ЗАПАХ МЯТЫ
Надо же такому присниться… Всю ночь мерещилась Джаббару какая-то трава. Темно-зеленые резные листья колыхались перед глазами на светлом стебельке – то ли глухая крапива, то ли дикая конопля. Странная какая-то трава, очень знакомая, однако Джаббар не мог вспомнить ее названия. Ах черт, ну как она называется, как? Стоит ему вспомнить, и кончится это наваждение. Но он не мог вспомнить, и трава упрямо колыхалась, тихо шелестя.
Джаббар открывал глаза, и тогда видение исчезало. Но стоило ему задремать, как в то же мгновение возникали перед ним тот же стебелек и те же листья, и опять он слышал тихий шорох. Нет, это не шорох, это ласковый голос травы, жалобный, словно зовущий куда-то, печально щемящий сердце. Куда он зовет? Где и когда его слышал Джаббар?
Что за странный сон? Какая тревога в нем и печаль какая? Или печаль эта живет в нем самом – это его, Джаббара, душа тоскует о чем-то? Может быть, и так, ведь человек всегда о чем-то тоскует, всю жизнь он ждет чего-то. Особенно тогда, когда он ничем не занят. Но зачем же еще и во сне тосковать?
Так всю ночь ворочался с боку на бок Джаббар. Наконец встал, пошел умываться, протянул руку за ярко-красным земляничным мылом. От мыла повеяло резким запахом земляники, и тут он внезапно вспомнил. Как он мог забыть эту траву? Она как запах родного дома, как запах земляники – незабываема. Это не крапива и не дикая конопля, это мята. Мята ему приснилась. Мята!
Но зачем она ему приснилась, зачем тревожит сердце – прошлого ведь не исправишь…
Так оно началось, это утро, с тревоги, которая незаметно для самого Джаббара постепенно перерастала в неясное беспричинное раздражение. Впоследствии, вспоминая этот день, Джаббар и сам чувствовал себя неловко, но тогда ничего не мог поделать с собой – на всех сердился, а чего сердился, и сам ведь не знал. Ребята из его бригады всегда чувствовали малейшую перемену в его настроении, и сегодня они сразу заметили, что бурильщик не в духе. Как только он забрался в вахтовую машину, так сразу же наступила тишина, ехали молча, без обычных шуток и розыгрышей. Их молчание тоже сердило Джаббара. Сердили взгляды ребят, какие-то заискивающие, будто угодливые даже. Особенно раздражал Зиннур.
Вообще, когда Джаббар сердился, больше всего упреков выпадало на долю Зиннура. Почему? Этого Джаббар и сам не знал. Может быть, потому что Зиннур был самым молодым в бригаде. Хотя глупо сердиться на человека за то, что он молод. А может, потому, что Зиннур был выше всех ростом? Да и на это сердиться смешно. Или в том причина, что Зиннур красив? Очень красив. Зеленоватые глаза его смотрят остро, пристально, будто с грустинкой. А волнистые черные, как ягоды черемухи, волосы так густы, что в них даже ласточки могут заблудиться. К тому же он отрастил бакенбарды, отпустил щегольские усики. И все это, и бакенбарды, и усики, и грустинка во влажных глазах – очень идет Зиннуру. Что там говорить, многим девушкам, наверное, вскружил он голову красотой своей, и статью, и ростом. Да, природа щедро одарила юношу. Может быть, именно это и вызвало неосознанную зависть Джаббара? Может быть. Хотя чему завидовать? Ведь в молодости Джаббар тоже был и ловок, и удачлив, и не дурен собой. И девичьих сердец присушил немало. Впрочем, стройность и силу тогдашних парней не сравнить со здоровьем нынешних. Тогда картошка да лебеда была единственной едой, а нынешние Зиннуры росли в сытости, в довольстве и бицепсы наращивали на солнечных стадионах.
Несмотря на молодость, Зиннур успел многое повидать. Окончив десятилетку, попытался поступить в Уфимский нефтяной институт, но не прошел по конкурсу и решил не возвращаться в деревню, а сел на поезд и поехал в Сибирь. В Сибири поработал, потом в Казахстане, потом на Кавказе, в Крыму. Что только не делал – и каменщиком был, и лес рубил, и дороги строил, и грузы таскал, и даже, если не врет, работал официантом в ресторане. Но где бы он ни был, все же видно, тянуло к родным местам: почти год работает здесь. Поступил учеником, а сейчас уже второй помощник бурильщика, или верховой, как называли прежде. Однако хоть и вернулся парень в родные места, долго не удержится тут – Джаббару это ясно как божий день. По всему видно, что не оставил мечту об институте, да и привыкнув бродить по земле, уже не сможет усидеть на одном месте – тянет его в даль, в неизвестное. Уйдет он – Джаббар уверен. Он уйдет, а Джаббар останется. Впереди у Зиннура большая жизнь, она отполирует парня, выучит своим премудростям. Все впереди у Зиннура, он может стать и умелым мастером, и большим ученым, он все может, он талантлив, удачлив, счастлив. А у Джаббара – жизнь позади, она уже отполировала его, чего мог, он добился, чего хотел, в общем-то получил. Впрочем, когда идет к концу пятый десяток, поздно менять жизнь. Да и стоит ли ее менять: надо о детях подумать, которых накопил полный дом. А у Зиннура, как у летящей птицы, крепки, упруги крылья, и небо над ним высокое, безоблачное. Таким оно уже никогда не будет для Джаббара, для Джаббара небо с каждым годом опускается ниже и ниже, скоро он сумеет дотянуться до него рукой – и успокоится тогда, и забудет все, сделав свое дело на земле. Некуда ему лететь, поздно, до конца дней он привязан к рычагам и кранам буровой.
Глупо, но Джаббар и впрямь ловил себя на мысли, словно бы завидует молодости Зиннура, словно бы ревнует его… Но к чему и к кому ревнует? Глупое какое-то чувство. В природе все справедливо и мудро. Солнце заходит, восходит месяц. Вянет подснежник, распускается фиалка. Не успеет осыпать свою белую корону душистый ландыш, как раскрывает огненно-красную чашечку горицвет. Когда созревшая пшеница клонит тяжелые колосья к земле и тоскует о комбайнере, гречиха еще стоит в цвету. А земляника? Она душиста и красна уже, но клубника зелена в это время. Разве они завидуют друг другу, разве ревнуют друг друга? Всему свое время, свой срок. В этом мудрость и справедливость жизни.
Все это понимал Джаббар и все же не мог удержаться, чтобы при первой же возможности не прицепиться к Зиннуру. Кончился асфальт, надо бы сворачивать в лес, но машина остановилась.
- Эй, работяги, - сказал шофер, - приехали, не повезу дальше, тормоза разболтались. Слезайте, слезайте! Пешочком пройдете, полезно для здоровья.
Ребята, поворчав, слезли. И в самом деле, дорога через лес была ужасна, вышковики и электрики своими тракторами, бульдозерами разворотили ее так, что и пешком по ней было трудно идти. На каждом шагу глубокие, как боевые окопы, ямы: можно укрыться с головой.
Дорога была ужасна, но начинающийся день – прекрасен. Восходящее солнце золотом окрасило стволы сосен, листву же дубов – в темно-зеленый бархат, а кусты жимолости – в яркий шелк. Каждый лист, травинка каждая, казалось, были щедро усыпаны жемчугами и изумрудами. Роса блестела и на сломанных ветках, валяющихся на дороге, и на травах, примятых прошедшими здесь людьми и машинами. Она ослепительно сверкала, радуя глаз.
Зиннур остановился, поднял упавшую на дорогу, вывороченную с корнем рябинку, стал утаптывать вокруг нее землю.
- Вот люди, - сказал он, - ни за что погубили дерево.
Джаббар прошел мимо, толкнув его плечом:
- Жалостливый! Возьми домой и спи в обнимку.
- Я о тебе пекусь, - весело ответил Зиннур. – Ты же говорил, Джаббар абы, что рябиновый отвар тебе очень помогает от почек.
- Как-нибудь без твоей заботы обойдусь, - сказал Джаббар и бросил в парня комком земли. Зиннур засмеялся и в свою очередь кинул в Джаббара куском засохшей грязи и попал в его помятую кепку.
- Вот как! Руку на старших поднимаешь, - Джаббар схватил Зиннура за пояс, но Зиннур крепко стоял на ногах – не так-то легко было сдвинуть его с места. Но Джаббар все же одолел – опрокинул парня на спину.
- Вот так, не связывайся со стариками, - сказал, отдуваясь, хотя знал, что Зиннур нарочно поддался ему. Зиннур засмеялся, вскочил и побежал вперед быстро и легко, как теленок. Бог мой, как же парень этот всеми повадками похож на него, на молодого Джаббара …
Буровая жила своей металлической жизнью, своим ритмом, заданным человеком. Она гремела, дребезжала, не умолкая, ровным гулом. И вдруг фыркала и взвизгивала на весь лес. Это значит, что труба, длинная, высотою с хороший дом, - полностью уходила в скважину, и автоматический ключ, яростно скрежеща, намертво схватывал пудовыми пальцами за шею другую богатырскую трубу. Через некоторое время эта труба тоже скрывалась под землей, а металлические пальцы захватывали следующую. Так они и уходили в бездонную скважину одна за другой … Они опускались на многие сотни метров в глубь земли, и там принимался за дело укрепленный на первой трубе бур и настойчиво, упорно, метр за метром прогрызался к Девону. Буру предстояло пробиться сквозь твердую, тверже самой стали, породу, сквозь сыпучие пески, сквозь коварные пустоты и добраться наконец до цели. Последние метры самые тяжелые, но и самые радостные в работе буровиков.
В эти завершающие минуты каждый ведет себя по-своему. Джаббару, например, хочется громко, очень громко петь. Правда, он никогда этого не делает, только тихонько бормочет себе под нос какую-нибудь песню. Совсем негромко, так что голос его не слышен в грохоте буровой. Но сегодня ему даже петь не хочется.
Нет, не поет сегодня душа … Все утро, не умолкая, звенит и звенит тот нежный, тревожный голос травы, который не давал ему покоя ночью. И здесь он звучит, и здесь не оставляет, наполняя все вокруг зовущим своим стоном. Мята, это твой звон, твоя песня? Боже мой, неужели он вправду забыл, как пахнет воздух родной деревни, как пахнет детство его и материнские руки, мнущие сухую эту траву?
С тех пор как умер отец, он много раз собирался съездить в деревню и увезти оттуда мать, чтобы жила она с ним в Альметьевске. А она все отговаривалась: << Погоди, сынок, вот отметим отцовскую годовщину, тогда и решим >>. Но год прошел, другой, третий, а Джаббару никак не удавалось стронуть мать с насиженного места. Так и жила она одна в огромном, как клуб, доме. Правда, одна, но не в одиночестве, потому что председатель обычно определял к ней на квартиру приезжих. Иногда нет-нет да и пожалуется она Джаббару: << Трудно мне, старухе, стало угождать незнакомым людям, сынок>>. И наконец не выдержала, написала:<<Наверно, совсем я стала дряхлой, если председатель не шлет в наш дом гостей, меня жалеет. Ничего не остается, сынок, как вручить свою судьбу аллаху и ехать к тебе. Приезжай, забирай меня >>.
Но и на этот отчаянный, скорбный зов Джаббар откликнулся не сразу: произошла авария, и он долго не мог оставить буровую.
Только через месяц, наверно, вырвался. Как сейчас помнит он то мгновение, когда переступил порог дома, где вырос, где узнал первые радости и огорчения. Он открыл дверь, увидел прибранную горницу, и невольные слезы подступили к глазам. Посреди горницы стояла мать, протягивая ему навстречу руки.
- Сыночек, мальчик мой, - говорила она, целуя седеющую голову, - дитя мое. – Говорила так, словно он и впрямь был еще ребенком, ищущим утешения и материнской ласки…
На столе у окна увидел он стопку книг, пачку газет и удивленно спросил:
- Не Фарит ли приехал?
- Приедет, как же, - грустно улыбнулась мать. – Разве отпустит его марзя, русская женушка?..
Фарит – младший брат Джаббара, горный инженер в Кузбассе, а жена у него татарка, но выросла она в городе и ни слова не знает на родном языке, поэтому-то мать и зовет ее << марзя >> - русская.
- Скучно мне было одной, сынок, вот я и взяла квартирантов. Мужа и жену, учителей. Это их книги. Фарит, наверное, уж никогда не приедет. А квартиранты оказались хорошие. Хоть и молоденькие, но разумные, хозяйственные. На них не страшно и дом оставить.
- Вот и хорошо! – сказал Джаббар. – Пусть живут, а то я думал, придется досками заколачивать окна и двери.
- Нет, зачем заколачивать! Квартиранты мои в деревне выросли, знают нашу жизнь, справятся по хозяйству. Не умрет дом, я ведь буду приезжать сюда, а? Буду ведь, сынок, дорогой? Ну, как не приехать! Правда? Приеду, а тут все по-прежнему: и куры, и гуси, и петух. Что это за жизнь, если петух не кричит? Разве это жизнь, сынок, без петуха-то? Пустыня это.
И вот мать стала собираться в дорогу. Навязала с десяток узлов, перестирала гору белья. Квартирантка – учительница хотела было помочь ей, но мать только отмахнулась и все сделала сама.
- Угомонись, мама, - говорил Джаббар, видя, как она бросает в корыто белье, - ну, давай увяжем все это в узел и отвезем. У меня ведь как-никак жена есть. Двух невесток имеешь и ни одной еще не дала толком поухаживать за собой. Оставь, Насима постирает.
- Да что ты, сынок! – воскликнула мать. – Разве можно через новый порог перешагивать с нестиранным бельем. Никогда этого не было со мной и не будет.
Все белье она перестирала, все углы в доме вымела, сарай почистила, в курятнике навела порядок, а накануне отъезда сходила куда-то за огороды, принесла охапку травы и положила возле своих узлов.
Джаббар засмеялся:
- Ну а это зачем, мама? Неужели ты хочешь еще и сено везти в Альметьевск? Чего-чего, а травы у нас достаточно. Рядом Зея, да и до леса недалеко.
- Это я мяты, сынок, - смутилась мать, - ты ведь сам говорил – нету в ваших краях мяты.
Правда, говорил. Действительно, не встречал он мяту нигде. А ведь где только не стояли их буровые вышки – и на лесных диких полянах, и на лугах, и в дремучих чащобах, и на берегах речек и речушек, но не видел он никогда эту траву, которая в изобилии росла вокруг родной деревни. И только там, наверно, нигде больше. Во многих селах пришлось ему жить, когда вели разведочное бурение, но и тогда ни в одном доме не встречал он на обеденном столе мяту. Как тосковал он о еде, посыпанной сухой измельченной мятой. Были дни, когда мог сорваться с места и лететь домой к родному порогу. А потом привык, а потом забыл и запах и вкус этой травы, так забыл, что даже не сумел узнать ее сегодня во сне… Эх, Джаббар, Джаббар…
- Это же мята, сынок, - сказала тогда мать и стала увязывать ее маленькими снопиками. – Без нее нельзя. Вот и Фарит пишет… Прочти что пишет: << Мамочка, дорогая, все у меня есть, - пишет, - но так хочется покушать твой суп, посыпанный мятой>>.
- Так чего же не приедет?
- Легко сказать. А марзя? То в Крым его тянет, то на Кавказ. Всюду побывали: и в Париже, и в Праге, а в родную деревню не приехали. Но я не обижаюсь, сынок, пусть смотрят белый свет, пока молоды…
Утром в день отъезда Джаббар проснулся рано, но едва открыл глаза, увидел на столе банки, наполненные сухой мятой. Значит, мать встала еще раньше, успела затопить печь, высушить мяту, растереть ее и насыпать в банки.
- Сынок, положи их к себе в чемодан, а то, не дай бог, забудешь, - сказала она, подошла к окну и села там, подперев руками голову.
Она долго так сидела, задумавшись. Даже не стала завтракать с Джаббаром, сказала, что сыта, ела уже с квартирантами. А когда Джаббар напился чаю и перевернул чашку вверх дном, она виновато посмотрела на него и сказала:
- Большое спасибо тебе, сынок, что навестил меня, старую, не забыл. Прости, никуда я не поеду.
- Перестань, мама. Сейчас уже машина придет. Некогда идти на попятную.
- Нет, сынок, извини, не стану я трогаться с насиженного места. Теперь вот и квартиранты у меня есть, заботливые, ласковые, я с ними не одна-одинешенька. Нет, дорогой, пока носят ноги, не покину я родной кров.
- Ну, как же так, мама?!
- Не уговаривай, сынок. Не поеду. А вдруг Фарит надумает и приедет. Раз уж стал тосковать о супе с мятой, не выдержит, прискочет и марзю свою привезет. Вот увидишь, сердце материнское не обманется.
Так и не поехала она с ним, осталась в деревне. А ведь уехала бы, если бы не принесла в дом из-за огорода охапку мяты. Какая колдовская сила в этой траве? Какая тайна? Почему так влечет она к себе?
Сегодня на буровой нет суеты, все спокойно, слаженно. Люди и механизмы работают в одном четком ритме, словно стараются как можно лучше угодить бурильщику.
Рукоятка рычага под рукой Джаббара время от времени вздрагивает. И тогда он то сильнее нажимает на нее, то слабее, ведя безмолвный разговор с буром, находящимся на километровой глубине. <<Ну, что ты там, дорогой? Тяжело, что ли, стало грызть землю? Ну, прими от меня немного силенки. Вот так, хорошо. Вот и сдается камень. И сдастся, пока мы на свете живем. Нет, нет, и спешить не надо, дорогой. Не суетись, спокойно, ладненько…>>
Хорошо работают механизмы, слаженно. Только бы не наткнуться на коварную пустоту. А пока можно поручить управление Музагиту и походить по буровой, посмотреть, что делается вокруг. Пусть встанет на его место Музагит, а то сердится парень, что до сих пор ходит в помощниках. Хоть и первый помощник бурильщика, но ведь не хозяин вахты. Джаббар хотел позвать его, но сам не знает, почему передумал и позвал не Музагита, а Зиннура:
- Ну-ка, постой на моем месте, курносый. Пора и тебе приучаться к настоящему делу.
Зиннур обеими руками ухватился за рукоятку, однако бросил быстрый взгляд на Музагита. Но Музагит даже не посмотрел в его сторону, будто не видел ничего, схватил крюк и побежал подкатывать новую трубу.
Отойдя от буровой, Джаббар пробрался через малинник, заросший крапивой, вышел на поляну, сел под одиноко стоящей березой, закурил. И снова вспомнил ночной сон…
Так и не увез он мать из деревни. Ни тогда, ни потом. Все боялась она покинуть свое гнездо, где выросла сама, где вскормила детей: ждала Фарита. А он только письма писал, но не ехал. Впрочем, если правду говорить, Джаббар никогда не верил, что сумеет увезти в город старую мать. Он даже понимал ее тоску о младшем сыне. Уж эти младшие дети! Чего скрывать и обманывать себя самого, ведь и он, Джаббар, всегда и всюду полон беспокойства и тоски о самом последнем своем мальчике, самом любимом и дорогом. Как часто даже здесь, на буровой, вдруг охватывает его беспричинное беспокойство о нем.
Так и не уехала мать. Видимо, не может человек оторваться от прошлого, не забыть ему ни прошлых ошибок, ни прошлых радостей и тревог. Прошлое так же незабываемо, как кисловатый, неистребимый запах мяты, пахучей травы родной стороны. Только ли к матери ездил он в деревню? Не искал ли встречи с другой женщиной?
Впрочем, он не думал о ней тогда, когда подходил к деревне, напевая:
Пою о арских я полях,
Где родился и вырос.
Нет, не думал, но ожидание встречи с нею жило в нем, как биение сердца. Он вошел в деревню и удивился тишине. Стояла какая-то оглушающая, удивительная тишина. Хотя если подумать, то ведь и в прежние времена на деревенских улицах всегда было тихо. Только прежде Джаббар не удивлялся, не находил в этом ничего странного. Наоборот, наслаждался тишиной, устав от городского шума. А сейчас тишина словно бы удивила и испугала его.
Хотя, чему тут удивляться? Ведь летом люди так заняты, у каждого столько дел! То дрова надо заготовить, то траву накосить, то прополоть огороды. Это у себя дома, а в колхозе?
Джаббар шел и шел по тихим улицам. Был вечер. В окнах то гасли, то зажигались огни. Нет, он не нарочно шел туда, ноги сами его несли. Он только тогда понял, куда забрел вместо родного дома, когда остановился около высокого забора, через который свисали ветки черемухи. Из окна пробивался слабый пучок света – лампа горела где-то во внутренней комнате. Он смотрел на этот свет со смятенным чувством тоски и тревоги. Вдруг ярко засветились все окна и на тюлевых занавесках заколебались тени. Как провинившийся школьник, Джаббар отпрянул в сторону.
Ах, старый дурень! Вот ты куда притащился! К дому Рамили. К дому, где она жила когда-то. И это через столько-то лет. Ну, глупец! Неужели не можешь ее забыть? Давно пора забыть. Рамиля уже мать четырех детей, да и у тебя тоже их немало. Ну, чего тебе тут понадобилось?
Где-то скрипнули ворота, где-то громко вскрикнула гусыня, будто спросила: <<Кто это не ко времени шатается?>> Гусята сквозь сон ответили ей тихим лепетом. Над головой Джаббара шурша пролетали ночные жуки, на речке квакали лягушки, где-то смеялась девушка, где-то в дальней дали тосковала одинокая гармонь. Нет, если прислушаться, то не так уж и тихи деревенские улицы.
В окне мелькнула женская тень. Джаббар плотнее прижался к забору. Ну, чего ты испугался, чудак? Это же не Рамиля. Ее давно тут нет, она давно, как и ты, уехала из родных мест искать счастья. А оно-то, счастье, не в чужих местах, а тут, на родной стороне, возле милого порога. Как знать, может быть, оттого и показались ему такими тихими деревенские улицы, что не было здесь Рамили, что не звучал на них звонкий ее смех…
… А ведь в тот давний вечер, ставший для них прощальным, так же шелестели крыльями жуки, так же жужжали они, как маленькие самолетики, и так же тосковала в дальней дали одинокая гармонь. Странным было их прощание…
Джаббар вздрогнул от неожиданности, когда неподалеку треснула ветка. Это Зиннур обломал ее, пробираясь через малинник.
- Новости! – удивился Джаббар. – Ты почему разгуливаешь? Я же буровую на тебя оставил!
- Ты-то оставил, а Музагит прогнал. Сам встал, - ответил Зиннур.
- Так я и думал! Ну и ревнивец у меня старший помощник. – Джаббар улыбнулся в усы. Зиннур заразился этой улыбкой, весело воскликнул:
- А я костянику нашел! Посмотрите, Джаббар-абый.
- Удивил! Радуешься, словно жар-птицу поймал!
- Это же красная костяника, Джаббар-абый. А я думал, она не растет в этих краях. Черная костяника попадалась, а красную первый раз вижу. У вас растет красная костяника?
-Хоть ведрами собирай. У нас всякой ягоды много: брусника, земляника… А голубику ты ел?
- Ел. Не здесь, правда. В Сибири. А у нас, Джаббар-абый, дикого луку много. Юа – мы его называем. У вас растет юа?
- Попадается. А вот чего у вас нет, так это мяты.
- Есть. Мать собирала где-то. Да что там мята! Нет ничего вкуснее дикого лука. Такой лук растет только у нас.
- И все же нет ничего лучше мяты.
Зиннур засмеялся:
- У каждой стороны свои травы, свои песни. Слышали вы нашу <<Актанышские мостки>>? Хорошая песня.
- Размечтался, актанышский мосток! Работать надо. Учти, красивей нашей <<Арчи>> нет песни, и марш на буровую. Пора подтянуть сальники. Да и насосы не мешает проверить. Ну, живо, живо!
Хотя и отправил Джаббар Зиннура работать, сам все же остался сидеть под березкой. Прав парень: у каждой стороны свои травы, свои песни. Так, наверное, и у людей: у каждой души свои травы, у каждого сердца свои песни.
Она необычной была в тот давний, бесконечно далекий вечер – Рамиля. Ему, Джаббару, было тогда… Сколько же лет ему было? Наверно, столько же, сколько сейчас Зиннуру. А может, и меньше. Накануне он вернулся с отцом с заработков из города, чтобы через день отправиться в Кышкар рубить кому-то дом… Он был юн, и Рамиля была молода, хороша собой. Она смеялась в тот вечер, как никогда, радуясь каждому его слову. Тесными показались им деревенские улицы, и они шли и шли все дальше и дальше к самому берегу Ашыта. Обычно Рамиля не решалась ходить с ним далеко и, если он увлекал ее в сторону реки, неизменно поворачивала назад. А тогда покорно и весело шла за ним.
Они вышли на луг. Сели у стога сена. Джаббар обнял ее, поцеловал…
Он и сейчас помнит нежный вкус ее щеки, мягкий аромат ее губ.
- Не надо, Джаббар, дорогой, - сказала она, заслоняясь рукой. – Ну прошу тебя, не надо.
Он лег на спину, лицом к светлому лунному небу.
- Зачем ты ходишь на эти заработки, Джаббар? – спросила она. – Не хочу я, чтобы ты шабашничал.
- Какой же я шабашник? Я ведь только отцу помогаю, - сказал он.
- Все равно, Джаббар. За деньгами гонишься, а время идет. И в этом году ты не поехал учиться.
- Не убежит от меня учеба, - ответил он и обнял ее. Стоило ли обращать внимание на ее слова? Дочь учителя и сама учительница, она получает из месяца в месяц зарплату и не знает, как достаются деньги рядовому колхознику. Где их взять? Вот и приходится шабашничать. Но не будет же он заниматься этим всю жизнь. Лето поплотничает – и баста! Поступит осенью на курсы трактористов. А пока должен ходить с отцом. Отец со своей артелью подрядился поставить в Кышкаре два жилых дома и три бани. Деньги нужны. Надо собственный дом достроить. Большой, светлый, чтобы был не хуже, чем у людей. И одежду путную справить, и на свадьбу скопить. На свадьбу ведь тоже нужны деньги. Без денежек никуда. Если надеяться на пустые колхозные трудодни, то…
- Дурачок ты мой, - сказала Рамиля и сама поцеловала его. – Подумай о будущем.
- Пускай шайтан думает о будущем, - беззаботно ответил Джаббар и крепче обнял Рамилю. Он прижался к ее губам, ощутил тепло ее тела, упругие груди, запах волос и словно бы забыл все на свете. Эта грешная жизнь с ее заботами отошла куда-то далеко, далеко. И закружилась голова, и туман поплыл перед глазами. Может, это и называют люди счастьем?
- Рамиля, любовь моя, - шептал он.
В какой-то миг она обессилела, расслабла, готовая покориться ему. Но только на миг. Потому что сразу же вырвалась из его объятий: вскрикнула с мольбой.
- Нет, нет, не губи меня, не надо, - и побежала к деревне.
Джаббар остался лежать под копной.
Да, остался… Может быть, надо было догнать ее? Может быть.
Но он не догнал…
На ранней заре вышел в сени отец, чтобы разбудить Джаббара, так и не сомкнувшего глаз в ту ночь. Нужно было идти в Кышкар, чтобы кому-то поставить дом, построить для кого-то гнездо. Джаббар не тронулся с места.
- Заболел я, отец, голова раскалывается.
Радио заговорило. На всю жизнь запомнилась ему та передача – говорили о нефтяниках Альметьевска. Это были дни, когда большая нефть Татарстана делала свои первые богатырские шаги.
Отец сердито разговаривал с кем-то у ворот.
Мать вошла. Остановилась над Джаббаром. Не в силах поднять на нее глаза, он сказал, глядя в сторону:
- Заболел я, мама. Поеду к врачу.
И поехал. Но не к врачу, а сюда, на нефтяные прииски. Так он ушел из дому, ушел навсегда от деревенских просторов, от Рамили. Ушел, чтобы доказать ей, какой он <<шабашник>>. Пусть потоскует, пусть услышит о нем по радио или прочтет в газете, каков он, этот шабашник… И по радио о нем говорили, и в газете не раз писали, добился он чего хотел, а Рамилю потерял. Потерял навсегда. Только через много лет узнал, что она искала его, ждала, горько плакала.
Как давно это было… Как пахло мятой то сено на берегу Ашыт…
Неожиданно на буровой задребезжало что-то, заскрежетало. Джаббар вскочил, побежал к вышке.
Уже всходя на мостки, понял, в чем дело. Прихват. Подземные силы цепко схватили в свои объятия километровую цепочку труб.
Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу Музагита. Сам он весь покраснел от натуги, но не отпускал рычаги, нажимал на них со всей силой.
- Останови немедленно, - крикнул Джаббар.
Буровая затихла.
Джаббар встал на свое место. Окинул быстрым взглядом приборы.
Есть несколько способов устранения подобных аварий. Но самый быстрый и самый сложный такой: все прибавляя и прибавляя мощности и скорости, раскачивать трубу и постепенно вытягивать ее наверх. Однако тут можно добиться успеха только в том случае, если владеешь большим мастерством. Иначе или труба сорвется и останется в земле, или сломаются блоки, или… да что тут говорить, множество бед подстерегает людей, решивших помериться силой с подземной стихией. Это все равно что идти в бою на таран.
Обычно в подобных случаях приглашают инженера по аварии. Но для бурильщика такого класса, как Джаббар, это значило бы… Сами понимаете, что это значило бы. Это было бы равносильно тому, если бы плотник, подрядившийся строить дом, побежал к соседу с просьбой выстелить крышу.
- Немедленно все с буровой. Живо!
Рабочие нехотя спускались с мостков.
Джаббар остался, чтобы сразиться с подземным драконом. С глазу на глаз. Сила на силу. Кто кого!