Сивка после вручения дипломов не пошла переодеваться на выпускной. У неё даже не было платья. Она решила, что вернётся в общежитие, когда девушки из её комнаты уйдут на бал. Тогда она вытащит в коридор свою большую серую сумку, напоследок оглядит комнату, закроет, сдаст навсегда свою карточку дежурному и поедет на станцию. Экспресс до космопорта ночной, так что можно не спешить.
Она пошла в Парк – «пошляться», а, скорее, спрятаться; не хотелось общаться со знакомыми и однокурсниками, не хотелось объяснять, почему она не в платье, почему не со всеми.
Душноватый летний день заканчивался. В парке было малолюдно: слишком рано для молодёжи, тем более что у молодёжи, особенно у курсантов, сегодня совсем другая программа на вечер.
Сивка знала ещё одну примету бала: нужно было обязательно найти себе пару. Она знала, что гулянье для многих сегодня закончится сексом, это тоже было определённой традицией, и её соседка приведёт своего парня к ним в комнату.
Сивке некого было привести. За всё время у неё не случилось ни одного серьёзного романа. Иногда, глянув на себя в зеркало, – на мышино-русые волосы, напряжённое, как детский кулачок, лицо с невыразительными бровками, на остренький неподкупный подбородок над строгим воротником кителя, – курсантского кителя пыльно-серого оттенка с оранжевыми петлицами, – она ощущала себя такой серой рыбкой-плотвичкой, которую случайно закинули в аквариум к магазинным, расписным, диковинным рыбам. Сивка чувствовала, что постарела сразу в курсантской форме, обойдя женский расцвет, чураясь его. Почему – она не знала. Так сложилось. Может, потому что вся женственность, манкость и от матери, и от неё ушла к Ире…
Она прошла по главной аллее почти до выхода, но свернула в боковую, чтобы вернуться по узким дорожкам, петляющим между кустов. Небо начало хмуриться, и девушка невольно пошла быстрее.
Вот он какой, последний день на Земле. Она влетела в него с экзаменов, не задумываясь, не готовясь. И рассмотреть-то ничего не успела.
Маме звонить – не звонить?.. Она машинально коснулась браслета, который был одновременно и коммуникатором, и ключом к её информационному профилю, поправила его на белой, из-за вечного торчания на симуляторах совсем не загорелой руке.
Ира пропала. Ждёт, когда младшая оформится на «Адмирала Попова» и возьмёт кредит.
Гречка… Гречка уже в рейсе, улетела с Земли ещё полгода назад. Оттуда написала, что всё хорошо, всем довольна. Хорошо бы и ей, Сивке, так выпало…
Сивка робела перед колонистами, которых, как она знала, в экипаже будет много. Выражение «девочка с Земли» было нарицательным. Такая «девочка», по представлениям потомков переселенцев в Мун-сити и других космических городах, всегда непроходимо тупа, жадна и физически не развита. В лучшем случае она просто старомодна. В худшем случае она – хитрое и злобное животное. Мелкий ящер, удравший на свободу из земного Парка Архаичной природы.
Когда, ещё в школе, их возили на экскурсию в Мун-сити, Сивка вдоволь насмотрелась на «лунатиков». Их группу привезли в интернат «Голубой свет», в котором учились «сивиллы», и который принадлежал Корпорации управления.
Сивка увидела невысоких и хрупких подростков: с одинаковыми пропорциями, белокожих и тёмнокожих, одетых в хорошо сидящую и опрятную форму с нашивками, с фирменными дорогими электронными клипсами, поясами и браслетами.
Здесь выращивали будущих сотрудников аналитического сектора, способность к прогнозу, анализу и мгновенной реакции на ситуацию закладывалась в них ещё в лаборатории. Корпорация оплатила генетические исследования, рождение и обучение «сивилл», а затем «продавала» выпускников в другие учебные заведения, чтобы они получали специализации: финансы, безопасность, управление людскими ресурсами, управление информацией, управление производством и десятки других управлений.
Сивка увидела, как живут те, кому назначено управлять и принимать решения.
«Сивиллы» были модификантами, до пятнадцати лет у них была унисексуальная физиология и психология, после они проходили специальную комиссию, которая отбирала, кому следует делать перемену пола, кому нет, кого оставлять унисексуалом, а кого, в соответствии с будущим местом работы и проживания, нужно делать мужчиной или женщиной.
Этот шёпоток детей, рождённых в инкубаторах, строго по генетическому отбору, он до сих пор звучал в ушах: «Какой ужас, у неё в карте здоровья нет ни одной отметки о модификациях – бедненькая, тебе денег не хватало, да?», «У них родители. Наверное, поэтому они такие? Родители это кошмар, особенно разнополые – мы в старых фильмах видели», «А ты мясом питаешься или протеиновой смесью? А у тебя волосы, кроме как на голове, где-то растут?», «А какой у тебя биологический предел – девяносто, сто тридцать?»
На Земле всё как-то проще, здесь, в общем-то, не придают большого значения тому, сколько раз ты проходил модификацию. Могут при приёме на работу или учёбу в какое-то элитное заведение, конечно, отказать, а так, по большому счёту, отсутствие модификации скорее воспринимается как консерватизм, а не как бедность или отсталость. Верующие, например, до сих пор избегают всяческих вмешательств в организм, и что? Просто приносят отметку из своей общины, что они верующие!
И о том, в какой семье: с родителями, «в братстве», «в корпорации», – ты родился и вырос, до определённого возраста земляне тоже не переживают. Переживать начинают, когда, как Сивка сейчас, из одной среды попадают в другую. Летят на Луну, на Станции, в Дальние колонии, хотят устроиться на работу туда, куда берут по рекомендации.
И вот ещё этот знаменитый сленг «спайс», который используют «колонисты», и по непониманию которого всегда вычисляют чужаков… Сивка на спайсе знает всего четыре слова: «кадра», «мисген», «унса», «татан», то есть: «тупица», «свидание, на котором можно получить доступ к генокоду», «унисексуал» и «дешёвая и крепкая синтетическая выпивка».
Маловато для общения и вхождения в среду.
Зато с землянами можно будет поболтать на какой-нибудь из земных лингв или, назло «лунатикам», на старом эсперанто, – который до сих пор изучается в школах как образец первых искусственных языков, – в нём ещё были местоимения разного рода – он, она, оно…
Дождь! Припустил неожиданно – и сразу частый и сильный.
Вода громко била в листья, струилась бурлящими ручейками по дорожкам. Сивка побежала наугад к выходу, но по пути сообразила, что справа должна быть какая-то постройка с навесом, которую она огибала прежде, и которую видела из-за кустов.
Водяная стена закрывала обзор, однако девушка нашла тропинку, ведущую к спасительной беседке, длинной и прямоугольной, притаившейся за кустами можжевельника. Сивка спряталась под массивной крышей на низких столбах, исцарапанных многолетними каракулями влюблённых.
Под крышей было сыро и темно, холодный ветерок студил голые и мокрые от дождя сивкины щиколотки, голени, колени. Туфли, в которых она вышла погулять, промокли. Сивка огорчилась от того, что теперь не успеет их высушить, и придётся мокрыми убирать в сумку.
Она не успела подумать, как будет возвращаться в общежитие, если ливень не прекратится: в беседку вбежали двое, как и она, спасавшиеся от дождя, – парень и девушка, – оба мокрые, растрёпанные, оба в форме: у девушки форма была, как и сивкина – ВКС, у парня – и тут Сивка глазам своим не поверила, – у парня была форма Сил Космической безопасности Луны.
Они вбежали – молодые и сильные, как этот дождь, шумные, радостные – от того, что нашли эту беседку посреди ливня, от своей любви, от Бог знает, чего ещё. И такая радость не могла выйти наружу просто через смех и улыбки, через объятия – мало ей казалось этого, она рвалась неукротимо, притягивая молодых людей друг к другу, заставляя – как две капли воды, упавшие рядом – сливаться в единое целое.
Сивка смотрела, как жарко целуются парень и девушка, стоя у самого края беседки, там, где пробежная вода у ног образует тёмную с белой пеной границу, не в силах пробраться под крышу, и несёт вдоль барьера сорванные мелкие листья. И ей, как и этим двоим, тоже стало жарко и радостно, она почувствовала желание жить, любить, делать что-то большое и важное, самое главное, для чего даётся человеку жизнь – не по воле тех, кто зачинает её, но по какой-то другой, высшей воле.
Щёки её, должно быть, ещё не высохли от дождя, иначе почему бы она чувствовала на них влагу?
Сивка машинально вытерла скулы ладонями. Парень с девушкой оглянулись на неё, смутились, но тут же, поняв, что перед ними ровесница, засмеялись. Все трое почти одновременно поднесли руки к вискам – Сивка и девушка к пилоткам, а парень к берету с эмблемой в виде полумесяца.
Воспоминание о дожде долго ещё не отпускало Сивку, сладко потягивало где-то внутри, – то ли памяти, то ли тела, – когда, сменившись, она ложилась отдохнуть в своей каюте и представляла себе тот последний день на Земле.
Однажды Сивке приснилось, а скорее почудилось наяву, что вот она лежит в недрах огромного «Адмирала Попова», а за иллюминатором идёт дождь, и космический корабль блуждает в дожде и не может лечь на курс. Где-то на других уровнях, на командном посту все суетятся и забыли о ней или даже не знают о том, что она осталась в каюте, о том, что Сивка может помочь вывести корабль из дождя. Но ей хорошо. Ей не страшно, ей спокойно. А может быть, она не боится дождя, потому что сама и есть Дождь?
Очнувшись от своих переживаний, Сивка поняла, что и с ней, наконец, произошло то, что бывалые звали «синдромом подключения», а в учебных классах именовали ФСС – «фантастические сновидения-состояния». Сивка знала, что такое со многими случается в космосе месяц или более спустя начало рейса. Приходило это неожиданно, неожиданно исчезало. Словно попадаешь в некую волну информации – объясняли космопсихологи курсантам. И тогда будь готов к чему угодно – к ощущению себя в чужом теле, земном или неземном, к прыжку во времени и пространстве, к ясновидению и прочим вещам, недоступным твоим телу и разуму.
О появлении ФСС нужно было сообщать медперсоналу, но Сивка, разумеется, умолчала.