Две недели в Ташкенте

               
                Посвящается моему мужу

Солнце палило нещадно. Казалось оно испепиляло все вокруг. Пустынные кривые, узкие  улочки, покосившиеся глинобитные глухие дома, даже всегда полный арык – все изнывало от жары. Светлое, выцветшее небо  давило своим жарким дыханием  cтарый город. На базарной площади под палящим солнцем палатки из мешковины и фанеры выставляли свой небогатый товар. Двухколесные высокие повозки, запряженные понурыми  ишаками громоздились вокруг. Зазывалы на узбекском и ломанном русском  предлагали отведать длинные, как снаряды, дыни, краснощекие персики, зеленые, лопнувшие местами, арбузы, зеленый, прозрачный и вытянутый, как капли, виноград.
-«Урук, урук, - кричал старик в толстом стеганном халате и надвинутом почти на глаза тюрбане, -сладкый, векусный,свэжий, как мэд. Подходы, дам попробоват». Вокруг его нехитрого добра жужжали мухи,  осы сосредоточенно ползали по темным от солнца, сморщенным абрикосам, отвесив тяжелые зады.  К нему подошел парень - разносчик воды, из эвакуированных, с курдюком и кружкой.
- Ну, давай, дед, попробовать.
- Проходы, проходы, не мэшай работат,- махнул рукой на него дед. Толпа крутилась между лавками, кто высматривал что-то , кто-то приценивался, бродили женщины из эвакуированных с разномастной одеждой в руках, с голодным взглядом, жадно бросаемым  на восточные вкусности и на торговку горячим нутом, посыпанным красным перцем и жареным луком, которая половником отмеривала пахнущую благодать в котелки подошедшим матросам. Под ногами вертелась пара худых, облезлых собак с голодной безысходностью в глазах, торговки семечками сворачивали маленькие кулечки из старых газет и протягивали снующей публике свой товар. У маленького, слепленного из картонных ящиков, духана, на протертом коврике рядом с маленьким столиком сидели два босых узбека в тюбетейках и в грязных, давно нестиранных полосатых халатах, из-под которых виднелись когда-то белые нательные рубахи. Они чинно разговаривали, то и дело склоняя головы , отмахивались от мух и пили мелкими глоточками жидкий зеленый чай из надбитых пиал. В стороне подогнув ноги лежали, гордо подняв головы три верблюда. Тощие их горбы безсильно свешивались набок, лишая гордую осанку того чувства, которое она должна была вызывать. Взгляд из-под тяжелых век, обсиженных мухами, нес в себе вселенскую усталость и примерение с судьбой. Уздечки, когда-то яркие и цветные, а теперь грязные и потертые были закинуты на сучок чахлого деревца.

Маленький базар жил своей насыщенной жизнью. Гул и ропот человеческих голосов нарушали крики торговцев , бьющих по рукам мальчишек, пытавшихся  под шумок стащить с прилавка фрукт или даже лепёшку.  Тогда конца не было ругани и крикам, а некоторым не очень проворным попадало серьезно. Воришку били нещадно, не глядя на его худобу и несчастный оборванный вид. Торговцы ненавидели их люто и пару раз за военные годы забивали несчастного мальчонку насмерть. Но эти маленькие и не очень маленькие дети, гонимые постоянным голодом и бесприютностью, возвращались на базар в надежде на удачу. Даже те, у кого были матери, на деле были безпризорными, так как женщины по двенадцать часов работали на эвакуированных заводах и обессиленные непосильным трудом почти не обращали внимания на детей.

У котла с нутом , чуть поодаль  стоял мальчишка лет восьми, маленький не по возрасту, худой, с оттопыренными ушами и соплями под носом. Он то и дело шмыгал носом и вытирал его грязным рукавом. Все эти непрерывные действия не мешали ему не отводить зачарованного взгляда от призывно пахнущей вкуснятины, ее перемещений сначала в поварешку, затем по воздуху к протянутому котелку, затем  с обильным паром и запахом в котелок, затем в оловянную ложку, вынутую откуда-то из-за пояса, и затем в открытый зубастый, желтый от махорки рот высокого матроса. Бескозырка, ленточки, брюки клеш - всё это тоже было достойно восхищения, но отступало перед  почти колдовским перемещением еды. Он делал глотательное движение безсознательно вместе с матросом, слюна выделялась так, как будто бы нут был в его собственном рту. Матрос  ел с апетитом и тут его блуждающий взор остановился на лице мальчишки. Рука замедлилась, взгляд стал осмысленным, потом в нем появился оттенок жалости и досады. Ложка тем временем дошла до рта и он проглотил порцию каши. Мальчишка глотнул вместе с ним. Матрос решительно и почти грубо сунул ему миску с ложкой, повернулся и пошел,  не в развалочку, как матросы  в Ташкенте после госпиталя и или на краткой побывке, а решительно и сердито. Мальчишка схватил ложку и торопясь и поминутно оглядываясь, как беспризорный кот, в несколько мгновений очистил миску от остатков нута. Потом он спокойно, с наслаждением стал вылизывать оловянную ложку и саму миску, погружая в нее лицо. Взгляд его повеселел, и стукнув ложкой по миске, как по бубну,  он в припрыжку побежал через базар.

После полудня базар затихал. На всех наваливалась послеполуденная дремота. Торговцы уже не кричали, расхваливая товар, а тихо предлагали поредевшим покупателям то один фрукт, то другой. Женщины, бродящие с вещами в руках исчезли, повидимому отчаявшись что-либо продать, старики в чайхане дремали раскачиваясь. Старушки – продавщицы пахучих семечек лениво переговаривались друг с другом, верблюды жевали колючки, падающие с хилого деревца, а ишаки переминались с ноги на ногу и прядали ушами, отгоняя мух.  Казалось даже воздух стал гуще и окутывал всех своим душным одеялом.  И вдруг послышался дробный топот босых ног. С десяток мальчишек семи- восьми лет стаей пронеслись по площади, толкая и опрокидывая все на своем пути. Рассыпались мешки с семечками, катились фрукты с прилавков. За ними неслись подростки, они хватали фрукты, насыпали семечки в карманы и за пазуху, кто-то схватил несколько лепёшек. После секундного оцепенения притихший базар взорвался криками, проклятьми, угрозами. Торговцы фруктами выскакивали из своих лавок, потрясая кулаками, призывая погибель   на головы разбойников, кто-то выскочил с палкой и погнался  за ними, хозяин хлебной лавки выскочил с ножем и ревел «зарэжу», старушки причитали и плакали , сгребая семечки на земле, старики в чайхане проснулись, заморгали  и завертели головами, не понимая, что происходит. Только верблюды продолжали спокойно и мерно жевать и равнодушно смотрели из-под полуопущенных век на всю эту суету.

Кварталов за пять от базара на узенькой проходной грязной улочке, куда выходили глухие стены глинобитных ветхих домов и дворов, мальчишки собрались в кучу, прерывисто дыша и нервно смеясь. «Во, мы их обделали!»,- приглушая голос, но победно и запыхавшись проговорил старший. Малыши жались и смотрели на него с восхищением. «Так,  будем делить. Мелюзга подходи, вам семечки». Мальчишки выстроились в какое-то подобие очереди. «Подставляй карман» «Он дырявый» «Подставляй кепку». Он ссыпал в кепку полную пригорошню семечек. «Давай следующий»... «Ну, а теперь будем делить всё остальное. Сваливайте все сюда и без утайки, не зажимать. Побью» Он стянул видавшую виды полотняную рубаху и бросил ее на землю. На нее посыпались яблоки, несколько груш,   слив, раздавленный виноград. «Ну, лахух у кого? Кто лепешки стибрил?» Он грозно обвел всех взглядом. Все стояли поеживаясь и озираясь друг на друга.  «А ну, Петруха, выкладывай, я видел, что ты схватил». Петруха переминался: «Я больше всех рисковал. Знаешь, шо бы было, если бы поймали» «Бы-бы, не поймали, так выкладывай!» Петруха нехотя полез в карман и стал вытаскивать помятые лепёшки. «Так-то лучше, всё вытаскивай».  Полтора десятка глаз уставились на хлеб. «Эй, мелюзга, надо на шухер, быстро.  Один нанаправо, другой налево,  до угла, и чтоб смотрели в оба». Мальчишки стояли в нерешительности, надежды на порцию лепёшки таяли на глазах. «Ты и ты ,- ткнул пальцем старший,- а остальные отвалить и не мешать».  Два самых младших пацана нехотя поплелись к углам переулка, остальные сгрудились у стены. «Так, нас пять, по яблоку каждому выйдет и по две сливы, грушу я возьму  и вам троим, а вы делите виноград» «Ну, а хлеб-то как же? Три лепешки, а делить на пятерых.  Может в ножичек сыграем?»  Все смотрели на старшего, малышня у стены затаила дыхание. Он стоял опустив голову, как будто не слыша предложения. Прошло пол минуты, все начали ёрзать. «Не гоже так, братва,- выдавил старший, - будем делить». «Та шош там делить? – сунулся было Петруха. «Будем делить, - уже твердо повторил старшой, -  на двенадцать, их семь, - махнул головой в сторону малышей, - и нас пять» «На двенадцать? Та шош там останется?» «Не хочешь, не бери, - мрачно сказал старшой. Он достал из кармана пирочинный нож, разложил поровнее три лепешки и стал осторожно резать. Пацаны завороженно приблизились к расстеленной рубахе. «Не хватать, скажу, кому брать. Ты бери! Да не хапай, дурак, рассыпешь крошки!» Мальчишки стали чинно подходить и аккуратно забирать свои порции. «Смените, пацанчиков на стрёме» Две малолетки резво побежали в обе стороны. «Это вам , мелюзга, - старшой протянул два кусочка лепешки подоспевшим и отправил остаток своей порции в рот» «Покедова, хлопцы. На базаре не показываться недели две, иначе прибьют».

На следующей неделе ребята заскучали. Результаты подвига на базаре поблекли, в животе урчало непрерывно. Ходить на базар все таки было страшно, поэтому бродили по старому городу, играли в ножичек, в лапту, в жмурки.  Поэтому, когда кто-то предложил: "Айда на Комсомольское", все сразу загорелись. "Комсомольское" – это был озеро в парке им. Сталина с качелями, каруселью, детской железной дорогой, зеленым театром, тиром. Он был большой, распологался на окраине Ташкента и был огорожен. Вход в него был платный.  Задняя его часть выходила к горной речке, стремительной и даже летом довольно глубокой. Берега у нее были обрывистые и когда-то сучковатое бревно упало так, что соединило два берега. Это был, конечно не мост, но при определенной смелости по нему можно было перебраться на другую сторону и наслаждаться всеми прелестями парка "за  так". Старшие пошли все, кроме главного. Он сказал, что это ему не интересно. Мелюзга, напуганная рассказами о бревне, пошла не вся, человека три.Пока добрались до бревна устали изрядно. Нужно было дойти до окраины города, обойти весь парк по бездорожью и зарослям ежевики. Под конец пути все устали и останавливались  то и дело, набивая рот созревшими и полусозревшими пахучими ягодами. Это подкрепило и воодушевило  ребят, сникших было после долгой хотьбы под палящим солнцем.
Бревно лежало на высоте метров четырех над водой. Внизу в камнях стремительно несла свои воды река. Под бревном было глубоко. Оно было с сучками, но ветки были обрезаны. Местами оно было почти отполированно телами любителей незаконного проникновения в парк.

Старшие мальчишки почти бегом перебежали по бревну, собрались на другом берегу и стали весело подбадривать  остальных. Младшие переминались с ноги на ногу, никто не решелся двинуться. Наконец, один из мальчиков осторожно ступая пошел по бревну. Видно было, как страшно ему было отрывать ногу и переносить через очередной сучок. Наконец, балансируя он дошел до конца и там старшие подхватили его.  Второй подошел к бревну, задумался, потом решительно сел на него верхом и двинулся, подтягивая себя руками. "Ну, герой! –нёсса с другой стороны хохот, - писульку побереги!" Мальчик  продвигался с трудом преодолевая сучки. Когда он приблизился ко второму берегу, ребята стали помагать ему подняться:" Вставай давай, ползунок!" Но он не хотел подниматься и его протащили за руки  с бревна по земле  и поставили на ноги. " Ну, давай, ты, последний. Давай, бегом!"  Мальчик пошел по бревну, баллансируя руками. Он осторожно переступал через сучки. Он уже был на середине бревна, когда вдруг нога попала на сучок, он сделал судорожные движения руками, пытаясь восстановить равновесие и с криком рухнул вниз.От неожиданности все на секунду застыли. Потом бросились на землю и приблизились к обрыву. Река несла мальчика вниз, он пытался плыть к берегу, но поток не отпускал его из своего плена. "Ничего, пацаны. Дальше мель, он выплывет. Ай-да купаться!" – один из старших мальчишек махнул рукой. Все двинулись за ним. Двое младших шли понуро  в конце, раз за разом переживая переправу и падение своего товарища. "А я не умею плавать, - мрачно сказал один из них.

Они вошли в парк со стороны каруселей.  Там были кресельные карусели на цепях для взрослых. Они раскручивались так, что седок летел почти параллельно боком к земле. Слышались крики, визги, смех, шутки. Чуть в стороне была карусель для младших, она, наверное, сохранилась с дореволюционных времен. Лошадки, ослы, верблюды, слоники, с протертыми временем и седоками спинами, крутились под веселую музыку. Периодически движение каруселей замедлялось и можно было сесть или вылезти из кресла находу. Старшие так и сделали. Дождавшись момента, они заняли кресла и полетели ввысь с ускорением качелей. "Пошли и мы, Сёма", - сказал мальчик поменьше своему товарищу и мотнул головой в сторону качелей с лошадками.
Когда все собрались после качелей, не чуя земли под собой, впечатления переправы как-то почти стерлись из памяти. Озеро манило прохладой и все гурьбой ринулись к нему. Берега его заросли тенистыми деревьями, ивы склоняли свои ветви прямо в воду. Пляж, желтеющий между водой и зеленью,  находился на островке, с которым парк соединял изгнутый дугой деревянный мостик.  По озеру сновали лодки, на вышке, как всегда, было полно желающих прыгнуть в воду. Мальчишки сбросили рубашки на песок и бросились в спасительную влагу.

Через пару дней те, что помладше, встретились на старом месте, в глухом переулке, где почти никто никогда не ходил. Обычно или играли во что-нибудь – ножичек, жмурки, или рассказывали истории, как правило, страшные. Но сегодня все были скучные. "Может все таки пойдем на базар, может что-то выгорит" – сказал один из мальчишек, задумчиво рисуя пальцем ноги что-то в пыли. "Ну, да! Еще как выгорит. Сказал старшой не соваться, значит не суйся. Он знает, пацан что надо" "Есть хочется, - вздохнул мальчик,- хоть бы фрукт какой-то" "А вон у Семкиного соседа дерево аж гнется от персиков. Может туда подадимся?" "Эгэ, ты думаешь это просто. Там забор высоченный и хозяин злющий, как собака" "Можно пирамидкой и перелезть" "А обратно как, тоже пирамидкой? Это что тебе, в парке гулять?" "Та не нужно там совсем перелазить, там ветки к стене подступают. Сорвать со стены и спрыгнуть. Семка мы тебя поднимем, а ты нарвешь и сиганешь обратно, всё тихо, шито-крыто. Пошли".  Мальчишки прошли несколько кривых улочек и  оказались в довольно длинном тупике, по правой стороне которого тянулась высокая глинобитная стена сада с вожделенными персиками, по левой – такая же стена , но с дверью, за которой жила семья Сёмы и большая семья приютившего их хозяина. Сочные краснобокие персики действительно были не далеко от стены. «Видишь, ты прямо со стены их достанешь, а потом сползай вниз, мы тебя поймаем» Самый высокий мальчик стал спиной к стене и слегка согнул колени. Сёма подошел к нему, поставил ногу на бедро, взял его за плечи  и еще два мальчика подтолкнули его под задницу и спину. Он вскарабкался тому на плечи, ноги его дрожали и он распластался по стене. «Ну и тяжелый ты, черт, - пробормотал мальчик внизу. «Молчи ты. Распрямляй ноги, не дотянусь» «Хватайся, тянись» Сёма повис на руках. Самый высокий мальчик схватил его ступни руками и стал выпрямлять руки. «Ого, ты сильный!, - прошептал мальчишка помельче. Сёма подтягивался на руках, крепко держась за внутренний край стены. Наконец он залез на стену и стустил ноги в сторону сада. Он дотянулся до ближайшего персика и аккуратно бросил его мальчишкам вниз, те поймали его. «Давай еще! – несса шепот. Так несколько персиков были переправлены вниз. Для ускорения процесса он начал складывать их в рубашку, затянутую ремнем.  Он потянулся за очередным  персиком и вдруг кусок штукатурки стены, на котором он сидел сдвинулся и Сёма вместе с ним с шумом свалился в сад. «Эй, кто там, - раздался мужской голос от дома в глубине сада. Сёма в ужасе прижался к стене. «Ах ты, паршивец, вор, - заорал хозяин . Он метнулся в дом и через секунду выскочил с ножом и ринулся к мальчишке «Зарежу, ворюга». Очнувшись от секундного оцепенения Сёма ринулся вглубь сада вдоль стены. Сердце его бешенно колотилось, персики под рубашкой болтались и мешали бежать. Он прижал их к груди , не ощущая, как они раздавливаются и стекают по ногам. Он чувствовал дикий животный ужас слыша тяжелое дыхание и глухой стук сапог за спиной. «Не уйдешь ворюга, зарежу, - хрипел сзади голос.

Мальчик, как загнанный зверь, что есть силы бежал вдоль стены. Вдруг он увидел просвет внизу  , он был закрыт металлической сеткой над канавой для воды, которая шла в сад от уличного арыка. Не раздумывая он бросился головой в сетку, разрывая ее , не чувствуя боли от царапин по лицу, голове и всему телу. Тяжелое дыхание сзади приближалось. Отчаянно работая ногами мальчик вырывался из плена проволоки, вцепившейся в брюки и превращающей их в клочья. Последним отчаянным движением, оторвав штанину, он вырвался на свободу. Мальчишки схватили его за плечи, поставили на ноги и все бросились бежать. Сзади неслась ругань и проклятия застрявшего в дыре хозяина.

Утром бабушка, как всегда, встала рано, до рассвета, поставила варить мамалыгу на всю семью. Семья их недавно уменьшилась. Сестричка, что родилась в дороге из Бобруйска в Ростов, куда они сначала приехали, умерла несколько дней назад от недоедания. Молока у мамы не было, паёк, что она получала,  хватал только, чтобы поддерживать жизнь восьмилетнего Сёмы, его трехлетней сестрички Дины, маминой сестры, брата, мальчика лет четырнадцати, и бабушки, которая еле ходила на своих ногах в трофических язвах, но работала на швейной фабрике, внося свою скромную долю в семейный бюджет. Все попытки кормить младенца хоть чем-нибудь были безуспешными, девочка слабела день ото дня. Мама плакала по ночам. Бабушке  было больно, что они не сумели выходить девочку, но делать было нечего и жизнь продолжалась. Утром собирая разбросанные вещи, бабушка увидела во что превратились Сёмины штаны. «Ну, сорванец, - покачала она головой, рассматривая порванные в клочья брюки, - где он только лазил?» Она посмотрела на разбросавшегося во сне мальчика, он был весь исцарапан с головы до ног.
 
В этот день бабушка вернулась с работы очень поздно, почти ночью. «Это тебе, - она протянула Семе что-то зеленого цвета. Он развернул и увидел штаны. «Спасибо, бабуля,- он кинулся ей на шею и поцеловал.  «Смотри, береги, а то будешь сидеть дома или гулять в трусах, - улыбнулась бабушка. Оказывается, бабушка собрала обрезки за весь день работы на фабрике, где шили одежду для фронта, терпеливо их сшила друг с другом, потом из этих кусков выкроила и сшила брюки. Они были все в швах, но совсем новые, из хорошего и прочного материала. Брюки Семе очень понравились, а военный цвет был дополнительным достоинством. К вечеру следующего дня он решил их обновить и сбегать на улочку, где обычно собирались мальчишки, и узнать, что нового произошло пока он сидел дома почти два дня.

Ничего нового не произошло. Двух недельный запрет был еще в силе  и все болтались на улице то играя в какую-нибудь игру, то рассказывая какие-то истории, а иной раз и ссорясь и тузя друг друга. Эти редкие потасовки не портили отношений. Ребята были привязаны друг к другу, т.к. в этом, новом для них,  мире своя компания придавала чувство уверенности  и защищенности. "Пацаны, может кино пойдем посмотрим. Сеструха говорила, что в "Хиве" сегодня показывают какое-то с Марией Рак, что ли, - кто-то предложил. "Не Рак, а Рок, немка она" "А зачем нам немцы?" "Та это старое кино, довоенное, сеструха говорила поют, танцуют, целуются..." " Пошли, всё равно уже темно, а домой неохота"  Человек пять  двинулись в сторону нового города, там было два  летних  кинотеатра "Хива" и "Фестиваль" на Пролетарской в парке им. Горького. Эта затея была не простая. Билеты, конечно, никто покупать не собирался. Обычно, когда начинался показ жулналов перед кинофильмом, мальчишки забирались на высокую глинобитную стену, окружающую "зал". Было два способа забраться на стену. Или пирамидкой, подсаживая друг друга, тогда последний оказывался за бортом. Поэтому предпочитали кинотеатр "Хива" , там рядом со стеной росло старое, развесистое дерево и с него можно было перебраться на стену всем и без проблем.

Когда свет погас и раздался голос диктора, рассказывающий о тяжелых боях Красной армии за Киев и об успехах на трудовом фронте в тылу, о выпуске нового танка Т34 и ракетной установки Катюша, мальчишки начали залезать на дерево и по толстому суку переходить на стену. Это было не безопасное занятие, т.к. стена была толщиной сантиметров двадцать и в почти кромешной тьме, озаряемой редкими вспышками  экрана, нужно было прокрасться по ней, не привлекая ничьё внимание, а особенно сторожа, сесть, свесив ноги в "зал",пригнуться и замереть. Когда все уселись и с интересом начали смотреть журнал, казалось, что операция прошла успешно. Теперь нужно было не упустить момент и до окончания фильма, т.е. до того, как зажгут свет, всем перекочевать на дерево.
Журнал закончился, появились первые титры кинофильма, все сидели в предвкушении, как вдруг зажегся свет и к стене бросился сторож с рогатиной, которой хозяйки обычно подпирают веревки с сохнущим бельем " Вот я вас сейчас, безбилетники, паршивцы,- на ломаном русском кричал сторож, размахивая дубиной. Мальчишки кинулись к дереву. Те, что были ближе к нему успели уцепиться за ветки, остальные, уклоняясь от рогатины, летящей у них над головами, стали прыгать вниз. Сёма уцепился за край стены руками и повис. Палка "гуляла" над стеной и угрожающие крики сторожа не прекращались. Зрители стали роптать "Давай кино". Свет погас, а сторож крикнул "Счас я вас с другой стороны достану". Сёма в ужасе отпустил руки и соскользнул по стене вниз, ударяясь и царапаясь о все неровности стены. Под конец ударившись коленкой о камень под стеной, он прихрамывая побежал за всеми в сторону старого города. Подходя к дому, он понял , что новые штаны с одной стороны порваны снизу и до пояса камнем или гвоздем в стене, а нога расцарапана до крови. В пылу бегства он не заметил этого.

Бабушка и мама уже были дома. Мама купала Дину, а бабушка что-то стряпала на очаге в ценре комнаты. Сёма вошел, стараясь повернуться целым боком к комнате. "Ты что там прячешь? - спросила бабушка, помешивая что-то в кастрюле. Сёма понуро пошел в свой угол. "Покажи, покажи, - бабушка повернула его к свету. "Ооой, протянула она, - сейчас же раздевайся, нужно промыть рану". "Я бы тебя побила, если бы могла, чтобы ты не шастал, там , где не положено, - повернулась мама. "Снимай штаны, - бабушка взяла чистую белую тряпку, намочила и стала стирать грязь вокруг раны."Штаны завтра зашью, - вздохнула она. Сёмка полез на сундук, где он обычно спал, и вытянулся под одеялом. Тело гудело, раны на ноге саднили.
 Сквозь накатывающийся сон он услышал тихий стук в дверь. "Кто там, - спросила бабушка. "Фаина Мосеевна, можно до вас?" "Входите, входите" В комнату робко вошла непонятного возраста женщина с растерянным, потухшим взглядом, в руках она держала маленький узелок. Женщина вошла и стала у двери. "Не пишет, уже три месяца нет писем. Изболелась вся, ночей не сплю, - вымученно сказала она. " Вы проходите, проходите, садитесь на лавку. Я сейчас" Бабушка еще что-то поколдовала в кастрюле, потом прихрамывая подошла к столу и села на лавку. "Не пишет?" "Нет, - прошептала женщина и слёзы блеснули у нее в глазах,- Боюсь я, ой, как боюсь, - выдохнула она. "Сейчас посмотрим, - сказала  бабушка доставая калоду карт. "Сними, милая, - она протянула ее женщине. Бабушка стала раскладывать карты на столе. "Да, не пишет,- сказала она задумчиво, - не пишет». Женщина положила узелок на стол и сжала руки."Понятно, что не пишет, - пробормотала бабушка,- Ранен он, - сказала она громче. "Ой, - вскрикнула женщина. "Да подожди,подожди, да подожди ты, - бабушка положила свою руку на судорожно сцепленные руки женщины и тряхнула ее. "Жив он, понимаешь, жив и ранение не такое уже страшное. Вернется он, обязательно вернется" В голосе бабушки была такая убежденность, что в женщине как будто что-то прорвалось, она заплакала навзрыд, глотая слова: "Ой спасибо тебе , спасибо" "Будет тебе, будет, - Бабушка погладила ее по плечу, -Иди с Б-гом, жди, не волнуйся" Женщина поднялась и вытирая слёзы пошла к двери. "Узелок забыла, - напомнила бабушка. "Это вам,- сказала женщина, - два яичка, детям" "Да у тебя свои есть, наверное, оставь им" "Нет, это вам. Я завела три курочки, они несуться" "Спасибо, - уже спокойней сказала она, - верю я тебе, всё сбывалось, что ты другим говорила. Прощайте, - и тихо вышла за дверь". " Мама, сбудется?" "Сбудется, сбудется обязательно"

Сёмка не мог уснуть, мешали разговоры, болело колено, а рана на ноге не давала возможность повернуться и устроить ее поудобней. Ему мерещились всякие видения: то Ледик лизал его в нос и не обижался, когда он его отталкивал,то вдруг папа с пистолетом кричал на проводника вагона в пустом пассажирском поезде в Рогачеве, куда они с беременной мамой, Диной, бабушкой дошли почти пешком из Бобруйска в первые дни войны, то папа заталкивал в вагон всю семью и бабушек, большую и маленькую, и брата своего старшего, который Семке казался глубоким стариком, и сестер и братьев и своих и маминых... И когда поезд тронулся с заполненным только одним вагоном, Семка прижал лицо к стеклу и всё смотрел на папу, большого, коренастого, в военной форме с опущенным пистолетом в руке, такого одинокого, смотрящего вслед поезду...Только  Ледик повизгивал и вертелся у его ног. Сёмка застонал и заплакал во сне. "Он кажется бредит, - бабушка  потрогала Сёмкин лоб, рука у нее была шершавая, но прохладная и ласковая. "Сейчас еще марганцовкой рану промою и холодный компресс на голову положу" Бабушка всё делала основательно и спокойно. "Это Ледик привел папу к нам, - сквозь полусон догадался Сёмка,- он бежал за нами всю дорогу, а в Рогачёве куда-то делся и пришел уже с папой". Ему отчаянно захотелось увидеть папу, увидеть папу и маму вместе, как раньше. "Папа, - позвал он.
 " Вот ты бегаешь неизвестно где, - наклонилась к нему мама, - а папа сегодня письмо прислал, у него всё хорошо, спрашивает о тебе, когда ты начнешь учиться, что читаешь... " Она поцеловала Сёмку в горячий лоб и он как-то сразу затих, стал спокойней дышать и вскоре заснул. "Ничего, - сказала бабушка, - завтра он будет здоров. Переволновался, видно."

Бои за Бобруйск шли в 1944 году больше месяца и когда в конце лета его освободили, мама заторопилась домой. "Погоди, - говорила бабушка, - там же всё разорено, а Сёме в школу надо идти, одежды у нас нет зимней. Как зимовать будем?" А если, Яша вернется? – говорила мама, - а нас нет" "Рано еще, - говорила практичная бабушка, - война еще не закончилась. Нужно зимовать здесь, я думаю" "Тут тоже холодно зимой, - поддержал маму Сёмка. "Холодно, но не морозы. Что мы там будем делать? – стояла на своём бабушка. После долгих споров решили всё таки не спешить. Здесь есть какая ни есть работа, Сёма пойдет в третий класс. Но отъездное настроение всё таки появилось.