Андрон

Андрон, Андроська!
Заезжему городскому человеку наши места могут показаться лесными тёмными, а на самом деле уже давно не стало былых непролазных лесов и дикие звери, волки и медведи давно повывелись. Однако, мы живём в относительно труднодоступном для цивилизации месте. Дорога к нам одна, через леса заболоченные, до райцентра, от которого только грунтовые ведут по сёлам и деревням. И всё у нас, многое, по-старинному (туалеты на улице, отопление печное), и люди у нас особенные со старыми понятиями в головах и обычаях. Посёлок наш был довольно большой с несколькими длинными улицами: две улицы центральные и еще несколько боковых, и верхних и нижних по две. В центре посёлка и церковь стояла…
А удивительный и самый бестолошный на селе человек был Андроська, Андрон!
Считался он дурачком и, говорят, справка у него была, что он больной «дебильностью», умственно отсталый. В какое-то давнее время приехал он из отдалённой деревни в зятья к местной девке Раечке, которая тоже ненормальная была и растила сына в юном возрасте нажитого неизвестно от кого. Она курила и ругалась матом, когда надо и когда не надо. Они так и познакомились, говорят, в интернате для умственно отсталых, где были оба на лечении.
Привёз Андрон и мать свою, которая содержала всё их хозяйство и скотину и огород, самих же Андрона и Раечку нужно было заставлять что-то делать, вот и ругалась мать Андроськи на обоих, иначе сидели они или бродили по улице улыбаясь на всё и поглядывая по сторонам с открытым ртом – чисто дурачки по виду.
И поселил их колхозный председатель на краю села. До относительно пожилого возраста прожили они в ругани, ссорах и драках, так, что бегали по всей улице своей, ругаясь на публику, устраивая представления и приводя деревенских в смех. Однажды из-за одежды, из-за платьев своих ругалась Раечка, - Андроська хотел их «порезать все на куски», мол, некрасивые, а она убегала и переодевалась на ходу: снимала одно, одевала другое и хвалилась перед ним, подходя ближе: «вот, оно какое, чем тебе некрасиво» - Андрон сперва соглашался(чтобы приблизиться), а потом кидался догнать Раечку («порежу всё», потрясал он ножичком), которая тут же убегала…
Но померла Раечка от побоев (раз крепче привычного поколотил её Андроська), посидел муж в милиции до вечера, да и отпущен был домой.
Может потому, что был Андрон пришлый и чужой все смотрели на него мужики с усмешкой, презирая за лень и беспечность. Профессии он не имел и работал в колхозе на подхвате, по принципу – «могу копать, могу и не копать», «подай-принеси». Над ним часто подшучивали, а случалось крепко побивали; он всё это (усмешки и подстроенные шуточки, порой небезобидные) сносил как будто так и должно, как летний дождик теплый всегдашний. И сам он на мужиков ругался злобно, выворачивая крутые словечки.
Возможно для того, чтобы уж совсем отвернуться от села и мужиков, построил он свой домик на краю «нижней» улицы нарочно на отлёте, не по-людски – окнами в чистое поле, а задом (крыльцом) на улицу. Бывший колхозный председатель Строев, который и стал руководителем нового ООО Агропредприятия помогал Андроське домик этот строить. Этот гендиректор, Строев, и распахивал поля, бывшие колхозные, и всё развалившееся хозяйство пытался восстановить всё: строил то ферму, то кузню, и всё так и не достраивал до конца, всё было наполовину. Андроська был у него «на подхвате», от него и «кормился», на него работал, как бы взамен платы за дом и участок.
Зимой заменял Андрон у Строева скотника на его маленькой ферме, от которой рабочий был только один длинный сарай-коровник, где содержалось немногочисленное «стадо» (в 8 коровушек). Задавал скоту корм, топил печь, на руках переносил в тёплый коровник мокрых, шатавшихся на длинных ногах, тупо глядевших влажными глазами, жалобно мычавших новорожденных телят.
Летом ремонтировали водопровод старый, который прорывался по всем нижним улицам, на которых стояли колонки для жителей. Это нужно было копать на полтора метра в глубину землю. (Работа Анроськина – могу копать...). На старой же водонапорной башне «ломался двигатель насоса, собирали деньги со всего села, а воду брали из речки.
Трезвый Андроська был тихий, молчаливый и угрюмый. Случалось, «загуливал» он надолго – пьянствовал неделями, и в это время ходил растрепанный, странный (одежда также не очень располагала к его внешнему виду), со спутанными с соломой волосами. Ходил по райцентру пел песни и «бушевал» бранясь на начальство – лез за решетчатый забор в здание администрации. Его забирали в милицию в КПЗ, и бушевал он уже там, в камере: гремел кулаками в закрытую дверь. милицейские дежурные нещадно избивали Андроську. Всё село видело, как утром шёл он в рваной рубахе по своей «нижней» и вопил так, что все собаки поднимали неистовый лай. («Андроська загулял, - говорили жителе просыпаясь спозаранку, - из КПЗ выпустили»). Били Андроську мужики из забегаловки – часто и жестоко. По суткам лежал он без памяти и недвижимый в канаве у дороги из цента на «нижнюю», облепленный мухами. Отлежавшись, он вставал, черный от грязи, страшный, шёл шатаясь и злее ругал мужиков. Дома его отхаживала пожилая старенькая мать, пока была жива…. Ладно, что пьянки случались не так часто, - в месяц раз, по зарплате, а то бы прибили его давно: ведь мужики били с желанием «добить», но «добить» никак не могли (Здоров был Андроська: 180 росту, ходил сутулясь и казался ниже, коренаст и широк в плечах, крепкий в руках и ногах): каждый раз, казалось, уже бездыханный, отлёживался он в канаве, а в следующую пьянку опять лез на рожон.
-----------------------------
Когда-то, ещё маленьким мальчишкой, - вспоминал своё детство Андроська, - ходил он на село, в центр сегодняшнего посёлка, играть с сыном бригадира на стройке. Отец тогда жив был и работал на стройке – посёлок только начинал строиться, а их улица «нижняя» была ещё деревней, так и называют её порой и сегодня. Петя Залыгин, сын бригадира, был маленький болезненный, долгорукий и худой, страдавший какой-то неизлечимой болезнью. Когда он входил в дом, его там заставляли разуваться, оставлять стоптанные большие «навырост» сандалии в прихожей и они вдвоём бегали в чистой большой, застеленной половиками комнате, в которой все подоконники заставлены были горшками с геранями и другими цветами. Мать Пети, полная рыхлая и слезливая женщина дарила Андрону баранку, жалела его. Но однажды он психанул, как часто психовал всегда у себя дома: уронил все горшки с окошек на пол и жестоко прибил Петю, хотевшего заступиться за цветы.
С тех пор перестал он показываться на село, отец его больше не брал на работу. И более того, он потерял тогда отца насовсем.
Мать была слишком молодая. Когда родила Андрона, она заканчивала школу, в 17 лет. Отца его заставили жениться, иначе тюрьмой грозили, но вместе с матерью он не жил. Он помогал материально и изредка приходил с сыночком повидаться.
Жил Андрон в «деревне» у бабушки (деда не было). Он родился с лёгкой формой олигофрении, недоразвитостью, о чём свидетельствовали его частые вспышки гнева и слабая обучаемость словам и действиям: ложку держать в руках…, говорить он не мог научиться лет до трех с половиной.
Отец Андрона вскоре погиб, едва он только в школу пошёл в 7 лет, разбился. Упав с лесов на стройке головой об бетонный блок фундамента. А у матери, потом, забрали сына в интернат для слабоумных…
Раннее детство Андрона, было дикое – бабушке и матери некогда было следить за ним, - бегал он по «деревне» в рваной рубахе, с тугим от картошки поднимавшемся под рубахою животом. С деревенскими ребятами (удивительно рос он крупным и наголову был выше сверстников – «сила есть ума не надо») лазил он «заводилой» по чужим огородам; вытаскивал из гнёзд голых пищавших птенцов; а-то целыми днями полоскался на «броду», на реке, где тонул много раз; и много дрался. Маленькие ноги его обрастали за лето коростами, как корой корни дерева, волосы на макушке выгорали на солнце, как будто он носил белый колпак, тело делалось сухим и шершавым. Частенько, вымещая свою обиду, его била мать, стройная и сильная, а он визжал и орал так, что было слышно за рекой в соседней деревне. А однажды, со своими деревенскими устроил он настоящий пожар, разведя большой костёр на улице, у забора соседского – и от его руки выгорела половина деревни. Кого было обвинить – все указали на Андроську.
В школу он ходил один год, на вторую зиму пришли и увели его в больницу, а оттуда в интернат, где началось воспитание-наказание, не раз сиживал он там к «карцере», настоящем, как в тюрьме, устроенном в подвале, на хлебе и воде. И поили его таблетками и лечили уколами. Но каждую весну и осень вспышки гнева неожиданно посещали Андроську до последних дней его.
-------------------------
А последние дни Андроськи, как его пренебрежительно называли все в нашем селе, «от мала до велика» - были такие (по рассказам). Гуляли они на масленицу всем селом: тут был и большой столб, на который взбирались молодые парни за подарками, подвешенными наверху. Забрался Андроська, немолодой уже человек. Он много раз соскальзывал и даже соскользнул, когда руку протянул к кирзовым сапогам, приведя в восторг весь народ, но упорно и пятый раз лез он на столб. Публика, собравшаяся на площади, ахала всякий раз и голоса из толпы поддерживали его: «Давай, Анроська, давай!». Достал он сапоги, а заодно и бутылку водки, висевшую рядом на верёвочке, прихватил. Неположено было два подарка сразу брать. И руководители хотели было один из подарков отобрать у Андроськи, но за него вступились многие из толпы и решили отдать ему и сапоги, и водку.
А выпивать пригласил его сосед Иван, дом которого большой в самом начале спуска от центра на нижнюю был полон гостей. Пировали по полной…
Ночью вышел Андроська пьяный на двор до ветру. На улице было морозно, светил над снегами месяц, как привидение с кладбища в белом саване измороси стояла за плетнём на огороде яблоня. За двором, где присел Андроська к стенке хлева, подошли к нему, поскрипывая по насту, тёмные люди. Один, почерней и повыше, в богатой шубе, светясь глазами, потрепал по плечу Андроську, сказал приказал, обращаясь к другим двум стоящим у него за спиной серым:
- Старичка потчевать надо. Пойдём! –
Повели Андроську, в чем был, без дублёнки и без шапки, огородами к реке, по крепкому насту, как по дощатому полу. А удивительное дело – светил месяц, и будто уж не своя деревня, потом шли над рекою, сугробами, а там, где кончаются заливные луга стоял овин для летнего сенокоса, а рядом ярко светился высокими окнами длинный никогда не виданный пятистенок-дом. Стояла у крыльца тройка, били копытами вороные нетерпеливые кони. «Какой же народ тут гуляет?» - смутно подумал Андроська. Взвели его на крыльцо под руки, обили в сенях веником ноги в валенках, и черный сам отворил дверь. а в избе было просторно и светло, сидели вокруг стола люди. И все вдруг загомонили, обрадовались новому гостю, стали сажать его в передний угол. И, будто на богатой свадьбе, пили и гуляли за столом неведомые Андроське богато разодетые люди, пели и плясали, заигрывали с гостями весёлые бабы – бабы вертелись около Андроськи как ведьмы, лбы у баб были потные, ходуном ходили под ногами танцующих скрипучие половицы. Чёрный сидел рядом с Андроськой, поблёскивая вставными золотыми зубами через один между белыми, и было Андроське, как никогда в жизни, хорошо… И уж плохо разбирал он, как плясали и пели вокруг него, величали князем, лихо крутили платочками в руках бабы, как шумели, поили-кормили его люди… потом пропало всё, стуча зубами, замерзая, тыкался в темноте Андроська в мёрзлую стену… «Умираю, могила!» - подумал он покорно и в последний раз, собрав силы. Пробовал крикнуть:
- Люди! Лю-у… -
И голос его застыл на морозе.
Нашли его по следам наутро, в том самом овине за речкой. Сидел он в углу, уже околевший, с замёрзшими открытыми глазами. - Загадкой осталось для всех, как он вышел из посёлка незаметный и перешёл реку и заливные луга(?) – без верхней одежды и без шапки.
Конец.
P.S. В незапамятные времена населяли берега реки далёкие наши предки, люди лесные, носившие на себе украшения из бронзы и серебра, свято почитавшие память своих отцов. От них и теперь остались городища и выкопанные пещеры, как карманы, - так и называлась одна из сопок: «карман-гора».
Со мной приехал мой друг археолог, влюблённый в отжитую, далёкую жизнь. Он и на отдыхе подолгу копается в береговых размывах, радуется каждому древнему выщербленному черепку. И, поджидая его, я долго сижу у большого камня-валуна, неведомо в какие времена занесённого сюда древними ледниками, глядя на воду, слежу я, как в пронизанной солнцем прозрачной воде плавают толстомордые краснопёрые голавли…
А рядом со мной сидит местный рыболов, наш проводник, который и сообщил, что нашёл размытые рекой старинные строения на берегу.
- Обмелела река, - говорит он. – Курица, и та перейдёт вброд, местами. Теперь смотри сам: на моей памяти от этого камня стояли леса вдоль реки до Верхнего брода. А сейчас, глянь: весь лес спилили, чапыжником поросло.
Я смотрю в ту сторону, куда показывает мне местный рыбак: спускаясь покато к реке, зелёными волнами колышутся посеянные на распаханном поле нивы, а дальше, какие-то перелески небольших высотой лиственных деревьев.
- Теперь, скажем, рыба, - продолжает он, поворачиваясь ко мне лицом, сиди день-деньской и благодари бога, что поймаешь десяток-пяток покрупнее рыбку, а то всё мелочь, ерши. Ершей развело-ось, а путной рыбы – леща, скажем – нету…
- А что, раньше рыбы больше было? –
- Какие сравнения! – подхватывает рыболов оживлённо. – Раньше, бывало, лещей ловили, судаков… А теперь сорожечку поймаешь небольшую, и той рад…
Я слушаю его и думаю о тех, не так уж отдалённых временах, когда стояли по нашей реке большие, тёмные леса. Мне известно недавнее прошлое, когда лес рубили и сплавляли. Но за истреблением лесов началось и обмеление рек и ручьёв.
В глухих местах наших земля никогда не кормила досыта человека, и потому с давних пор были вынуждены люди отходить в сторону за приработком. А главная тяжесть деревенского хозяйства валилась на женские плечи: скотина и дети, и огород.
Вот и мы с археологом стали уже городские, а в городе бывают свои проблемы. Едут же молодыми и едут учиться…
Уехал молодым и я, в ближайший городок, моя жизнь закрутилась немножко по-другому. Я, был местный и про Андрона знал, но больше всего подробностей мне рассказал этот наш «проводник», рыболов-любитель, который рыбачил и в этот раз, пока мы с археологом занимались своими делами.
- А вот, я видел в городе одного человека, тоже вроде сумасшедшего, который впал в слабоумие совсем по другой причине, не как наш Андроська, родившийся слабоумным-олигофреником. – так продолжил рассказывать нам Рыболов…
И это другая история.