Книжник

Жизнь непрерывна и вся состоит из мелких деталей – почти незаметных событий, развилок, которые определяют будущий путь. То и дело, как богатырь у камня, мы решаем, куда нам идти – что терять, чем жертвовать?.. Чтобы сохранить или найти главное. Или не найти ничего…
С Сергеем Терещенко, Терей, я познакомился в начале 80-х, почти сразу, как он возник на тусовом горизонте, и довольно скоро после того, как на нем возник я. В то время друзья появлялись как солнце в небе – едва не каждый день.
Теря был книжник и фарисей. Книжник, потому что собирал книги – в масштабах, превосходящих нормальное разумение и возможность прочтения. Фарисей – потому, что с православными он был православным, с инославными – буддистом, с меломанами и звездолетчиками – меломаном и звездолетчиком.
У него была достойная жена по имени Таня, гостеприимная, уравновешенная и справедливая, и не по годам развитая дочь Марья шести лет, томным голосом цитировавшая Цветаеву... И, главное, у него был свой флэт почти в центре (на Шаболовке), из магнитного поля которого не могли вырваться московские психопаты и инсургенты. Круглосуточно и круглогодично они сидели вокруг низкого посадочного столика, ели рис из пиал, пили китайский чай, слушали Заппу, листали редкие книги и говорили о высоком.
Все менялось лишь летом, когда пипл отправлялся на дальние луга... Летом 85-го в абхазском автобусе, глядя на самозабвенную игру Сережи колокольчиками, Таня произнесла сакраментальную фразу: «И они еще думают, что кого-то обманули!»
«Они» – это она про нас… Подобно «всем», Теря имел умеренную дурдомовскую статью. Получить ее было не трудно, главное – внушить врачу, что тебе присуще трагическое чувство жизни. И тут важно было не переборщить… Нет, мы никого не обманули. Мы действительно изобретали свои медные трубы и узкие врата, через которые убегли из этого мира, и которые, как мы надеялись, приведут нас к истине…
Как и «все», Теря пытался произвести свою бытовую революцию. В его доме не было иной мебели, кроме книг. Книги и составляли суррогат всей обстановки: на книгах ели, на книгах сидели, на книгах спали, на книгах стоял большой разномастный иконостас.
Здесь же был устроен полигон мощных химических просветлений.
Теря был доктор психоделии, открыватель калипсола, первопроходец мескалина, который в середине 80-х было найти труднее, чем центнер ганджубаса. На его диване многие люди в первый раз испытали свой полуночный приход и шагнули в космос. Оттуда и я отправился в свое первое психоделическое путешествие, за что я на всю жизнь сохраню этому дивану благодарность…
У Тери можно было изучить и «теорию»: взять самодельный перевод Тома Вулфа: «The Electric Kool-aid Acid Test», сбацанный его приятелем Сергеем Кислицыным (Кислой), «Дхаммападу» и «Тибетскую книгу мертвых», Блаватскую, книжки Грофа, Лилли, Лири, Кастанеды и пр. У него устраивались застолья на индийский манер, полные карри и церемоний.
У него можно было схлестнуться не на жизнь, а на смерть, выясняя, како веруеши с неофитами православия. 
Теря был великий культуртрегер: он врубал пипл в кулинарию, в новую музыку, в новые книжки, которые сам находил, ксерил, продавал…
Вообще, коммерческий момент был отчетливо выражен в его жизни. Работал он ночным сторожем (как и я, как и многие другие), но деньги зарабатывал на перепродаже книг, ксер, мелкой антикварки. Поэтому жил по нашим понятиям богато.
Помимо других буржуазных излишков, была у него дача в Загорянке. Как-то летом 87-го он вписал туда Гуру с компанией – вопреки моим предупреждениям о том, чем это может закончиться. Этим и закончилось: тусовка Гуру сбежала, не заплатив, завалив весь дом гнилым мачьем, надербаненным по соседям...
Мы тоже жили на этой даче – и в том, но, в основном, в следующем 88-ом году, практически все лето, первый раз не поехав стопом ни в какое хип-турне. Отчего я хорошо познакомился с его мамой, Мариной Николаевной, человеком на редкость неприятным, корыстным, пронырливым – и чудовищно инициативным. Во всех магазинах у нее был блат – либо через знакомых заведующих, либо через грузчиков, которые продавали ей дефицит с черного хода (а дефицитом тогда было все). Расплачивалась она не деньгами, а другим дефицитом. В классическое советское время она могла обо всем договориться и все достать. Не брезговала она припрячь и нас, гостей Тери, для какой-нибудь срочной тяжелой работы.
…В эти же годы началось кооперативное движение – и Марина Николаевна тут же создала «гостиничный кооператив». Появились деньги – и Теря стал первым среди нас владельцем видеомагнитофона, расширившего наши представления о культовом западном кино, а потом и собственного автосредства марки «Жигули». Тем же летом мы присутствовали при его смелых перемещениях по Москве, предупреждая, когда он делал это прямо под капот соседней машины, совершая классический правый поворот из левого ряда. Водил он тогда плохо, прав не имел, поэтому однажды мы уходили с ним по ночной Ярославке от попытавшихся остановить нас ментов.
Он был щедрый человек – и отчаянный: дал и мне порулить по дорогам родной Загорянки. И не напрягся даже тогда, когда я в качестве места экстренной остановки выбрал кучу песка. Альтернативой был ствол толстого дерева… Больше часа мы выкапывали машину – лопатами хозяев кучи, а потом выправляли бампер и крыло – до приезда сережиной мамы…
Мы все чаще говорили о бизнесе, почти столь же часто, как о политике. Нам все время доказывали, что мы дерьмо и предатели родины, а теперь только ленивый не повторял то, за что недавно сажали. Казалось – наступило наше время. Мы всегда презирали пути официального обретения благополучия. И, может быть, вот – появился наш шанс показать, что мы, вопреки всем прогнозам, – люди с умом и энергией, то есть качествами, которых не сыщешь у стопроцентных совков.
И одним чудесным вечером мы вчетвером, две семейные пары, сев на дачной веранде и вооружившись свежеизданной брошюрой о частной предпринимательской деятельности, – задумали открыть свой кооператив. Сперва нам пришло в голову создать что-то вроде кафе с большим телевизором и видаком, где крутились бы отличные музыкальные фильмы. Но это потребовало бы серьезных расходов на посуду и различное оборудование, повара, кухню – и здесь мы были ни ухом, ни рылом. Потом в голову пришел книжный магазин, который мог бы стать заодно интеллектуальным клубом, наподобие того, что описан у Осоргина. А за основу могла бы сойти сережина книжная коллекция, да и моя тоже.
Воодушевившись, мы стали придумывать название нового коммерческого предприятия. От словосочетания «книжники и фарисеи», пришедшего в голову, скорее всего, Маше, было решено оставить более приличную часть. С полпинка сочинили устав, а Таня тут же напечатала его на машинке. Мы оставили все бумаги Сереже и еще несколько дней пребывали в эйфории, трубя о новой затее направо и налево.
Разумеется, из нее ничего не вышло. То есть, не вышло для нас с Машей. В 89-ом мы укатили во Францию, а, вернувшись, узнали, что Сережа действительно открыл книжный магазин: Марина Николаевна проявила недюжинную волю и пробила у властей не только кооператив «Книжник», но даже нашла для него подвал в 1-м Тверском-Ямском переулке, д. 16. Сюда Теря привлек много людей: я делал ему вывеску и рекламки, ну, а Машу, с ее филологическим образованием, он взял работать продавцом. Даже моя мама некоторое время работала у него бухгалтером. В подсобке целый день сидели, пили и курили не занятые в капиталистическом производстве друзья. И когда бы ты ни приехал в 1-й Тверской-Ямской, ты всегда мог найти в подвале знакомую личность, с которой можно было содержательно поспичить. То есть некоторый «клуб» все же состоялся...
Суть работы была проста: покупка и продажа книг по договорным ценам. Подобных магазинов в Москве тогда было мало – и подвал ломился от людей. В специальной комнате священнодействовали Теря и Кисла (или кто-нибудь из особо продвинутых в бизнесе друзей): оценивали и складывали книжки, подписывали бумажки, считали прибыль – то и дело открывая ящик с коньяком, стоявший тут же. Вообще, продукты и спиртное Теря приобретал исключительно ящиками – в ближайшем продуктовом, привычно со двора, – и там же в подвале эти ящики употреблялись всем наличествующим коллективом.
Масштабы деятельности создали проблемы: люди едва протискивались в коридорах и комнатах подземного лабиринта, дополнительно суженного громоздившимися повсюду книгами. Я сравнивал Терю с раджой из «Золотой антилопы»...
Однако Теря поднялся – и купил еще один «жигуль», для плохо видящей и немолодой мамы… Как-то зимой он подвозил Машу до метро и на одной из Тверских-Ямских не справился с управлением, и его машину развернуло на огромной замершей луже. А сзади ехала его мама, Марина Николаевна, которая тоже не справилась с управлением, точнее с торможением, – и врезалась в Сережу. Проезжавший мимо мент составил протокол, согласно которому машина, принадлежащая Терещенко Сергею Павловичу, врезалась в машину, принадлежащую Терещенко Сергею Павловичу…   
В 90-ом Марина Николаевна увидела в троллейбусе двух пожилых людей, читавших газету бесплатных объявлений – на странице обмена квартир. «У меня есть для вас интересное предложение!» – заявила она. И тут же в троллейбусе она охмурила их настолько, что они отдали ей свою огромную (едва не стометровую) двухкомнатную квартиру в дореволюционном доме в Трехпрудном переулке за ее крошечную двухкомнатную в жопе мира (Войковская или Водный Стадион), в панельной хрущевке. (Кажется, у них умер единственный сын – и они бежали от воспоминаний.) Плюс они получили право бесплатно и до скончания века снимать часть дачи в Загорянке (ту самую, где жили мы). (Жили они там года два, пока ожидаемо не разругались с Мариной Николаевной.)
…В Трехпрудный с Шаболовки должен был переехать Сергей с семейством. Для переезда были мобилизованы все дружественные силы. Но распределены они были неравномерно: основная и самая многочисленная группа работала на Шаболовке и в Трехпрудном, а выносить вещи из бывшей квартиры Марины Николаевны в жопе мира – и вносить вещи новых хозяев – были отряжены я и мой приятель Сеня Петерсон. А вещей у них оказалась дикая прорва!.. И ближе к вечеру стало ясно, что при нашем темпе и возможностях мы не успеем и к ночи: шкафы новых хозяев все еще перегораживали проезд внизу. Я позвонил Сергею на новую квартиру. Там не только кончили операцию, но уже начали праздновать, позабыв о нас. Я поставил вопрос ребром – и группа поддержки скоро выехала. За рулем был уже выпивший Теря. С ним в подмогу поехали еще более выпивший Фехнер и Слава Длинный (если не путаю).
Впятером мы ловко закидали вещи на этаж. На обратном пути, на Ленинградке, Теря стал пить сок из трехлитровой банки, держа ее обеими руками, не сбавляя скорость. Вместо него руль держал Фехнер, который по причине состояния сполз с переднего сидения и полулежал внизу, так что гаишникам, которые случились в тот момент на шоссе, его даже не было видно. А виден им был водитель, несущийся по шоссе с трехлитровой банкой в руках… Легко представить дальнейшее…
– Я договорюсь, – уверенно сказал Теря, выходя из машины.
Через изрядное время он вернулся мрачный и без прав…
Это были последние годы нашей дружбы. Новая капиталистическая реальность оказалась, по-видимому, именно тем, что ему было нужно. Теря был странный двухприродный человек, и эти природы боролись в нем: коммерческая, пошлая – и идеалистическая, романтическая. Все, кто работал или крутился в его магазе, видели, как он менялся на глазах.
Весь бизнес строился теперь на информации, где на просторах огромной умирающей страны можно достать книжный объем (любой), продаваемый типографией по советским отпускным ценам, скупить его и реализовать в Москве с десятикратной накруткой. Так тогда были сделаны почти все состояния. Делал состояние и Теря. Теперь все проходы и комнаты «Книжника» и новой квартиры были завалены не отдельными книжками, а целыми тиражами, пачками, завернутыми в крафтовую бумагу. И все это были приключения, фантастика, детективы, любовные сопли, секс, эзотерика и прочая лабуда. Теря смотрел на это просто как на товар, типа картошки.
Новая квартира, процветающий бизнес способствовали появлению нового ребенка. Тут Сережу постиг удар: ребенок родился больным. Вся забота о нем упала на Таню, ибо Теря целые дни пропадал на ударных стройках капитализма. Понемногу другие товары потеснили книжки. Когда я последний раз был в «Книжнике», его помещения заполонили упаковки с лекарствами. 
Теперь Теря уже не просил Машу приходить на работу в мини-юбке – для привлечения клиентов («Ты будешь забираться по лесенке – и доставать со стеллажа книжку, показывая попку…»). Сменились и клиенты: мелочевка Сергея уже не интересовала, и в магазине толклись главным образом перекупщики, посредники и распространители… И новые коммерческие друзья, с которыми он выпивал – там же или в ближайших ресторанах, знатоком которых он сделался. Пил он постоянно и все больше, пользуясь свободой и куражом тех, кто оседлал волну, схватил за хвост Жар-птицу.
Теперь он мог позволить себе выговор, грубый наезд – как бос своему работнику. И Маша отвечала на наезд наездом, как старому приятелю (типа: «Сережа, ты чего, с дуба упал? Ты как со мной разговариваешь?!») – поэтому покинула магазин. К этому времени он уже мало напоминал осоргинский.
Зато бизнес уверенно шел в гору. Теря купил «мерседес», новый офис на ВДНХ… «Книжник» окончательно превратился в склад… Как положено, Теря завел юную любовницу – Юлю. Наконец, ушел от Тани (уже с тремя детьми, один из которых был, как мы помним, серьезно болен)…
Марина Николаевна не отставала и тоже обновила панораму жизни. В свои 65 лет, будучи отнюдь не красавицей, скорее напротив, и имея чудовищный характер, – сумела на коком-то курорте охмурить англичанина – на десять лет ее младше, женить его на себе – и уехать в Англию... – ни слова не зная по-английски… Ей всего лишь пришлось подправить свой возраст в паспорте.
Во второй половине 90-х, после ухода Сережи от Тани, мы мало виделись. Собственно, он сам поменял свой круг, лишь иногда ностальгически вспоминая о друзьях, – как бы пытаясь подзарядиться у них прежним романтизмом и глотнуть еще незамутненной воды.
А потребность в этом назревала… Подвал на 1-й Тверской-Ямской приглянулся новым бизнесменам из генерации 90-х. Тере было сделано предложение, от которого он гордо отказался. И кто-то сжег его «мерс». Это было первым предупреждением. Следом сгорел новый офис на ВДНХ. Наконец сгорела дача…
И таки «Книжник» он отдал… А скоро и весь его бизнес пришел в упадок. Он сам пришел в упадок, продолжая активно спиваться. Новая семья, в которой тоже появился ребенок, не выдержала столь больших испытаний… Он вновь ушел, стал жить с возлюбленной-алкоголичкой на присылаемые из Англии деньги. Продал участок со сгоревшей дачей в Загорянке, купил дом в ярославской деревне, по соседству со старыми фрэндами, недалеко от речки Которосли. Жил он в этом доме почти постоянно: то занимался строительством, то квасил.
Однажды зимой, привычно бухая, он поссорился со своей подругой. Она ушла в гараж, а Сергей лег спать. На утро он нашел ее мертвой в машине: она заснула и замерзла…
Через год внезапно умерла его следующая подруга, совсем молодая девушка (я видел ее на концерте в Москве). Смерть ходила вокруг него.
Нельзя сказать, что он остался глух к сигналам (а сигналы всегда поступают, только мы редко обращаем на них внимание). Он бросил пить, стал бегать по утрам, купаться в ледяной Которосли. Развел огромные работы на участке и в доме. Все указывало на то, что человек изменился, хочет жить новой жизнью. Летом 07-го он съездил с детьми на Алтай. Зимой собирался поехать с ними на Кипр, где Марина Николаевна купила дом... Люди, видевшие его в это время, говорили, что он был в хорошем настроении, деятелен, полон планов: сажал елки, укрывал розы, купил новый инструмент. Он был полон жизненных сил, не убитый многочисленными экспериментами над собой – в то время как люди вокруг мерли от этих же причин, как мухи…
…25 октября 2007 года он повесился на двери своего деревенского дома.
Не было найдено ни бутылок, ни каких-нибудь веществ. Записки не было найдено тоже. Просто какой-то порыв. Игра со смертью в его стиле. Но на этот раз он, видимо, решил проиграть. Может, просто устал.
Что это было: слабость, мужество? Уйти по собственному желанию, не предоставляя это дело болезни, старости или несчастному случаю… Или он вдруг осознал, что просрал свою жизнь, и никому, по большому счету, не нужен? И некому позвонить, не к кому поехать. Может, в тот день, под низким мрачным осенним небом – ему открылась ПУСТОТА?..
Перед смертью он слушал на CD «Чайку по имени Джонатан Ливингстон». Прослушал и умер.

…Через полтора года, в Крыму, незадолго до того, как распалась моя собственная семья, у меня был психоделический трип под грибами. …Вдруг я очутился в комнате Тери в 85 году, в момент своего первого калипсольного путешествия. И я вспомнил все в деталях: комнату, книги, музыку... Диван… Стену перед ним… Нет, я не вспомнил, я действительно был там. Времени больше не было, точнее я был в двух временах сразу. Жалко, что я мог видеть лишь в прошлое. С другой стороны: что брать за точку отсчета? Если считать за нее время в квартире Тери, – то теперь я был в будущем. И теперь мне казалось, что в том далеком 85-ом я знал все, что будет дальше, что с ним случится… И я мог бы рассказать Тере… Но, взглянув на него, я понял, что он и так это знает…

2007-19