Звонкий березняк, щедрый на грибы, был исхожен Танюшкой вдоль и поперек. Двенадцатилетняя девчушка знала, где боровиков можно набрать, где лисичек да осиновых, а где и рыжиков на засол. За пару часов наполнялся кузовок лесными дарами, а в обед семейство трапезничало жареной картошкой с грибами.
Ближе к осени, когда пошли опята, Танюшка отправилась на вырубку. Перемахнув мелкую речушку по шаткому мостику, девчушка вышла к березняку со стороны высохшего болота. К ее удивлению опята были срезаны более удачливыми грибниками. Чтобы не возвращаться домой с пустой корзинкой, Танюшка решила поискать счастья на своих заветных местах.
Вот уже и солнце перевалило за полдень, а на дне корзины желтела жалкая пара сыроежек. От досады на свою невезучесть, девчонка отважилась пересечь глубокий овраг, поросший жгучей крапивой, и попытать счастья в дальнем лесу.
Попав под полог плотной кроны, Танюшка ощутила себя лилипутом. Она с удивлением всматривалась в сказочный мир лесных гигантов, поражаясь невиданным доселе величием:
древесные стволы в три обхвата вонзались в небесную высь, подпирая облака редеющими кронами;
глянцевый блеск наливной черники был схож с редкими по величине, черными жемчужинами;
перезревшая малина соперничала по размерам с райскими яблоками отцовского сада;
длинноногие грибы с гигантскими шляпками, возвышались над резным папоротником, удивляя разноцветьем и желанным изобилием.
Это был мир особой, стерильной тишины. Мир отрешенный, пугающий, нарочито переполненный лесными щедротами. В нем не звенели надоедливые комары, не сплетничали вездесущие сороки, не солировал ударник-дятел, не шуршали в высокой траве любопытные лягушата. Лишь пожелтевшая листва, исполняя в воздухе прощальный кульбит, вкрадчиво шелестела в полете.
Когда Танюшка потянулась к соблазнительной малине, покой сказочного леса внезапно нарушился хриплым рыком. Отдернув руку от наливной ягоды, девчушка глянула в сторону и оторопела. Метрах в пяти от нее, ощетинившись, стояла седая волчица.
Набухшие сосцы хищницы орошали молочными каплями черничные кусты.
Непривычно-светлая шерсть угрожающе дыбилась на загривке.
Волчий нос злобно морщился, обнажая острые клыки.
Глаза зверя, схожие по цвету с холодным сентябрьским небом, сверкали гневом.
Когтистые лапы нетерпеливо переминались, готовые к броску на незваную гостью.
Танюшка не помнила, как добралась до своей деревни, перелетев легкой стрекозой через бездонный овраг. До самого порога родного дома ей чудилось волчье рычание, схожее с полночным воем пересмешницы сипухи.
Выслушав рассказ зареванной дочери, мать встала на защиту седой волчицы:
- Похоже, дочка, тебя занесло в Ведьмин лес. Худая слава у этого леса. В нем до войны хоронили поганые отходы с военного завода. Правда, потом схрон замуровали, да поздно было. Все зверье повымирало от тяжкого духа больной земли. Говорят, в этом дурном лесу люди неделями плутают, а когда выберутся из колдовских лабиринтов, то долго не живут. Неспроста в нем по ночам все светится: грибы, ягоды, трава. Слава Богу, что тебя волчица спугнула, не дала одурманить грибами да ягодами. Видать, силен наш ангел хранитель, коль отвел от беды гибельной.-
Когда Танюшка пришла в себя, мать поведала историю о своей встрече с седой волчицей:
- В ту пору, когда немец к Москве рвался, я на швейной фабрике по двенадцать часов в день строчила солдатские шинели. В любую погоду за восемь верст из деревни на работу бегала. Так вот однажды, к концу смены, вьюга поднялась непроглядная. Смешалось ночное небо со стылой землей. Завыл озверевший ветер, сбивая с ног и пробирая до костей.
Пока я по селу шла, накатанную дорогу освещали окна домов. А как выбралась на темный проселок, так вскоре и сбилась с пути. Целую вечность месила снег по бездорожью, покуда сил не лишилась. Рухнула в сугроб, не заметив, как провалилась в дрему. Снилась мне натопленная русская печь и овчинный полушубок, которым меня заботливо отец укрывал.
Проснувшись, глазам не поверила. Вьюга улеглась. Бескрайнее поле искрится засахаренным снегом. Алое солнце неторопливо выплывает из облачной дымки. Легкий морозец щеки пощипывает. А я, согретая уютным мехом из своего сна, жива и невредима.
Вдруг мое теплое покрывало зашевелилось, а потом и вовсе сползло, превратившись в матерую волчицу. Оглянувшись на меня, волчица отряхнулась от налипшего снега и исчезла в утреннем мареве. Вот уж, сколько лет прошло, а я до сих пор помню свою седую спасительницу с небесно-голубыми глазами. -
Танюшка впитывала каждое слово матери, забыв о ладонях, обожженных крапивой; о ссадинах на коленях и локтях; о брошенной в Ведьмином лесу корзинке с сыроежками.
Немного помолчав, мать произнесла тихо:
- Видать, Танюшка, то был наш семейный хранитель в волчьем обличье. Неудивительно, что твоя набожная бабушка свято в него верит. Ведь бабушку в молодости пытались снасильничать лихие люди. Не допустила седая волчица человеческого зверства, распугала извергов, сохранила наш род.-
В ту ночь привиделся Танюшке дивный сон. Она сидела на мшистом пне лесной опушки, а волчица из Ведьминого леса бережно зализывала поцарапанные девчачьи колени. Неподалеку, уплетая Танюшкины гостинцы, возился игривый выводок белоснежных волчат. На душе было светло и радостно, как всегда бывает после причастия.
- « -
Спустя много лет, удачливую Татьяну настигло горе, вырвавшее из души радость. В горячей точке бесследно сгинул единственный сын. Полоснула по сердцу жгучая боль, отбив желание жить на белом свете. Зачахла Татьяна в самом расцвете бабьей поры. Потускнели яркие глаза, запали щеки, исчезла стремительная походка, пропал вкус к привычным крестьянским заботам.
Ранней осенью, когда пошли опята, ослабевшая Татьяна отважилась навестить любимый березняк, чтоб проститься с ним навеки, хлебнуть напоследок грибного духа, напоить больное нутро лесной свежестью. Устав от короткого перехода, Татьяна присела на поваленное дерево. Лес бережно обнял знакомую прихожанку светлой благодатью, звонкими трелями пернатого хора, сладостным грибным ароматом.
Неожиданно, идиллию лесной пасторали нарушил тихий рык. Обернувшись на звук, Татьяна оцепенела. Неподалеку стояла волчица. Взор седого зверя излучал покой и надежду, выправляя сбивчивый ритм измученного материнского сердца. До деревни Татьяна дошла, не отдыхая. На душе было светло и радостно, как всегда бывает после церковной исповеди. Теперь она твердо знала, что ее сын жив.
Седой страж вернул наследника в родительский дом. Татьянин род не угас.