Катарсис...

Евгений Бондарчик
К си минорному концерту Сезара Франка...

О боги!.. Что же еще посреди ада повседневности, когда только бы выжить, только свести бы концы с концами и дотянуть до следующего бессмысленного дня, может напомнить нам о трагизме и величии того, что проходит жизнь, если не музыка... Как часто для того, чтобы просто выжить, нам нужно забыть о истинной ценности жизни, ибо только это «забвение» способно сделать нас покорными и примирить нас с волей обстоятельств... Какой трагедией становятся подчас для человека трепет любви к жизни и осознание ценности мгновений, ведь отсюда проистекает решимость человека поднять голову, сказать «нет» и восстать против повседневной превращенности жизни в «ничто», поставить вопрос радикально – отрицание и гибель, или обновление. Омертвелость души, ее нигилистическое безразличие к жизни, оказываются залогом рабской покорности человека року и воле обстоятельств, его удовлетворенностью наличным положением вещей, каким бы чудовищным по сути оно не было, любовь же к жизни напротив – становится его проклятием, истоком его муки и страдания, отчаянного бунта против цепей судьбы, против ада поработившей его жизнь, превращающей ее в «ничто» повседневности… Вняв звукам музыки, на какие-то мгновения вернувшись из пепла покорного безразличия к жизни к трепетному ощущению ее ценности, вновь оказавшись способным почувствовать ценность в том, что превращено в «ничто» посреди царства «повседневного» и «привычного», человек впускает в себя муку, грозящую погубить его, приходит к бунту, на который ему вовсе не дано права, который далеко не всегда может что-то переменить… И думаешь нередко – уж лучше умереть душой и духом, ничего не чувствовать и не думать, покорно влачить бремя пустоты и абсурда, на которое обречен, не решаясь увидеть страшное – в него, в это ненавистное и мучительное бремя, превращен данный единожды и навечно, неповторимо совершающийся дар жизни… Хочется иногда сказать музыке – не пробуждай меня, не открывай моих глаз на ужас настоящего, ибо изменить я ничего не могу, а один раз решившись увидеть, уже не смогу более терпеть существование, лишенное всякого смысла, которое человек малодушно подбирает как унизительную подачку... Только забвение делает человека покорным и готовым превратить дар жизни в разменную монету сиюминутного выживания, в водоворот бессмысленно и бесследно исчезающих к смерти мгновений… Но лишь решись понять – проходит жизнь, решись услышать в полных трагического пафоса звуках то, что зачастую не находишь мужества понять – и вселенную сотрясут вопли ужаса, отчаяния, несогласия, за право на которое человек готов рискнуть самой жизнью... и человек становится человеком... и обретает достоинство…
Могучие удары оркестра, которыми начинается, словно разверзается Второй фортепианный концерт Сезара Франка – что предстает в них? Суд неотвратимой судьбы и смерти? Вся грозность и зачастую безжалостность мира, перед лицом которого человек сам, с его силами и надеждами, порывами духа и мольбами, подчас детским отчаянием? Что перед нами – грозное, призывающее человека к ответственности и свершениям, борьбе и попыткам напоминание о том, что же неумолимо ждет его? О чем говорит развивающаяся далее тема? Не о том ли, что жизнь и судьба человека в мире есть надрывная, отчаянная борьба, далеко не всегда венчающаяся победой – борьба за смысл, за будущее для своих стремлений и надежд, за саму возможность быть? Что жизнь человека есть отчаянная схватка с миром, загадочно и противоречиво, словно злой издевкой богов изначально стремящимся погубить его, самое человечное и подлинное в нем? О чем призывает завести разговор главная тема первой части, подчеркнуто затаенно и сокровенно разворачивающаяся из внезапно наступающей тишины – не о до последнего ли живущих в человеке, согревающих его словно свет среди безграничного вселенского мрака, служащих ему «маяком» в этом мраке надежах? Не о какой то ли последней внутренней правде, которой он живет и выживает в волнах испытаний, так же служащей ему во мраке жизни  и судьбы, в аду и муках мира «маяком»? Быть может – об этом, и еще о многом ином…. Семиотика «романтического» сознания представлена в этом произведении эталонно, почти «скульптурно», оно кажется вдохновенной, поэтичной, местами достигающей силы экстаза апологией «романтической» идеи существования и судьбы человека как борьбы, его образы и темы предстают искушеной музыкальной вязью, художественно воплощающей сознание дихотомии единичного человека и мира. Сила и грозность внешнего мира внятно противопоставлены в образности этого произведения отдельной человеческой жизни и судьбе, вселенной потаенных, сокровенных переживаний личности… Отдельный человек и мир, это вечностное, подчас безмерно трагическое противоречие в существовании и судьбе человека – вот, о чем композитор заводит разговор звуками своего «эталонно романтического» не просто по стилю, а по самой сути и художественно-эстетической концепции, философско-мировоззренческой и нравственной «подоплеке» произведения. Подобной удивительной выразительности образов и тем музыки, силы ее нравственно-эстетического воздействия и способности потрясать восприятие слушателя, композитор добился «эталонным» романтическим языком, следуя канонам «романтического» стиля середины 19 века, не обращаясь к какому-либо реформаторству и новаторству… Возможно – все это вместе делает концерт произведением, обладающим непреходящей эстетической ценностью, способным отозваться в сердцах и умах слушателей сквозь века, пробуждать человека и обращать его к собственно человеческому посреди извращенной, испепеленной пошлостью эпохи… пророчески и вдохновенно говорить о том, о чем эта эпоха принуждает и побуждает человека забыть…