Анна Сергеевна, дама бескрайних возможностей, защитив докторскую диссертацию, ужасно устала от жизни. Устала она не от самой диссертации и даже не от потраченных сил, а от того пути, которым пришла к цели. В начале карьеры, ставя перед собой достижение нового, её вдохновляла сама идея:
идти и покорить...
идти, покорить и доказать всем...
идти, покорить, доказать всем и доказать самой себе....
Необходимо отметить, дорогой читатель, что ощущение правильно выбранного курса наполняло Анну Сергеевну на протяжении всех вышеперечисленных жизненных этапов огромной энергией и даже, более того, это ощущение, рисуя в её воображении грандиозные цели, как будто возвышало её над остальным миром, пока блеск глаз не стал тускнеть, а ощущение вкуса очередных побед приедаться. Не обратив внимание на этот процесс на первом этапе, она уже не могла проходить мимо него тогда, когда краски ее жизни из нежно-розовых и голубых со временем стали темнеть и мрачнеть, перестав наполнять жизнь энергией и смыслом.
Потихонечку голова Анны Сергеевны стала обращаться к ней с одним частым вопросом: «А где праздник? И почему вдруг приносящий столько веселья в прошлом Новый год вот уже несколько последних лет не приносит ощущение должного веселья и, можно сказать, наоборот, кроме заботы кому и что подарить, ничем более не наполняет? Почему предстоящий отпуск не ожидается, как ранее, с предвкушением чего-то восхитительно-радостного?» Ну и в конце концов, даже музыка, окрылявшая в прошлом, включённая ею в свежекупленном автомобиле, не трогала ни единого сантиметра ее души. Мало того, весь этот натюрморт сопровождался ежедневными тревогами и усталостью от одинакового набора механических действий совершающихся в ее голове и теле.
Существовать в такой действительности субстанция Анны Сергеевны отказывалась. Покорив все вершины, а вместе с тем окончательно потеряв вкус жизни и способность удивляться, она, сидя на диване в трехкомнатной квартире со всеми удобствами, механически управляла телевизионным пультом, пытаясь с помощью нехитрого устройства наладить связь со своим «не настроением».
«Не настроение» в этот вечер, по всей вероятности, оказалось чрезвычайно не настраиваемым. Анна Сергеевна имела намерение пойти спать и даже направилась в спальню, но почему-то остановилась рядом с единственной своею подругой черепахой, разделявшей с Анной Сергеевной её жилплощадь, одиночество, все секреты, слёзы, достижения, радости и заботы.
И вот именно в тот момент, когда Анна Сергеевна готова была уже отходить ко сну, черепаха вдруг неожиданно спросила: «Позвольте поинтересоваться, как предположительно мы будем жить дальше, глубокоуважаемая Анна Сергеевна?»
Анна Сергеевна икнула от неожиданности и уставилась на черепаху. Она отлично понимала, кто с ней разговаривает, но это был первый момент, удививший её за столько лет. Черепаха была не многословна, она предложила Анне Сергеевне отправиться за счастьем и не задавать пустых вопросов: «Куда идти, где взять, а получится ли....?»
Здесь, дорогой читатель, можно продолжительно рассказывать как, удивившись, Анна Сергеевна долго взвешивала все за и против, сомневалась, как не могла поверить собственным ушам и всё прочее...Но я не стану этого делать по причине того, что все мы люди взрослые и понимаем, что в итоге Анна Сергеевна согласилась, тем более впереди её ожидали два выходных дня. Поддавшись неизвестности и решив не заглядывать вперёд, она задала только один вопрос: как они пойдут, если черепаха ходит крайне медленно? На что черепаха ответила: «Это только с человеческой точки зрения мы, черепахи, медленные существа, однако перемещаться во времени наша черепашья способность огромна. Триста лет назад, триста лет вперёд за несколько человеческих секунд, не такая уж маленькая скорость. И пожалуйста, я просила не задавать лишних вопросов».
Анна Сергеевна, икнув ещё раз, поняла, что сошла с ума и, наверное, пора вызывать скорую помощь, но черепаха, которую в девичестве, как выяснилось из разговора, звали Людмилой, успокоила Анну Сергеевну, объяснив ей, что границы ума и безумия отсутствуют в природе вообще и существуют только в человеческих рамках, являясь придумкой людей, принимающейся как данность. Выслушав сказанное, Анна Сергеевна отправилась на кухню выпить рюмку в надежде, что «туман развеется и мир вернётся в прежние структуры»....
Я также не стану описывать, мой читатель, то, как в течение последующих трёх часов Анна Сергеевна бегала от черепахи Людмилы к рюмке, от рюмки в аптеку за успокоительными, пытаясь оставаться в привычной действительности. Однако ничего ей не помогало. Смешав внутри себя алкоголь, успокоительное и окруживший ее в тот момент хаос, она успокоилась, ей в голову пришла спасительная мысль плыть по течению, и дверь, предлагаемая Людмилой в тот момент, её вполне устроила. Хотелось бы сказать о существовании ещё одной возможности, имеющей место быть в ту самую минуту для Анны Сергеевны: это дверь в ближайший сумасшедший дом, но Анна Сергеевна пока этот вариант не рассматривала.
Выдохнув и сделав решительный шаг навстречу черепахе, Анна Сергеевна заявила о своём намерении следовать вперёд, и они переместились то ли в прошлое, то ли в будущее, то ли вообще невесть в какое...
И вот, уважаемый читатель, именно с этого момента привычная жизнь Анны Сергеевны изменила свои границы навсегда.
В следующее мгновение, оттолкнувшись от устоявшегося причала, она очутилась в незнакомом месте в незнакомое время.
В новом мире её встретил жёлтый пеликан с длинным пеликаньим носом, который оттопырив одно крыло, он прокрутился вокруг своей оси, словно волчок, зажмурив от удовольствия глаза и описывая крылом окружность проговорил: «Приветствую вас, дорогая наша Анна Сергеевна».
Пеликан был обходителен и вежлив, однако, смелость и решительность незаметно покинули комплект чувств, обитающих внутри Анны Сергеевны в предыдущие минуты. Она осмотрелась. Её окружала светлая просторная комната, окна которой были открыты настежь, и тёплый ветер мягко перебирал занавеску и стоявший на светлом подоконнике цветок. За окнами раскинулся летний сад, уходивший лиловым ковром цветущей лаванды в бесконечность. Рядом со ступеньками расположилась деревянная скамейка, хранящая на своём краешке кем-то забытый бело-розовый шарф.
Комната, наполненная покоем летней свежести , была заставлена полевыми цветами. Они находились повсюду: на столе, покрытом белой вышитой скатертью, на вишневом комоде, на тоненькой изящной этажерке, лежали на фортепьяно и подоконнике, словно их кто то случайно забыл и через мгновение должен вернутся за ними. Неожиданно подхватившее Анну Сергеевну любопытство, подтолкнув её навстречу новому, закружило хороводом безмятежной лёгкости и расслабленности. Она выдохнула, и напряжение тоненьким шлейфом потянулось из ее груди в сторону окна, покидая границы понимания и растворяясь в бесконечности пространства.
Пригласив Анну Сергеевну к столу, на котором уже стояли пыхтевший самовар и несколько чашек, жёлтый пеликан, медленно обходя стол, вкрадчиво спросил: «Надолго ли вы к нам, уважаемая гостья?»
«Не знаю, - ответила Анна Сергеевна. - Я попала к вам случайно, меня привела моя подруга, точнее выразиться, моя черепаха и, пользуясь моими выходными, -слукавила Анна Сергеевна,- предложила прогуляться к вам. И вот теперь я здесь, а послезавтра мне непременно нужно вернуться домой».
«Замечательно», - воскликнул жёлтый пеликан, вновь прокрутившись вокруг себя на одной лапе, словно волчок, и одновременно проводя крылом по кругу.
В какой-то момент Анна Сергеевна стала замечать, что участвует в спонтанной постановке спектакля, неожиданно разворачивающегося на её глазах и непременно имеющего какие-то не до конца распознанные цели.
Перестав вращаться, жёлтый пеликан продолжил: «Понимаете, уважаемая Анна Сергеевна, можете быть абсолютно спокойной, случилось так, что вы перенеслись на двадцать лет вперёд и имеете возможность передохнуть ровно двадцать лет, а 19 июня, в понедельник, вы не торопясь вернётесь на работу, не опоздав ни на секундочку. Можете не сомневаться, здесь вы познакомитесь с вашим мужем и сыном, добрейшие, знаете ли, существа, скажу вам. Мне нужно вам объяснить,что вы ещё многого не знаете. Через год вы повстречаете своего мужа и ещё через два у вас родится сын Миша. И сейчас Мише почти восемнадцать, уважаемая Анна Сергеевна. Они здесь, можно сказать, отдыхают от строгости жизни и условностей, называя происходящее исцелением души. Вот сегодня вас к себе позвали, только попросили двадцать лет назад отмерить. Хотят обсудить, как эти годы более качественно прожить что ли. Не очень им нравятся правила и уставы вашей суровой семейной жизни».
Анна Сергеевна слушала не веря своим ушам, с ужасом смотря на происходящее.
«Не волнуйтесь, не волнуйтесь, - продолжил желтый пеликан. - У нас тут первый раз все волнуются и тревожатся, но потом выпивают бокал вина, и всё становится на свои места».
Стоявший на столе кувшин с вином сосредоточил всё внимание Анны Сергеевны, и она, не стесняясь, выпила большой бокал, словно это открывало перед нею двери к пониманию происходящего.
Однако последствия выпитого были поразительными. Многое перестало иметь остроту и важность. Точнее выразиться, всё тревожно-раздражительное исчезло, и приятно-доброе заполнило внутренние пустоты души.
«Вы готовы встретиться с семьёй?» - как-то особенно выразительно спросил желтый пеликан.
Осмелевшая и раскрасневшаяся Анна Сергеевна, приняв решение продолжать плыть по течению, была готова встретиться с кем и чем угодно.
«Тогда идите в сад, Миша ждёт вас на скамейке».
Договорившись с собой не взвешивать за и против, она вышла на улицу и, подойдя к скамейке, присела на неё рядом с высоким симпатичным молодым человеком на вид шестнадцати-семнадцати лет, читавшим книгу. Увидев Анну Сергеевну, он вздрогнул и прильнув к её шее, негромко произнёс: «Я очень скучал по тебе, мама».
Анна Сергеевна обняла его. Её мозг молчал, а сердце не противилось. Они долго сидели, словно привыкая друг к другу после длительной разлуки.
Миша говорил о своих чувствах к ней и отцу. Отца он называл «своей чистой дорогой». И повествовал о нём крайне проникновенно и ласково. Продолжал он не спеша, словно произносимое им в данное мгновение образами проплывало мимо, и, боясь упустить какую-либо важную деталь, он был крайне внимателен к происходящему.
Анне Сергеевне Миша показался каким-то лёгким и открытым.
Его откровенность подкупала, обезоруживала, располагала. В тот момент она стала осознавать, что чувствует этого мальчика всем сердцем. Взяв его за руки и всматриваясь в родное лицо, она попросила рассказать что привело его сюда и где его отец.
Глубоко вздохнув, Миша начал свой рассказ:
«Оказались, мама, мы здесь не случайно. Я начну со своего детства и расскажу всё-всё о нас. Детство помнится мне тёплым и любимым. Первые четыре года жизни протекали солнечными беззаботными днями. Я мог быть самим собой. Мне открывались все желаемые двери. Окружённый лаской и любовью близких я имел возможность знакомиться с миром свободы и красоты.
Так продолжалось до моего поступления в детский сад. В саду я познал первую несвободу, подчинение, научился врать для достижения цели, зависеть от взглядов и желаний воспитателей.
Я стал маленьким солдатом, мама, и это была первая ступень моего становления.
Второй ступенью стала школа. Школа во многом исказила моё понимание характеров одноклассников, предлагая смотреть на них через призму оценки учителей и их настроения. Одной указкой они вбивали в меня знания, другой контролировали эти самые знания оценкой, словно учитель играл в пинг-понг сам с собой. Задача-оценка, хорошо- плохо. Никто не задумывался: зачем мне столько знать, мама. Я жил литературой, но мне говорили: «Без химии литература невозможна, без химии невозможно вообще ничего. Всё состоит из химии, не так ли...?» Я молил освободить меня от ненужного. Я искал поддержки у тебя, мама, но ты лишь следовала своим общепринятым нормам и направляла учиться без троек, и я учился. Однако, внутри меня жил другой человек. Я испытывал огромную потребность в чтении, игре, веселье, в постоянном ощущении счастья вокруг себя. Выбегая на улицу навстречу жизни, я хватал воздух свободы, вдохновляющий и наполняющий радостью всё моё тело. Забывая в такие моменты о времени, я словно летал внутри моего двора, пока в какой-то момент не был «подстрелен» твоим окриком, мама: «Миша, пора домой, уроки».
А мне не было «пора домой», и дело вовсе не в нежелании учиться, мне необходимо было вдоволь насладиться детской беззаботностью, свободой, теплом и нежностью родительской любви.
Мне не дали испытать подлинность детства. Проходя десятилетние школьные ступени, с каждым шагом я становился дисциплинированней. Я вновь становился солдатом, мама.
В тринадцать лет, будучи ещё не до конца подчинённым этой системе, я поделился своими чувствами с отцом. Папа с первого дня моего рождения проживал вместе со мной периоды моего становления. В таких случаях говорят: «Он жил внутри меня и видел всё оттуда». Доверяя его пониманию, я немного стал счастливей. Однажды вечером он попросил меня задержаться; отложив краски и кисть, отец усадил меня на скамейку около нашего дома и взял меня за руки, точь-в-точь, как я тебя сейчас держу за руки, мама. Глядя мне в лицо так же, как я гляжу сейчас в твоё, мама, он сказал: «Я знаю, что ты чувствуешь, сынок. Всё понимаю, что происходит с твоей душой, и я бессилен. Дорога, проходящая вдоль детства, к сожалению, беспощадна к самим детям. Редко кто может посмотреть на мир глазами малышей, и уж тем более мало кто спрашивает об их переживаниях и советуется с ними. Это жестоко, глупо и несправедливо. Мы взрослые всегда знаем, как лучше, и, конечно же, это не так. Душа ребёнка чиста и восприимчива. Она настолько искренна, насколько может быть настоящей утренняя роса, летний дождь, майская сирень. Душа ребёнка поэтична и легка, открыта и восхитительна. Иногда, разумеется, встречаются и загрубевшие души, но это отпечаток взрослого участия, неумение понять и раскрыть любовь. Родительское равнодушие и ограниченность отравляет ядом детскую душу. Я вижу, как ты стремишься найти себя, ищешь собственную дорогу, несмотря на частое непонимание и противоречие. Я уважаю твой путь, горжусь твоей индивидуальностью и следую за тобой. Природа наполнила тебя гораздо большей смелостью, чем тех, кого я когда-либо знал. Казалось, я мог бы быть полезным тебе, но время открыло для меня одну истину: самое большое, что я могу себе позволить, это не мешать тебе».
Такие слова, мама, сказал мне мой отец в тринадцать. И ты знаешь, мне стало хорошо. Самое ценное для моего пути - это «умение не мешать мне». О, если бы я мог быть свободным! Если бы я с детства имел право выбирать свою тропинку без направляющих и рулевых, мама...
Возможно, я бы не стал кем- то выдающимся, но я бы мог быть самим собой. Мой сосуд был бы доверху наполнен собственной природой и энергией, а это крайне важно для любого из нас. Возможность быть собой, понимать и развиваться, не быть ограниченным рамками оценок, искаженных иллюзий посторонних восприятий, проекций созревших точек зрения, влияния существ, борющихся, как им кажется, за самый вкусный кусок, впоследствии оказывающийся бесполезностью. Возможно, мама, я сложно говорю. Да, наверное, сложно, но это мой шанс перекроить свою жизнь и прожить по-другому с самого рождения. Наш папа, желая помочь мне, переместил нас в свою картину на двадцать лет вперёд. Он нарисовал свой шедевр и поместил нас в него. В написанном им сценарии ты и папа встретитесь через год, а через два я появлюсь на свет. Быть может, услышав мою исповедь и поверив ей, в моей судьбе отыщется иная, отличная от обыденности дорога, и я смогу пройти предназначенный мне путь без «но» и «если». Я понимаю, что будучи маленьким трёх или пяти лет от роду я крайне беззащитен и податлив, но умоляю вас проявить чуткость и внимательность, познайте меня и ,наполнив мою душу любовью, созидайте. Вы сможете наполнить мой парус необычайной силой, и, уверяю вас, гордость за себя станет вашим другом. Пусть я не стану великим художником, спортсменом, поэтом или политиком, но я стану свободным, правильно воспитанным человеком. Я научу своих детей быть свободными. Свобода выбора - это энергия, это вдохновение, это счастливое путешествие длинною в жизнь, мама. Доверяй мне, пожалуйста... Это всё, что я хотел сказать».
Анна Сергеевна, как бы помягче выразится, дорогой читатель,
«в оцепенении сидя, происходящему внимая,
себя в себе не узнавая...
тихонечко офигевала от происходящего))».
В этой части моего повествования я бы предложила немножечко выдохнуть ввиду того, что в итоге все герои окажутся счастливы.
В отличие от сердца, голова Анны Сергеевны молчала, но сердце и что- то в середине груди было утонченно сосредоточено на этом откровенном мальчике, так чётко изложившем на своеобразном языке чувств и эмоций картину своей души. Ей необходима была пауза. Она поудобнее уселась на скамейке, крепко обняла Мишу и, вглядываясь в бесконечную даль цветущей лаванды, замедлила ход привычных мыслей.
Ей было о чём подумать....