно в Ессентуки и жили с ними. Часть осталась там, в Нухе, и бабушка осталась в Нухе. И квартировали они все в доме моей бабушки по маме – в доме Евдокии Мартыновны Горепёкиной. К тому времени она была уже вдова, поскольку отец моей мамы, а именно Фёдор Степанович Горепёкин, казак был убит на Первой Мировой войне. Он был терским казаком, семья входила в состав терского казачества, его Ессентукского Округа… Попал на войну, храбро сражался, был награжден одним Георгиевским Крестом. На втором или третьем году войны, в 1916 или 17 был он убит, и бабушка осталась с тех пор одна. У них был приличный по нынешним понятиям в несколько комнат хороший казачий дом, выходивший на улицу, с большим двором, хозяйственными постройками. И вот половину этого дома, 2 или 3 комнаты, снимал мой дед со своими детьми.
Я: А все же какая была причина переезда из Нухи? М.б. репрессии…
О: Нет, вот купечество нэповское, сейчас расскажу об этом. Дед обосновался в Ессентуках тогда на несколько лет, как я сказал, в основном по экономическим соображениям. Надо было кормить большую семью, он снова начал торговать, но в том числе занялся, как теперь говорят, небольшим предпринимательским бизнесом. Он содержал маленькую гостиницу, мясной магазин, в которым торговал своим мясом. Ну вот в этом доме одинокой матери отец мой, Илья, и познакомился со своей будущей женой и моей мамой – Екатериной Федоровной Горепёкиной. Когда они познакомились, а это было, примерно, в 1924 году… отцу было 23 года, а маме 21 год. Отец до этого не знал никаких женщин, влюбился в мать с первого взгляда, и в течении 3-4 лет продолжалась вот эта эпопея влюбленности отца в мать, и, так сказать, неотступного любовного преследования матери на предмет женитьбы, преследования очень настойчивого, горячего, не без элементов угроз и принуждения, которому не столько она даже, а ее мать и отец моего отца вынуждены были уступить, из-за очень горячего и крутого нрава моего отца, который грозился разнести все вокруг, если Катя не станет его женой. Мама была очень красивой, статной… Она к тому времени закончила полный курс гимназии Ессентукской, т.е. по тем временам была неплохо образована и она не торопилась отвечать взаимностью на притязания отца, более того, относилась к ним с иронией, с усмешкой, настолько они были тогда совершенно разными людьми. Отец окончил всего 4 класса, т.е. можно сказать у него серьезного образования не было. После 4 класса, т.е. в возрасте 11-12 лет он, по причине своего горячего нрава, необузданного, бросил школу и бежал из Нухи в Баку. Где поступил в ученики автослесаря в единственной большой авторемонтной мастерской, которую в Баку тогда содержал некий француз.
Я: Он что, с отцом не поладил или какие-то другие причины?
О: Ну… Наверное, не хотел учиться в школе. Наверное, какая-то родня в Баку была все же, может, дальняя. Конечно, его приютили там, в смысла сна, еды, одежды, угла какого-то… Но, во всяком случае, первые 5-6 лет, практически до Революции, в 1917 году ему исполнилось только 16 лет, он прошел вот эту школу рабочего человека в этой авторемонтной мастерской.
Я: Пассионарий такой дедушка.
О: Да, наверное. Я об этом ещё скажу. Он очень полюбил тогда это слесарное дело, слесарно-механическое дело, которое стало его истинным призванием в последующие годы… Но Революция на время прервала эту работу. В 1917 или 18 году он был призван в армию, в нашу, советскую армию. На Гражданскую войну, как таковую, он не попал. Как он мне рассказывал, он попал в пулеметный взвод, который нес такие как бы охранительные функции, его использовали для охраны различных судебных заседаний, госучереждений, в основном судебных. Во всяком случае, отец мне говорил, что его взвод, был, в частности использован для охраны суда над Савенковым. Я не помню, где проходил этот суд, где то в России (уточнить. Питер?). Он пробыл в армии года 3-4, во всяком случае в 1922-23 году, с началом НЭПа он уже в Ессентуках со своим отцом, которому он помогает в качестве мясника в лавке. На эти годы его рабочая профессия была прервана. Примерно с 1923 по 28 год.
Да, о семье мамы я хочу добавить, что у мамы был брат Василий, дядя Вася, Василий Фёдорович Горепёкин, который блестяще закончил гимназию, лучше мамы, и отправился… Он был старше мамы, 1900 года рождения, и где-то в 1919 году он отправился в Петербург тогдашний, поступил в Сельхоз. Академию, закончил её, став, если я не ошибаюсь, энтомологом. В общем специалистом по борьбе с вредителями сельскохозяйственных культур. После этого он вернулся на Северный Кавказ и всю дальнейшую жизнь прожил сначала в Ессентуках, потом в г. Нальчике. Детей у него не было. Помимо дяди Васи, у мамы была ещё сестра тётя Нюра, Анна Фёдоровна Горепёкина. Она жива до сих пор (на 1994 г.) . Она 1906 г. р. .. или 1908 ? т.е. через 3 года ей будет уже 90 лет. Она сейчас ещё сухонькая, но бодрая старушка. Живёт в Нальчике. В этом году она приезжала в Москву (!) и мы с ней виделись. Она приезжала к своему любимому внуку Алику Соколовскому (впоследствии уехал в США), который является сыном моей двоюродной сестры от тёти Нюры – Тамары. У тети Нюры была единственная дочь Тамара, по фамилии своего первого мужа – Соколовская. Самая лучшая подруга моей сестры Тамары, они почти ровесницы – 1935-36 г.р. Вернемся снова в Ессентуки. Мама потом рассказывала, и сестры отца моего рассказывали, какого страха отец нагнал на окружающих в борьбе за свою будущую жену. Среди этих анекдотов, потому что поверить в них как бы трудно, были рассказы о том, как он отвадил одного из ухажеров мамы, бросив его в стеклянную витрину магазина. К его отцу приходил продавец этого магазина, который платил неустойку за разбитую витрину. Рассказ о том, как он переломил надвое шашку и перебросил через плетень ещё какого-то горячего казака, который увязывался за ними неоднократно и попытался отпускать в присутствии отца по адресу мамы какие-то шуточки. Кончилось это дело очень плачевно. Одним словом, завоевывал он ее расположение, в основном, силой, демонстрируя ее каким угодно способом. В частности, рассказывают, что он, поведя ее в цирк, повел ее специально для того, что бы выйти на арену. Он знал, что укротитель быка или медведя, я уж не помню, обращался к публике с просьбой желающих выйти побороться с ним. Если это был бык, то у него был навык обращения с рогатым скотом и он этого быка прилюдно свалил на арену, обуздал его. Ходил он с пистолетом все время, с наганом, и хотя не пускал его в ход, но маме угрожал, что я в живых тебя не оставлю (?), ни тебя, ни себя, если ты не выйдешь за меня замуж. О его физической силе я мог судить уже потом, когда я стал мальчиком и юношей, потому что он ни разу в своей жизни до поры своего наивысшего физического рассвета, когда мне было 30-35 лет, я физически не мог одолеть руки отца, настолько они были могучие. Мало того, что он был могучим, он был бесстрашным человеком. Не отвлекаясь на ее примеры, пора сказать о том, что все эти необычные, любовно угрожающие притязания отца на мать, длившиеся несколько лет, в конце концов, увенчались успехом просто потому, что бабушка моя, мать моей матери и дедушка Леон посчитали за лучшее просто выдать маму за отца, что бы это, действительно, не кончилось какой-то трагедией. Да и мама, видно, устала бороться и, таким образом, в 1928 году они поженились. После женитьбы, они в этом же году переехали в Баку, где прошли дальнейшие годы отцовской семьи.
Ещё два слова о доме бабушки…. О том, что его реквизировали в 1931 году, как реквизировали тогда все казачьи дома(?)…. Реквизировали дом, усадьбу… в следствии чего бабушка с семьёй была вынуждена с тетей Нюрой и дядей Васей перебраться в расположенный неподалеку от Минеральных Вод г.Нальчик, который у подножья Эльбруса …
Я – то есть на улицу, что ли выбросили?
О – Нет, не на улицу, ну я не помню как их выбросили или не выбросили, там была родня, так что трудно было выбросить сразу на улицу. Родни было много, у неё были сёстры в Ессентуках. В общем, дом был отнят. Я застал ещё дом во владении бабушки и усадьбу, хотя мне было тогда летом 1930 полтора года. И я отчетливо зрительно помню этот дом и строение усадьбы, расположение всех построек. Это я доказывал потом тем, что в присутствии своих тёток и дядей, отца и матери я уже взрослым человеком по памяти рисовал точный план усадьбы и точное расположение комнат этого дома. Это была обычная казачья усадьба, громко сказано просто – усадьба, т.е. соток 50-60 там было, дом выходил на улицу, сбоку от дома были крепкие большие ворота, сама усадьба уходила вглубь, там были и огород, и сад, в самой глубине двора хозяйственные постройки, в общем, полусельская, полугородская усадьба, каких и сейчас много на северном Кавказе, в Ессентуках, в Нальчике, в Минеральных водах и т.д. Зрительная память у меня всегда была хорошей, я даже удивлял своих родственников тем, что я помню, как меня возили из родильного дома в Баку, все смеялись, но я настаивал на этом, помню занавески в палате, помню, как трамвай прогремел за окном палаты, когда меня собирали к выносу, помню, что меня выносил дядя Давид, брат отца, а он действительно меня выносил, ему было тогда 19 лет всего…
(пауза с переменой кассеты)
Да, так я остановился на своем рождении в Баку… Родился я 12 января 1929 года. И с этого времени, 19 лет моей жизни, до времени отъезда в Москву в институт, я провёл в Баку, столице Азербайджана, на берегу Каспийского моря в городе, который стал моей родиной. О своем раннем детстве, когда я все лето проводил у армянских дедушек и бабушек в Нухе, я уже говорил. Хочу к этому прибавить, что после 5 лет мои летние месяцы проходили, в основном, уже на Кавказе: в доме бабушки в Нальчике и в казачьих станицах на Кавказе, в частности, под Армавиром, в знаменитой станице Белореченская и некоторых других местах.
Два слова прибавлю о своей бабке Евдокии Мартыновне, которую я очень любил – маму моей мамы, терскую казачку. Она была очень крупной, внушительной женщиной, очень страстной, но эта страстность у неё была сугубо религиозная. Она была очень верующим человеком и сильно влияла на меня в эти ранние, детские годы до 7-8 лет, до той поры, когда я пошел в школу. Я ходил с ней в церковь, она заставляла меня молиться, креститься перед образами, перед началом еды и т.д. Рассказывала мне различные эпизоды из истории Христа, очень большое значение придавала учению о конце мира, о чём она много говорила. Словом, она была очень горячей, чистой, сердечной женщиной и я с благодарностью вспоминаю о ней. Религиозной была и моя мама, под влиянием бабушки, очевидно. Хотя религиозность мамы носила скрытый характер, тогда уже она не посещала церковь и вообще религиозность ее носила скорее пантеистический характер. Т.е. она радовалась жизни, и той разлитости Бога в красоте мирозданья и в каждой форме жизни.
В 4 года я начал читать и к 5 годам уже свободно писал и читал, как по-русски так и по-армянски. Я жил в типичном Бакинском дворе, дворе Бакинской бедноты, ну, не бедноты, а Бакинского рабочего класса. В одном из дворов нашего тупика, где было ещё, кроме нашего, ещё 4 двора, битком набитых детьми разного возраста. Я помню в начале 30-х годов последние всплески тех обычаев Бакинской жизни, которые вскоре исчезли. Например, мусульманский праздник Шахсей Вахсей, когда по улицам шла толпа полураздетых мужчин, обвешанных или очень тяжёлыми цепями или бичевавших себя кинжалами по плечам и телу… В своем роде праздник истязания плоти…
Я – дервиши?
О – Нет, это не дервиши, это массовое такое мусульманское шествие (дать примечание о празднике). Помню еврейский праздник обрезания, поскольку в нашем тупике жило очень много горских евреев, т.н. татов. Вера у них была мусульманская, они говорили на языке фарси, обрезание они выполняли мальчикам очень рано, буквально на вторую или третью неделю после рождения, и эта церемония обставлялась необычайно пышно и красочно. Со священниками, одетыми в блестящие золотые одежды, с подушкой, вышитой золотом и серебром, на которой покоился блестящий нож для обрезания, с пением и т.д. В общем, несколько таких эпизодов из моего раннего детства, т.е. с самого начала 30-х годов я ещё успел застать.
Хочу сказать ещё о нашем дворе, типичном в Баку в смысле состава национальностей, которые жили там. Например, в нашем дворе жили азербайджанцы, армяне, горские евреи, русские, была семья украинцев, семья просто евреев, европейских, в общем это была многонациональная семья, жившая в одном дворе, в котором все квартиры выходили стеклянными верандами наружными балконами с первого и выше этажа во двор, в котором двери никогда не закрывались, в котором стоял вечный гомон из разных языков, и, естественно, я уже с 5-6 лет стал усваивать эту речь, и к 7-8 годам я уже говорил по-азербайджански не хуже, чем по-русски.
Дом наш находился на так называемой Бондарной улице, потом она превратилась в улицу Димитрова, тупик 9, дом №3, таким был наш адрес. Это была узкая улица, обе стороны которой были застроены каменными домами, в проходах между которыми было много тупиков, разветвлявшимися несколькими дворами.
Отец поступил работать в Бакинскую типографию и всё время до войны, т.е. первые 12-13 лет, работал механиком и слесарем в этой типографии. Я её отлично помню, потому что часто приходил туда к отцу. Состав рабочих там тоже был многонациональный, меня одаряли бесплатно тетрадями для письма, для рисования, географическими картами, картинками. Я каждый раз уходил оттуда нагруженным этим драгоценным для меня материалом, потому что с ранних детских лет, с 3-4 лет при полном отсутствии какого-либо влияния со стороны на меня отца, матери или кого-либо из соседей, я стал проявлять неукротимую тягу к рисованию и к 5-6 годам уже прилично рисовал, т.е. моя слава, как рисовальщика и как художника, была гордостью отца и мамы, которые демонстрировали ее во всех наших походах ко всем нашим армянским родственникам. При том, что я уже в 5 лет свободно писал и читал, меня отдали в школу почему-то только в 8 лет. Мне шел уже 9 год и практически по этому в течении первых лет, учебы в школе само учение не доставляло мне ни малейших усилий, я явно опережал по своему развитию ту программу, которую преподавали в школе. Поэтому в аттестате, который мне выдали по окончании школы первые 8 классов моего учения заполнены практически одними пятёрками. Уроки я почти не готовил, т.к. автоматически запоминал то, что давалось в школе, то, что я вычитывал сам из книг, а всё свободное время отдавал любимому рисовальному досугу. К этому досугу, после 3-4 класса, прибавилось посещение Дворца Пионеров Бакинского, прекрасного Дворца, это тоже было одно из новшеств сталинского времени: Дворцы Пионеров, которые расплодились по всей стране, в которых было очень много интересных кружков, и в которых тогда, по обстоятельствам времени, ещё не редко преподавали очень образованные люди дореволюционного образования. Преподавали язык, преподавали рисование, танцы, драматическое искусство и т.д. Я прошел через очень много кружков в этом Дворце Пионеров. Больше всего кружок по рисованию, кружок стрельбы и, уже старшим школьником, с 6 по 9 класс, кружок авиамоделизма (аэропорт мой реторта неона. АВ). В 1941 году началась Война, война с немцами. Я застал её необычно, поскольку 19 июня 1941 года мои родители отправили меня одного с проводником в гости к папиной сестре тёте Елене в Москву. В пути, а тогда от Баку до Москвы надо было ехать трое с половиной суток… таким образом я приехал в Москву, уже знавшую о начале войны. Провёл я 2 месяца в этой Москве, видел знаменитую Московскую светомаскировку, поскольку тётя Елена жила с моей двоюрной сестрой Седой на площади Коммуны, площади Красной Армии… где стоял стоял уже выстроенный к тому времени звездчатый театр Красной Армии архитектора Ав(л)абяна, и этот театр был подвергнут грандиозным маскировочным мероприятиям. Начались уже бомбёжки, воздушные тревоги ночные, среди ночи мы вскакивали и бежали в бомбоубежище, кто-то сбрасывал с крыш зажигательные бомбы. Сходили мы все вместе и проводили папиного брата Давида, который тогда уже жил и работал в Москве шофёром, он был призван в армию, где и прослужил все 4 года войны военным шофёром. И только через 2 месяца после этого я вернулся в Баку. Скажу сразу, что второй раз я побывал в Москве ровно в конце войны, в июне 1945 года. В роли чемпиона Азербайджана по авиамоделизму. В Москве тогда проходили первые послевоенные соревнования по авиамоделизму. И как чемпион Азербайджана по фезюляжным моделям с резиновым двигателем я участвовал в них в Подмосковье на станции Планерная. Мое чемпионство заключалось в том, что на чемпионате республики по авиамоделизму, который проходил в городе Холлар (? Уточнить), знаменитого тем, что там жила немецкая колония и из этого городка вышел впоследствии известный разведчик Зорге. Вот там моя фезюляжная модель с резиновым двигателем просто улетела намного дальше всех, на 2-3 км. Об этом была заметка в газете. Так, восьмиклассником, я и попал на Всесоюзные соревнования. Пробыл я тогда в Москве месяца полтора, прекрасно помню, как возвращались, как параллельно нам, с фронта шли длиннющие эшелоны теплушек и пассажирских вагонов, которые везли солдат с фронта. Локти у них были закатаны по летнему времени и на локтях многих из них нередко висели десятки трофейных часов, которые они обменивали на фрукты, арбузы, виноград, груши, яблоки и т.д. Таким образом, моё знакомство с Москвой было связано с началом и окончанием Великой Отечественной войны. Оба раза я жил у своей любимой тётки Елены, старшей сестры отца, она меня приглашала учиться в Москву, я, конечно, мечтал об этом, но тогда это не носило конкретного характера.
Вернусь в Баку, в свои школьные годы… Все эти годы были заполнены бесконечным рисованием, не было такого дела во Дворце Пионеров, связанное с рисованием портретов вождей, других плакатов, которое не поручалось бы мне. Количество нарисованного мной и написанного в виде лозунгов было неимоверно за эти годы.
Сталина я рисовал с закрытыми глазами абсолютно точно, как Сталина, так и Ленина. Это было настолько уже доведено до автоматизма, что мне не составляло никакого труда нарисовать и Ленина, и Сталина по памяти. В последних классах школы, 8-10 классы, с 1945 года я провел в престижной в Баку школе №160, где директорствовала очень известная тогда в городе своим крутым нравом Нина Константиновна Березина, я дошел до того, что ежедневно выпускал в течение трёх лет ежедневную стенную газету под номером 160. Полностью выпускал ее сам, рисовал, заполнял. Это помимо всего того, чем я занимался тогда. К тому времени я рисовал, надо признать, уже превосходно, особенно мне удавались портреты, я как бы был уже портретистом высшего класса, вплоть до того, что по просьбе Нины Константиновны я, к нашему выпуску, нарисовал портреты всех выпускников двух 10 классов (примерно 50), которые вручались им на торжественном вечере вместе с аттестатами. Сделать портрет идеального сходства не составляло для меня ни малейшего труда. В последних классах я сдал немного в смысле оценок, появилось много четвёрок, а по тригонометрии и химии, которые я очень любил, были и четвертные троечки, ну это потому, что последние классы, когда мне было уже 18 лет и шел уже 19й, огромное количество времени отнимали уже друзья, первые любовные увлечения, стихи, спорт: бокс, волейбол, и, таким образом, реноме круглого отличника меня не очень волновало. Тем не менее, когда я заканчивал школу и сдавал экзамен на аттестат зрелости я, в итоге, получил, правда не золотую, но все таки серебряную медаль, поскольку на первом экзамене по литературе я написал на 16 страниц роскошную импровизацию о Маяковском, любимом моём тогда поэте, с огромным количеством цитат, и это сочинение произвело тогда такое впечатление на проверяющие инстанции, что оно почти целиком через 2 дня появилось в центральной Бакинской газете – «Бакинском Рабочем» (01.09.05). После этого мне был открыт путь к медали… Это, конечно, принесло мне тогда фантастическую мимолётную славу, на этой славе я летел, так сказать, по всем экзаменам с пятёрками, получив четверки только по химии и тригонометрии. Таким образом, я оказался с серебряной медалью и, в числе нескольких выпускников, увековеченный на мраморной доске, которая висела в коридоре 160 школы.
Итак, в 1947 г. я закончил с медалью школу и передо мной открывался путь в институт. Но до этого я хотел бы вернуться немного назад и сказать о годах войны для нашей семьи. В 1941 первом у мамы родился четвёртый ребёнок, наш младший брат Коля. Таким образом нас было четверо: я, брат Александр (дядя Алик), сестра Тамара и младший брат Коля. Началась война, и через несколько месяцев отца забрали в армию, но попал он не на фронт, а как механик высшей квалификации, был послан в город Батуми на машиностроительный завод, который в годы войны стал заниматься ремонтом и реставрацией военной техники. И отца, которому к тому времени был уже 41 год, послали не в действующую армию, а бригадиром по ремонту военной техники на этот завод. Там он пробыл 3 года, и вернулся домой только в конце 1944 г., когда фронт двинулся сильно вперед и необходимость в массовом ремонте военной техники отпала. Это были очень тяжелые годы, когда мы остались без отца. Перебивались мы кое-как, я прекрасно помню сумасшедшие военные очереди, я как старший семьи из детей, вставал с матерью не свет, не заря, в 5 часов утра, что бы успеть попасть в эту очередь, выстоять за получением тех мизерных порций продуктов, которые нам выдавали по продовольственным карточкам. Став немного старше, в 1943 г., когда мне было 14 лет, я стал помогать маме уже и материально. А именно, взялся за ремонт старых керосинок и алюминиевых кастрюль, которые я реставрировал, используя инструменты отца, ставил заплаты, заклёпки, паял, чинил… Эти починенные керосинки и кастрюли мама продавала на рынке, что приносило нам минимальную, но необходимую добавку в бюджет семьи.
Ну… не буду здесь говорить о многом другом, о своей первой любви, о друзьях, которых я завёл в эти годы и которые остались моими друзьями и в последующие годы… В их числе был с 6-7 класса Чингиз Гусейнов, который в 70-80 годы приобрёл известность в Москве несколькими своими романами о Бакинских мафиози и т.п., который работал в Союзе Писателей. А познакомились мы с ним на почве шахмат, поскольку он хорошо играл в шахматы и первым меня приобщил к шахматам в 7 ещё классе. Шахматы потом заняли в моей жизни большое место. Можно, в связи с этим, прибавить ещё кое-что о музыке, поскольку брат Чингиза был одним из лучших таристов в Азербайджане, т.е. музыкантом игравшем на национальном инструменте Тар (*), похожим на индийскую ситару. Это музыкальный инструмент с очень длинным грифом и корпусом похожим на тыкву. Инструмент необычайно тонко темперированный (?), любимый не только в Азербайджане, но и на всё Востоке: в Иране, в Турции, в Армении… 4 сдвоенных струны на нем было, если не ошибаюсь. За счет длинного грифа на таре достигалась поразительная выразительность и ритмическая, и мелодическая. Эту музыку я впитывал с детства, поскольку я жил вблизи той улицы, на которой много находилось так называемых музыкальных раствор (?), т.е. внутренних помещений, открывавшихся на улицу только передней дверью, а стенами без окон уходившими вглубь помещения, где эти знаменитые восточные трио, которые характерны для музыкального быта Закавказья, проводили целые дни в ожидании приглашения на свадьбу, похороны, юбилеи и т.д. Я слышал эту музыку с детства без конца… Трио составляли кларнет, зурна и барабан. Что входит в нас интонационным строем с детства, то и остаётся с нами на всю жизнь. Я благодарен это музыке за то, что она открыла мне красоту персидской музыки, узбекской, особенно индийской.мать не поскупились одеть меня таким образом
Так вот, 1947 год. Я окончил школу с медалью и мне шьют первый дорогой костюм у портного, покупают часы из дешевого золота, т.н. польского золота, тем не менее отец и мать не поскупились одеть меня таким образом, что бы проводить в Москву на учёбу. Правда послал я документы сначала в Ленинградскую академию жудожеств, но когда доехал до Москвы, пришел в Архитектурный институт и увидел великолепные рисунки и проекты, развешенные по стенам, я, не мешкая ни минуты, отдал свои документы в отдел кадров института, затем вскоре сдал экзамены по рисунку и черчению и оказался таким образом студентом Московского архитектурного института (МАРХИ в последствии закончат старший сын и дочь В.Тасалова: Андрей и Лидия). Не буду говорить подробно об учёбе в институте, приближается время моего знакомства с твоей мамой. Моей первой женой, мамой Андрея и Тёмки. Знакомство наше произошло в спортивном зале. Хотя мы с Любовь Никитичной были сверстники, она была моложе только на 4 месяца, но училась она на 2 курса ниже меня, т.е. я был на 4 курсе, а она на втором курсе. Было это в 1951 г. Мама ваша была тогда гимнасткой неплохой, на уровне второго разряда, она была даже чемпионкой института. У неё была хорошая фигура, изумительные длинные, свои золотисто-шелковые волосы и я был пленён её красотой, так же, впрочем, как и некоторые другие мои сверстники по институту. Я с достаточной настойчивостью перехватил у них инициативу, завладел её вниманием, мы стали встречаться, и, где-то, примерно, через полгода мы поженились.
Жила мама в крошечной комнате, правда в самом центре Москвы, на улице Куйбышева, в черкасском проезде, недалеко от комплекса зданий ЦК КПСС, очень тесной и тёмной комнате, переделанной в свое время из склада. Я ещё успел застать её отца, который вскоре через 2-3 месяца нашей женитьбы, был как бы устранен из семьи, поскольку он страдал алкоголизмом, и тёща моя, Евдокия Мироновна,не позволяла, что бы его присутствие отравляло жизнь молодоженов. С тех пор я его больше не видел. В этом помещении, которое выходило во внутренний двор большого дома (уточнить адрес и дать свое описание двора), сплошь асфальтного, без единого кустика зелени, в 1952 г. в ноябре месяце, 21 числа, родился наш первый сын Андрей (он на фото). Я был тогда уже на 5 курсе, мама на 3 курсе, через год я закончил институт и, как проявивший уже с 4 курса, по мнению кафедры философии и марксизма-ленинизма, незаурядные способности в этой области, получил рекомендацию для поступления в аспирантуру по эстетике. Я подал документы в аспирантуру института философии АН СССР, но недооценил, вернее, не представлял себе тогда всю меру догматического начётничества в отношении знания классиков марксизма-ленинизма-сталинизма. Поэтому на экзамене по философии я успешно провалился, получив тройку, и хотя автореферат по эстетике, который я тогда представил, получил высокую оценку, тем не менее, с тройкой по специальности пройти я не мог, забрал документы и успел подать их на конкурс в другой институт АН СССР – в институт истории искусств, центральный искусствоведческий институт нашей страны под руководством академика Игоря Эммануиловича Грабаря. Институт был создан им в последние годы войны, в 44 году. Он пригласил туда на первых порах выдающихся деятелей художественной культуры: академиков Асафьева по музыке, Щусева по архитектуре, Сергея Эйзенштейна, Джевилегова (?) по театру, братьев Весненых по архитектуре и ещё кое-кого такого высокого ранга. В институте работали член-коресспонденты Сидоров Алексей Алексеич и Лазарев Виктор Никитич, было ещё много замечательных докторов наук, и вот перед такой комиссией я предстал, сдавая экзамен по всеобщей теории искусств. Кроме меня сдавало ещё 8 человек, я был 9, но тут, в отличии от того, как со мной расправились в институте философии, я, неожиданно для себя, был признан наилучшим, получил пятёрки по истории искусств и по языку, и был принят в аспирантуру этого института. И приняли по сектору эстетики только 1 человека из 9…
Итак, я попал в сектор эстетики, которым руководил очень популярный тогда в эстетических кругах Москвы человек Герман Александрович Недошивин. Да, я не сказал что в 1953 году было ещё 3 года до знаменитого 20 съезда и разоблачения культа личности Сталина…. Сталин умер весной 53 г., когда я оканчивал институт, где я остался младшим научным сотрудником... Я не сказал ещё о том, как мы искренне, если не трагически, с глубокой скорбью переживали смерть вождя, будучи комсомольцами. Как я стоял в гигантской очереди с утра до вечера, которая текла по Садовому кольцу… но наша группа не успела тогда дойти к Колонному залу, мы едва успели дойти до поворота к Саду Эрмитаж, когда движения колонн были прекращены. На этом моё участие в этом событии закончилось.
Таковы были основные события моей жизни с 1947 по 1956 год, год окончания аспирантуры, точнее сказать по 1957 год, когда у меня родился и второй сын - Тёма.
Это был последний год нашего пребывания в Черкасском проезде, поскольку, как раз в это время, в 57 году мне, неожиданно, была предложена оставшаяся свободной двухкомнатная кооперативная квартира в новом доме АН, который был уже выстроен на юго-западе Москвы, по Ленинскому проспекту….
__________________________________
Конец записи.
на фото Владимир и Любовь Тасаловы и их старший сын Андрей.