ГЛАВА I. В обществе взрослых
О себе и о семье
Наша большая просторная комната была наполнена светом и утренней свежестью. Занавеска смешно вздувалась от лёгкого порыва ветра из открытого окна, а потом опадала.
Я надула щеки, а затем резко их сдула и рассмеялась. Мне эта похожесть показалась забавной.
– Правда смешно? – обратилась я к маме и бабушке, которые в это время приводили в порядок многочисленные цветы в больших и маленьких горшках, расположившихся и на полу, и на подставках разной высоты. Мама говорила, что у бабушки лёгкая рука: что ни воткнёт в землю, всё прорастет, поэтому у нас так много цветов. В основном это были растения с длинными узкими листьями с продольными белыми линиями и острыми зубчиками по краям. Вытирать их было непросто, особенно у основания листа. Но я хотела быть наравне с взрослыми, поэтому потребовала дать мне влажную марлевую тряпку, чтобы тоже протирать листья от пыли. Бабушка ловко обрызгивала цветы, выпуская фонтаном изо рта множество мелких–мелких капелек воды, чего я ещё в свои три года с хвостиком делать не умела и страшно этому умению завидовала. Когда я пыталась повторить подобное, из моего рта всё вытекало, образуя лужицу на полу, или я вовсе проглатывала воду.
– Смотри не поранься! Видишь, какие острые кончики у листьев, – предупредила меня мама.
– Ладно, – пообещала я, хотя острые зубчики уже зацепились за марлю и мое платье и даже покарябали мне руку.
В это время Юрка, мой брат, заглянул в комнату и спросил:
– Ма, когда завтракать будем?
Мальчишки всегда голодные и любят поесть, чего я не могла сказать о себе. С Юркой, который старше меня на 10 лет, мы не дружили, потому что он считал меня мелкотой, обидно называл «мелочь пузатая», хотя я была совсем не пузатая, а, скорее, наоборот. Родители говорили, что я скоро буду от ветра качаться и переломлюсь, если продолжу плохо есть, но я все равно была разборчива в еде.
И всё же мы с братом старались, по возможности, жить мирно. Иногда это удавалось. Я, конечно же, портила Юрке жизнь, особенно когда к нему приходили товарищи, но в глубине души очень его любила, а иногда и жалела, потому что была поздним ребенком в семье и мне доставалось больше внимания родителей.
Жили мы: я, мама, папа, Юрка, дедушка и бабушка – в одноэтажном угловом кирпичном доме на две семьи, выходившем окнами на две улицы, и имевшем отдельные входы с большого общего двора, внутри которого располагалось ещё несколько домов с небольшими приусадебными участками и хозяйственными постройками. Нам принадлежала часть дома с прилегающим небольшим двориком и сараем, без которого дедушка не мог обойтись.
Мой дедушка, Григорий Андреевич, слыл заядлым рыбаком, поэтому во дворе были развешены сети, которые он плёл сам специальным деревянным крючком, а в сарае хранились различные инструменты и принадлежности для рыбалки: удочки, крючки, сачки, макуха, вёдра, резиновые сапоги и прочее. Всё содержалось в образцовом порядке. Мне туда разрешалось заходить только в сопровождении взрослых и строго воспрещалось что-либо трогать. Рядом с сараем стоял ящик, в котором дедушка разводил червей для ловли рыбы. Он периодически взрыхлял почву, добавлял удобрения, заботливо прикрывал ящик деревянной крышкой от непогоды, и черви там толстели, как на дрожжах. Дедушка очень гордился этим и обещал приносить с рыбалки больших сазанов. Иногда я засовывала руку в ящик и вытаскивала жирного скользкого червя, который причудливо извивался в моих руках. На этих червей должна была ловиться действительно крупная рыба.
Я была ещё очень мала, чтобы ходить с дедушкой на рыбалку, но всегда помогала ему собираться в дорогу. А когда он возвращался с уловом, то принимала активное участие в приготовлении рыбы, то есть требовала дать мне тарелку с мукой, где я обваливала рыбу, а заодно щедро посыпала мукой своё платье и пол. В общем, помогала.
Моя бабушка, Евлампия Павловна, была очень добрая и никогда меня не ругала, а шла на поводу моих желаний. На её круглом, почти без морщинок лице всегда была улыбка. Полноватая фигура не мешала ей быть подвижной и управляться с делами, напевая какую-нибудь мелодию. Когда прядь волос непослушно выбивалась из её прически, она быстро разматывала пучок из длинных волос и, не глядя в зеркало, ловким движением заворачивала новый, удерживая его на затылке большой шпилькой, выточенной из слоновой кости.
В нашем дворике рядом с сараем рос старый раскидистый дуб, в тени которого мы укрывались от жаркого летнего солнца. Под ним бабушка ставила раскладушку, чтобы я отдыхала после обеда. «На свежем воздухе хорошо спится», – говорила она. Мне нравилось смотреть снизу вверх на массивные ветви дерева, рассматривать затейливый рисунок из его листвы, сквозь которую просвечивались голубые лоскутки неба. Из желудей я часто мастерила человечков, приделывая им ручки и ножки из спичек, а из цветов, росших на небольшой клумбе, делала одежду, и у меня собралась целая коллекция «желудёвого» народа. Я выбирала королеву, принцессу, цепляла им длинные шлейфы из листиков дуба и разыгрывала представления. В этом придуманном мною мире отважные принцы сражались со злыми волшебниками, пытавшимися захватить власть в королевстве или украсть принцессу, но добро всегда побеждало зло. Так я играла часами.
Родители были рады, что я могла сама себя занять.
Трудные ситуации, или моя любимая Лёля
Надо сказать, что детей моего возраста поблизости не было и мне частенько приходилось играть одной. Я росла среди взрослых, которые вечно были заняты, но всё же находили время и для меня. Они мне много читали, никогда не сюсюкали, поэтому речь моя была правильной и, как отмечали родители, не по годам грамотной и разумной. Я любила порассуждать, требовала, чтобы мне обосновывали необходимость тех или иных действий, спорила, настаивая на своём, приводила свои доводы, поэтому порой возникали «трудные ситуации», перераставшие в конфликты. Да, родителям было со мной непросто! Когда домашние расписывались в своём бессилии победить мою вредность или капризы, то на помощь призывали Лёлю, соседскую старушку, которую я обожала. И почему я бесконечно доверяла Лёле? Ведь все остальные меня любили не меньше.
Лёля со своими двумя старшими сёстрами занимала вторую половину нашего дома. Это были миролюбивые сухонькие старушки, которые всегда приветливо меня встречали. У одной из них были муж и двое взрослых сыновей – инженеров, младший из которых был женат. В общем, народу там было много.
Но Лёлю с её худощавым лицом, множеством мелких морщинок и серыми добрыми глазами, в которых горел молодой озорной огонек, я любила больше всех. У неё был очень приятный голос, и стоило ей со мной заговорить, когда я плакала или капризничала, как я мгновенно успокаивалась. Лёля всегда говорила со мной тихо, спокойно, и я попадала под магию её голоса и ласкового внимательного взгляда, проникающего глубоко в меня. Казалось, она знала все мои мысли.
Лёлю вызывали к нам в «трудных ситуациях», когда родители не могли со мной справиться: будь то подстригание ногтей, приём лекарств, укладывание спать или что-то другое. Ей стучали в стенку, и она являлась незамедлительно. У неё был какой-то свой особый подход ко мне. Иногда я на неё сердилась, зная, что она специально пришла меня успокаивать. Тогда Лёля делала вид, что ей нужен мой брат, а не я. Она садилась с ним рядом и тихонько начинала ему что-то рассказывать. Я сгорала от любопытства и старалась плакать тише.
– А ты реви–реви… Что прислушиваешься?.. Я не к тебе пришла, – говорила Лёля и продолжала свой рассказ. От обиды я недовольно мотала головой, взвывала, как сирена, потом ещё несколько раз громко всхлипывала и постепенно успокаивалась. Затихая, я незаметно перемещалась поближе к Лёле. Уж больно хотелось узнать, о чём же таком интересном она рассказывает брату.
Я начинала понимать, что иногда приходится сдерживать эмоции. Не всегда взрослые идут на поводу у твоих капризов.
Благие намерения
По выходным в столовой собирались все домашние: делились новостями, обсуждали семейные дела, и я, несмотря на свой малый возраст, принимала непосредственное участие в разговоре. К моему мнению прислушивались, и я была очень довольна. В выходные всегда приходил дядя, мамин брат, который жил отдельно. Он не был женат, слыл закоренелым холостяком, но однажды у него все же появилась невеста. Девушка мне совершенно не нравилась, и я сходилась во мнении с бабушкой, что она ему не пара.
Когда дядя приходил к нам со своей невестой на ужин, та бесцеремонно вмешивалась в наше общение с дядей, совала нос не в свои дела и вообще много говорила и требовала к себе внимания. Но это я ещё как-то терпела, потому что мама настойчиво вбивала всем мысль, что дядя уже не мальчик и если он не женится сейчас, то уже не женится никогда и будет жить бобылём. Я не знала, что такое «бобыль», но слово это мне не нравилось, поэтому я изо всех сил старалась принять его девушку как будущего члена семьи.
Мои благие намерения потерпели крах и все из-за поведения его избранницы при подготовке к Новому году. Папа установил в зале замечательную пушистую ёлку, мы открыли коробки с ёлочными игрушками, бережно переложенными ватой и мягкой бумагой, чтобы не побились. Я в радостном возбуждении прыгала под елкой в предвкушении, что сейчас буду её наряжать. Осторожно взяв из коробки большую серебристую сосульку, я собралась повесить её на нижнюю ветку, но тут инициативу перехватила дядина избранница (они как раз были у нас в гостях). Она решила, видите ли, помочь мне и принялась на свой вкус развешивать на ёлке блестящие шары, шишки, сказочные домики и фигурки, мягко отстранив меня от этого занятия по той причине, что я маленькая и могу нечаянно разбить хрупкие игрушки.
– Да ты и не дотянешься до веток, – добавила она, улыбаясь, – росточка не хватает!
Я была вне себя от этих замечаний. Как она смеет так поступать?! Я пододвинула к ёлке стул и решительно заявила:
– А я встану на стул и дотянусь!
Девушка мило улыбнулась.
– Давай я лучше сама буду вешать игрушки, а ты – показывать пальчиком, куда хочешь их поместить, ладно? – и, не дожидаясь моего согласия, она взяла в руки фигурку Красной Шапочки на прищепке и пристроила на ветке по своему усмотрению.
Моё терпение было на пределе. Я с трудом сдерживала слезы: это моя комната, моя ёлка, мои игрушки, а распоряжается ими какая-то чужая тётя.
«Нет уж! Такая родственница мне совсем не нужна! Пусть уж дядя будет бобылём!» – решила я.
Сочинительство
Я ценила своё общение с дядей, которого в семье воспринимали как чудака, но мне его чудачества нравились. С ним всегда было интересно, хотя он общался со мною строго и не поощрял баловства. Мы с ним занимались сочинительством. Любимыми героями наших выдумок были игрушечные коты: черный плюшевый кот Василий с зелёными стеклянными глазами и усами из лески, да пластмассовый рыжий кот Ангорский. Ах, какие увлекательные похождения были у этих двух друзей! А что за проделки устраивал кот Василий! Мы придумывали сказки и занимательные истории, в которых действующими лицами были мои игрушки, реальные или выдуманные персонажи.
Мы уединялись с дядей в комнате, чтобы никто не мешал, и сочиняли стихи по очереди: например, две строчки – он, две строчки – я. Мы сидели в полумраке комнаты, как заговорщики, и шёпотом произносили рождающиеся строки.
– Кот Василий и Ангорский оба в ящике сидят
И о чем–то потихоньку меж собою говорят, – начинал дядя.
– Кто-то стукнет по доске! И коты поджали хвост.
Ну, я тут прислушался, как семиголовый кот… – продолжала я.
– А кто же стукнул по доске? – спрашивал дядя.
– Кто-то, – отвечала я таинственно и пожимала плечами. – Неизвестно кто! Это и надо выяснить, а коты сначала испугались, а потом стали думать, кто же это мог быть? – поясняла я.
– А почему «семиголовый кот»? – снова интересовался дядя.
– Как почему!? Семиголовый кот лучше слышит, чем просто кот. У него ушей больше!
– Мд-а-а! Интересно… Ну, и что было дальше?
И тут нашей фантазии не было предела. Мы уже забывали о стихах и наперебой предлагали дальнейшее развитие событий.
Дядя почему-то любил сочинять истории только про котов: игрушечных и живых. Я не возражала. Особенно мне нравилось стихотворение про кота Василия, в сочинении которого я принимала активное участие.
Был у Нади кот Василий,
Ну, не кот, а просто смех,
Сам собой такой красивый
И не мог он без потех!
Натворить и напроказить
Был он мастер хоть куда!
По деревьям мог он лазить,
Не найдешь его тогда.
Заберётся на верхушку
И кричит: «Мяу-мяу!
Где там Надины игрушки?
Посмотрите, где сижу!»
Кот Ангорский и другие
Без него не могут жить,
Даже куклы заводные –
Все хотели с ним дружить.
Мама всегда удивлялась, что в этих историях кот Василий вытворяет всё, что хочет, а ему всё сходит с рук, его любят и прощают.
– Наденька, как же это так? – спрашивала она. – Он ведь ведёт себя не лучшим образом, хулиганит, неуважительно разговаривает с игрушками, ставит себя выше других, а выходит – он герой! Все хотят с ним дружить!
На что отвечал дядя: «Да, как ни странно, и у людей тоже такое случается: нравится не паинька-мальчик, воспитанный, вежливый, а как раз наоборот! Вот такой парадокс жизни!»
Я задумалась и сделала вывод, что в жизни есть противоречия, но объяснить их я пока не могла.
Увлекаясь игрой, мы не замечали времени, и нас порой окликали:
– Эй, сочинители, идите есть! Ужин остывает!
Народная артистка
В нашем зале стояло пианино, которое постоянно притягивало моё внимание. Мама была учителем музыки по классу фортепиано, и когда она занималась, отрабатывая гаммы или разучивая пьесы, я садилась рядом на детский стульчик и слушала. Я донимала её просьбами научить меня играть на этом волшебном инструменте, но мама отвечала, что ещё не пришло время, мои пальчики не окрепли и надо набраться терпения и подождать.
– Мы лучше с тобой попоём или поиграем в игру «угадай нотку».
Мама закрывала клавиши рукой и брала ноту. Я должна была пропеть этот звук, запомнить его, а потом найти ноту на клавиатуре в указанном отрезке. Это была очень увлекательная игра, во время которой я могла пальцем нажимать клавиши в поисках нужного звука. В другое время мне не разрешали трогать пианино. Мама строго говорила: «Не барабань! Будешь играть тогда, когда научишься, а барабанить нельзя!». И крышку пианино мне строго-настрого было запрещено поднимать, так как она была тяжёлая и могла отбить мне пальцы.
Зато мы с мамой много пели, разучивали ноты и детские песни. Мама говорила, что голос – это тоже инструмент, которым надо уметь владеть. Я была согласна часами заниматься музыкой, но, к сожалению, маме всегда было некогда, и ей приходилось отвлекаться на свои взрослые дела.
Когда меня переполняли эмоции, я бежала к Лёле, бесцеремонно вторгаясь в соседскую квартиру, и созывала всех обитателей на концерт. Я быстро расставляла в зале стулья и усаживала всех, кто находился в это время дома. Добрые соседи становились зрителями на моих частых концертах, поэтому в стены своевременно были вбиты гвозди и натянута веревка для покрывала, которое служило занавесом импровизированной сцены. Как и у нас в комнате, у соседей тоже было много домашних растений и даже две пальмы в больших кадках, так что получалась замечательная декорация.
Я становилась посредине сцены и громко объявляла:
– Начинаем концерт! Выступает народная артистка Надя Соловейкина. Борис Заходер. «Буква Я».
Две косички – крысиные хвостики, как называл их брат – с вплетёнными в них розовыми бантами торчали в разные стороны, большие глаза загорались огнём, а на щеках от возбуждения проступал румянец.
Стихов я знала несчётное количество и декламировала их с выражением, стараясь изменять голос соответственно ролям. Перебить меня во время выступления не представлялось никакой возможности, я не останавливалась, пока не пересказывала всю книжку до конца. За декламацией одного стихотворения шла другая, потом песня, затем танец… И так на долгие часы. Каждое выступление заканчивалось моим глубоким реверансом и бурными аплодисментами публики. Периодически я убегала, чтобы, облачившись в кружевную накидку или взяв веер для следующего номера, вернуться под овации зала. Самое интересное: мой концерт не надоедал соседям, они с удовольствием слушали меня и от всей души хлопали в ладоши, крича: «Браво! Бис!» Я кланялась и взмахом руки призывала к тишине, чтобы объявить следующий номер. Это были волшебные минуты моего парения в небесах от счастья!
Я всем своим существом ощущала, как приятно быть центром внимания: все на тебя смотрят, слушают и хвалят.
Я вся в работе…
Много времени я проводила, рассматривая книжки, которые практически все знала наизусть, потому что просила родителей перечитывать их мне тысячу раз. Были у меня очень любимые и просто любимые книжки. Но «самой-самой» была книжка «Буква Я» с удивительными картинками, где буквы были нарисованы с глазами, носом, ртом и короткими смешными ручками и ножками. Я рано выучила весь алфавит и научилась читать, благодаря этой книге.
Как-то я увидела у одной знакомой девочки эту же сказку в другом издании, где вместо голов к туловищам человечков были прилеплены буквы. Мне эта книжка совсем не понравилась! Оказывается очень важно, чтобы художник правильно нарисовал картинки, иначе книжка может не произвести никакого впечатления. Та девочка очень удивилась, что эта книжка была моей любимой. И я пришла к выводу, что рисунки в книжке очень важны.
Однажды папа принёс мне украинскую сказку о жадном барине и кавунах (по-украински это арбузы). Я всегда слушала её внимательно и сосредоточенно следила, как перелистывают страницы. В книжке была картинка, которая мне внушала ужас и отвращение. На ней был изображён барин, который объелся кавунов, а потом – бумс – и лопнул! Да, этого обжору и жадину разорвало на части! И художник очень выразительно изобразил, как в разные стороны разлетелись все части его тела. Я не могла на это смотреть и предусмотрительно зажмуривала глаза, когда доходили до этой страницы, а потом осторожно спрашивала: «Всё? Можно смотреть?».
Я трепетала от мысли, что по неосторожности, даже мельком, могу увидеть этот рисунок. Домашние не находили в этой иллюстрации ничего страшного и удивлялись моей реакции, но относились с пониманием.
Они считали меня слишком чувствительной и впечатлительной, к тому же с ярким воображением. Я с этим была согласна.
И ещё я обнаружила, что окружающие не всегда понимают, что ты чувствуешь.
Мой папа, Николай Петрович, работал преподавателем в институте, писал статьи, готовился к лекциям. Он часто сидел за своим письменным столом, читал книги, журналы, что-то подчеркивал, делал пометки на полях.
Я подходила к нему, просилась на колени и спрашивала: «А что ты делаешь?». «Работаю», – отвечал он.
Мне очень хотелось походить на него, поэтому я часто усаживалась поудобней на детский стул, располагая рядом две большие картонные коробки: одну – полную книг, а другую – пустую. С карандашом в руках, как это делал папа, я внимательно изучала книгу, что-то подчеркивала, ставила галочки, а затем откладывала «прочитанную» книгу в пустую коробку. Книжек у меня было много, поэтому такое занятие требовало достаточно долгого времени, в течение которого меня не было слышно и видно. Я была всецело поглощена этим процессом, и часы пролетали незаметно на радость взрослым.
– Наденька, ты чем занимаешься? – интересовались домашние.
– Работаю – серьёзно отвечала я.
Раздавалось понимающе уважительное: «А–а–а…»
С чувством удовлетворения я вставала со стула лишь тогда, когда все книжки из одной коробки перебирались в другую.
Автографы, или учусь писать
Рассматривая книжки с картинками и изучая Азбуку, я выучила алфавит и начала пробовать писать. Для этой цели мне была подарена тетрадь, в которой я старательно выводила печатные буквы и самые важные слова: мама, папа, Юра, Надя, бабушка, дедушка, дядя, Лёля. Однако в какой-то момент мне показалось этого мало и захотелось применить своё умение в других местах, чтобы все узнали о моих успехах. Сначала я подписала все семейные фотографии, которые были помещены за стекло с внутренней стороны папиного книжного шкафа. Я вынимала фотографию, рассматривала её и на обратной стороне, послюнявив химический карандаш, подписывала тех, кто был изображён: мама, папа, Надя, Юра или Я. Если же фотография была групповой, то я писала только тех, кого знала. Если же я не знала никого, то писала просто «Я» или «НАДЯ», часто путая, в какую сторону должна быть повернута буква «Я». Но вскоре мне стало недостаточно фотографий, нужно было оставить свои пометки в каких-то других значимых местах. Писательский зуд овладел мной не на шутку.
И вот как-то раз мама, открыв свою драгоценную тетрадь с рецептами и описанием выкроек, неожиданно обнаружила на полях страниц и в самом тексте неведомо откуда взявшиеся надписи печатными буквами «НАДЯ» и «Я», причём буква Я была написана то правильно, то в зеркальном отображении.
– Это как же понимать, доченька? Когда это ты успела залезть в мои тетради и оставить свои автографы? – удивилась мама.
Довольная, я улыбалась. Потом мама заметила надписи в своих нотах: на полях и на нотном стане. Особенно часто моё имя встречалось в детском нотном сборнике «Первые шаги». Там я вдобавок раскрасила картинки цветными карандашами. В конце каждой страницы красовалось моё имя. Да, я поработала на славу, не поленилась.
– Надя, книжки портить нельзя. Пиши у себя в тетрадке. По этим нотам учатся дети, и ты будешь учиться. Их надо беречь, – пожурила меня мама.
– А я и берегу. Листочки немятые, уголки не загнулись… Я разрисовала картинки, чтобы было красивее, – пояснила я.
– Но ты написала и на библиотечных нотах, а мне их надо будет сдавать! Это нехорошо! Нельзя без спроса брать чужие вещи и хозяйничать!
Но мамины замечания не охладили моего пыла. На дедушкиной газете рядом с заголовками статей красовалось «НАДЯ», такая же надпись появилась и на бабушкиных медицинских рецептах… Постепенно я подобралась и к бумагам на письменном столе.
Когда папа увидел мои каракули на своих рукописях, он мне терпеливо объяснил, что на его столе без разрешения ничего трогать нельзя и брать его конспекты не надо.
Я всё пропустила мимо ушей, и, когда в очередной раз мной овладел писательский азарт, я, конечно же, забыла о папиных наставлениях и принялась выводить своё имя на всех бумагах, которые попадались мне под руку. Листочков у него на столе было много, некоторые аккуратными стопками были уложены в несколько рядов, а другие размещались в картонных папках, завязанных тесёмками. Я сунула свой нос везде, мною полностью завладел творческий процесс.
Вечером, когда папа сел за письменный стол поработать, он неожиданно позвал меня:
– Надя, ну-ка иди сюда. – папин голос звучал строго. Я подбежала к нему.
– Что это? – спросил он, указывая на свои бумаги. – Кто это написал?
Суровый взгляд серых глаз из-под коротких густых бровей не предвещал ничего хорошего. Я молча моргала глазами, предчувствуя бурю.
– Я же предупреждал, чтобы ты не подходила к моему столу и ничего на нём не трогала! Почему ты не послушалась?
Голос его с каждой фразой креп, глаза смотрели строго, и в моей голове начала происходить усиленная работа: что же придумать в своё оправдание, чтобы папа на меня не сердился?
– Ты понимаешь, что испортила мне статью, которая уже отпечатана начисто и её надо нести в редакцию?… И мало того, что ты сделала надписи на каждой странице химическим карандашом, так ещё размазала его и перепутала страницы! Мне теперь надо заново разбирать все бумаги, ты устроила настоящий хаос! Как это понимать? Ты мне казалась разумной девочкой, но теперь... – он расстроенно хмыкнул и покачал головой. – Как я отдам в таком виде статью и когда? Почему ты не послушалась меня и сделала это? А?
Надо было что-то отвечать, я занервничала. Папа у меня был строгим. Я помнила, как он разговаривал с Юрой, когда сердился, если тот плохо себя вёл или получал плохие оценки в Суворовском училище. Туда родители определили его учиться, чтобы, по их словам, он не рос оболтусом. «Дисциплина для мальчишек – первое дело! – говорил папа. – Мозги в порядок приводит».
Я очень переживала за брата, когда его ругали, стараясь потом его пожалеть и утешить, и сама остерегалась попадать к папе в немилость. А тут его недовольство было вызвано моим поведением. Я запаниковала. Его худое лицо ещё больше вытянулось, прямой нос с небольшой горбинкой заострился, на переносице пролегла глубокая морщина, а тонкие губы были плотно сжаты. Весь его вид выражал недовольство.
– Я не знаю… – еле слышно пролепетала я, на ходу придумывая оправдание, чтобы отвести грозу. – Мы играли с котом Василием, а потом подошли к твоему столу… И он попросил показать, как я пишу…
– Кто? Кот Василий?
– Да.
– И что, ты не могла написать на чистом листе или в своей тетради?
– Он сказал: «Закрой глаза». И стал подкладывать мне листочки, на которых я должна писать.
– Мои листочки? С моей статьей?
– Да, но я же не видела, где пишу, – голос мой на какое-то мгновение окреп, так как мне показалось, что моё объяснение папу устроит.
– Не видела?
– Не видела…
– Значит, ты не виновата? Виноват кот Василий…
– Ты же знаешь, какой он выдумщик, – промямлила я, предчувствуя, что-то недоброе.
Я сникла, но все же надеялась, что история с котом Василием поможет смягчить папу.
– Да-а-а, не ожидал, что ты такая жидкая на расплату…
Мои глаза наполнились слезами. Я начала всхлипывать.
– Не кисни, я этого не люблю, – сказал папа. – Если своей вины ты не чувствуешь, а говоришь, что подвёл тебя кот, то придётся наказать его. Поскольку он игрушечный и я не знаю, как надо его воспитывать, то я, пожалуй, просто выдворю его из дома, чтобы он не затевал впредь таких игр и не вовлекал в них тебя. Отнесу на улицу и отдам первому встречному…
Слёзы ручьём потекли из моих глаз от страха, что моего любимого кота могут кому-то отдать и я его никогда больше не увижу. Папа говорил серьёзно, и я понимала, что он выполнит своё обещание. Я заревела во весь голос.
– Не квасься! Набедокурил кот Василий – пусть отвечает! Не нужны нам в доме такие шалуны! Где он? Давай его сюда!
Я со всех ног бросилась к игрушкам, схватила двумя руками кота Василия и, крепко прижимая к себе, закричала сквозь слёзы:
– Нет, не дам! Я его люблю, я не отдам его «первым встречным»!
– Что значит – не отдашь? Зачем мне в доме кот, который портит мои рукописи и плохо влияет на дочь?! На него же нет никакой управы! Оставлю, а он снова вытворит что-нибудь подобное. Нет уж, подруженька! Давай кота мне. Иди сюда…
Я спрятала кота за спину и не сдвинулась с места.
– Что же ты не идешь? – поинтересовался папа.
– Я, я не отдам его, – заикаясь, пролепетала я. – Он не виноват.
– Как не виноват? – удивился папа.
– Я сама играла. Я сама написала на твоих листках…
– А-а-а, вот оно в чём дело… Значит виновата всё-таки ты, а не кот Василий?
Я кивнула.
– И мне надо тебя наказывать, а не его?
Я потупила глаза в пол и молчала, крепко прижимая к себе своего любимца.
– Ну, что ж, хорошо, что ты нашла в себе силы признаться, а не переложила ответственность на друга! Но ты вдвойне поступила некрасиво: не послушалась папу и попыталась свалить свою вину на другого. Нехорошо. Совершила проступок – держи ответ! Так-то вот! Положи кота, бери свой стульчик и ставь его в угол. Посиди там и подумай о своём поведении, пока вот эта большая стрелка не дойдет до цифры шесть, – и он указал на часы.
Понурая, я сидела в углу. Мне было очень стыдно, что я сначала не захотела признать свою вину, старалась обернуть всё в шутку и из-за этого чуть не лишилась своего друга, героя всех наших с дядей историй. Мне было так горько! Я на всю жизнь запомнила, что лучше всегда говорить правду и не перекладывать ответственность за свои поступки на других.
Эта выходка стала последней каплей всеобщего терпения в истории с моими надписями в самых неподходящих местах. Все удивлялись, как я ещё к Юре не залезла в учебники и тетрадки, вот тут-то уж была бы самая настоящая буря.
Папа строго-настрого наказал мне никогда больше ничего не брать без разрешения ни на его столе, ни в маминых нотах, ни у Юры, ни у кого бы то ни было. И я запомнила его наказ: никогда не лазать по чужим вещам и не брать ничего без спроса.
Бабушка - подружка
Когда все домашние расходились утром на работу, я оставалась дома с бабушкой. Она была добрая, терпеливая и, самое главное, заменяла мне подружку-ровесницу. С ней мы могли завести игры на целый день: в «магазин», в «доктора», в «школу», в «парикмахерскую». Во всех наших затеях принимали участие игрушки, и самыми любимыми, помимо котов Василия и Ангорского, были кукла Кулька с фарфоровой головой и тряпичным туловищем и собачка Жужутка, сшитая из коричневой фланели. Когда мы играли в «доктора», то я была врачом, а бабушка с Кулькой и Жужуткой – пациентами. Я их лечила: ставила градусник, понарошку делала уколы, мазала зелёнкой или акварельными красками ранки, бинтовала ушибы. Бабушка терпеливо сносила все мои врачебные процедуры, после которых долго отмывалась от мази и красок, а вот Жужутка с каждым разом становилась всё цветистее и грязнее. Отмыть её было невозможно.
Каждой игре я отдавалась полностью и требовала, чтобы бабушка исполняла свою роль по всем правилам. На приёме у врача, например, жаловалась, показывала, где болит, выполняла назначения. Игра могла продолжаться целый день, прерываясь только на обед и дневной сон.
Часто играли «в магазин». Все мои книжки я раскладывала на большом обеденном столе, покрытом клетчатой клеёнкой, и понарошку продавала их бабушке, которая была покупательницей вместе с Кулькой и Жужуткой. Происходили длинные диалоги между продавцом и покупателем. Я предлагала то одни, то другие книги, рассказывала о них. Моя энергия была неиссякаема, а бабушка почему-то, если игра затягивалась, начинала дремать. На мой вопрос «Какую книгу вы хотите купить?» она, ничего не отвечая, бросала Кульку на книжку: вроде бы та её выбрала. Такой поворот дел меня не устраивал.
– Так вести себя в магазине нельзя! Скажите спокойно, какую вам книгу показать, – отчитывала я Кульку, убирая её с прилавка и возвращая бабушке. И, уже выходя из роли, просила: «Бабушка, ну, не спи! Говори, что хочет купить Кулька».
Бабушка обречённо вздыхала и, прогоняя сон, неохотно включалась в игру. Да, я была настойчивой и играть мне никогда не надоедало.
С особым удовольствием я была парикмахером. У бабушки были длинные волосы, ниже плеч, которые я тщательно расчёсывала, приговаривая:
– Дама, не волнуйтесь, я сделаю вам самую модную и красивую причёску. Останетесь довольной.
На этапе расчёсывания бабушка начинала «клевать носом», но когда мои не очень ловкие пальчики цепляли непослушные одинокие волоски, заплетая косу, бабушка вздрагивала, а при вплетении в косу ленты, морщилась и периодически издавала странные свистящие звуки.
– Потерпите, пожалуйста, сейчас будет красиво.
– Ты так говоришь, как будто я на приёме у зубного врача, а не в парикмахерской! В парикмахерской клиенты получают удовольствие, а не ойкают от боли, – с улыбкой замечала бабушка, пытаясь ослабить причинявший ей неудобство волосок.
– Клиентка, уберите руки, не мешайте! Вы сейчас всё испортите! – И потом: – Ну, бабушка! Перестань! Я ещё не закончила.
– Ладно-ладно, давай, продолжай! Только делай аккуратно, не тяни и не вырывай волосы. Вон сколько их на расчёске! Бережно относись, их у меня осталось не так-то много.
– Прошу Вас, сидите смирно, не разговаривайте и не мотайте головой, вся причёска разломается, – строго командовала я.
Рядом в плоских вазочках лежали шпильки, заколки, невидимки и резинки, которые я применяла при своей работе. После художественной укладки косы я закрепляла её черными тоненькими заколками с замочком и шпильками, безжалостно вонзая их в голову. Эта процедура заставляла бабушку нервно подёргиваться, жалобно постанывать и пытаться помочь себе руками, с которыми мастер вступал в борьбу за сохранение своего шедевра.
– Не трогай, бабушка! Сейчас всё развалится и придётся начинать сначала! – взывала я к совести клиентки.
Эти слова производили магическое действие и заставляли одуматься: бабушка затихала, отдавая себя в полное моё владение, с трепетом представляя, что данная процедура может повториться снова.
Соорудив на бабушкиной голове, по словам дедушки, «вавилонскую башню, я украшала её искусственными цветами, капроновыми бантиками и в довершение втыкала большие декоративные шпильки из слоновой кости с ажурным гребешком.
В этом произведении моего парикмахерского искусства мама заставала бабушку, приходя с работы. Я вносила в причёску последний штрих и подносила бабушке зеркало.
– Ну, как? Нравится? – затаив дыхание, спрашивала я, с волнением ожидая ответа.
– О-о-о, как красиво! – заключала бабушка, внимательно рассматривая себя в зеркале. – Я просто преобразилась до неузнаваемости!
Я была на верху блаженства.
– Только смотри, не ломай причёску, походи так, – просила я, видя, что бабушка уже намеревается взяться за расчёску.
Все вокруг улыбались, вот, дескать, какая растёт у нас мастерица!
– Наденька, пожалей бабушку, дай ей отдохнуть, – просила мама, улыбаясь. – Ты её уже совсем замучила своими играми.
– А бабушка не устала, – парировала я, – ей нравится. Правда же?
– Конечно, внученька, нам с Кулькой нравится играть.
Домашние многозначительно переглядывались.
– Мама, не иди у неё на поводу! – наставляла мама бабушку.
– Что ты! У Нади такой напор, что у меня нет сил спорить с ней, она всё равно настоит на своём! – отвечала бабушка, ласково поглаживая меня по голове.
Я была очень довольна собой и тем, что у меня есть такая замечательная бабушка, но все же догадывалась, что взрослые по-своему относятся к моим затеям. Я чувствовала, что для них игра была утомительным занятием, а я могла наслаждаться игрой бесконечно и никогда не уставала.
Эта догадка помогала мне чувствовать настроение бабушки и не слишком ей надоедать, чтобы не лишиться подружки в её лице.
– Ладно, давайте заканчивать игру. Будем ужинать, – предлагала мама.
Стол с историей
– Надя, помогай мне накрывать на стол. Расставляй тарелки, раскладывай приборы, салфетки.
– Ура-а-а! Я буду помогать, – обрадовалась я, уже представляя себя официанткой.
Наконец все расселись за столом и, отведав бабушкиной фирменной баранины, запеченной в духовке, и политой особым сливовым соусом, приготовленным по собственному рецепту, стали нахваливать ужин и кулинарные способности хозяйки.
– И когда ты, мама, всё успеваешь? – удивилась моя мама. – Ведь целый день ты проводишь под неустанным оком моей доченьки!
Когда говорили обо мне, я всегда начинала ёрзать на стуле.
– Не волнуйся, у меня бывают перерывы. Надя очень хорошо играет сама с игрушками или раскрашивает картинки. Если увлечётся, то у меня появляется время для домашних дел. А сегодня, дорогие, у меня к чаю пирог с яблоками! Сейчас принесу, – и она проворно выскользнула за дверь.
За столом чувствовалось оживление и слышались одобрительные замечания в предвкушении наслаждения бабушкиным пирогом.
– Мне, чур, кусок побольше как растущему организму! – потребовал Юрка, потирая живот и дожёвывая мясо.
– Ладно, режь такой кусок, которому рот обрадуется! – предложил папа.
В это время бабушка на большом блюде внесла пирог, и его ванильный аромат защекотал мне нос.
– Вот это пирог! Всем пирогам пирог! – воскликнул дедушка.
– Сдоба тебе, мамочка, всегда удаётся! А у меня плохо получается тесто, как я с ним ни бьюсь, – заметила мама.
– Ничего, со временем получится, на всё нужен опыт, – успокоила бабушка.
– Да-а-а, пироги у Евлампии Павловны всегда выходят на славу, – поддержал разговор папа. – Этого у неё не отнять! Кулинарка с большой буквы!
Все одобрительно закивали и принялись пить чай.
По комнате разливался приятный мягкий свет от висящей над столом лампы в оранжевом абажуре с бахромой. Я не спеша прихлебывала чай из блюдца и наслаждалась вечером в кругу семьи.
Сытный ужин несколько разморил народ и расположил к разговору.
– А ты знаешь, что этот стол, за которым мы сидим, не простой, а с историей? – вдруг обратилась ко мне мама и переглянулась с бабушкой.
– Как это – с историей? – заинтересовалась я.
– А ты попроси дедушку, он расскажет.
Все посмотрели на дедушку. Он аккуратно сложил газету, которую взял читать, передвинул с глаз на лоб очки, дужки которых были соединены тонкой резинкой, и деловито откашлялся.
– Ну, что ж, можно и рассказать.
Он неторопливо встал, обошёл стол и, отвернув скатерть над одним из углов, подозвал меня.
– Видишь? – он указал мне на глубокую вмятину на массивной дубовой ножке стола.
– Да, – выдохнула я и осторожно потрогала пальцем неровные края углубления в дереве.
– Это, внученька, след от выстрела. Там, глубоко внутри, сидит пуля, которую твоя мама, когда была маленькой, всадила туда из ружья.
Я была потрясена:
– Как это?
– А вот так, – продолжал дедушка. – У нас дома было охотничье ружьё, которое хранилось в чулане. Однажды твоя мама и дядя остались дома одни, к ним пришёл в гости соседский мальчишка. Надумали они играть в прятки: стали забираться в разные места, да и наткнулись в чулане на ружьё, которое оставил там недавно гостивший дальний родственник. Чулан всегда был закрыт на навесной замок, а тут почему-то оказался незапертым.
Я слушала, затаив дыхание.
– Так вот, нашли они это ружьё и принесли в комнату, стали крутить-вертеть в руках, рассматривать со всех сторон. А мама твоя, ещё маленькая и глупенькая, каким-то образом нажала на спусковой крючок, ружьё возьми да и выстрели! Слава Богу, никого не убило! Мальчишки перепугались, мама заплакала. В комнате дым коромыслом. Ружьё бросили на пол, а сами забились под стол. На шум прибежали соседи. Что да как? Ничего не могут понять. Детей вытащили из-под стола, осмотрели – никто не ранен. Стали искать, куда попала пуля, но найти не смогли. Только через несколько дней после происшествия обнаружили вот эту дыру и поняли, что пуля угодила в стол: ножка массивная, в ней она и застряла. И по сей день там сидит… Вот такая история!
– Правда, мама?
– Да, было дело, – застенчиво сказала мама. – Тихая-тихая я была, а видишь, что учудила! А ведь говорил мне брат: не трогай ружьё. А я не послушалась! До сих пор не понимаю, как оно выстрелило?
– И я тоже не понимаю, почему оно оказалось заряженным. Это серьёзный урок был и нам, взрослым! Надо надёжно прятать от детей опасные вещи, – заметил дедушка.
– А лучше и вовсе не иметь их в доме, – с укоризной добавила бабушка. Дедушка виновато вздохнул и покачал головой.
– И нам, детям, была наука: не лезьте, куда не надо, – подытожила мама.
Этот рассказ внёс оживление в беседу. Домашние продолжали обсуждать услышанную историю, а я с интересом, как-то по-новому взглянула на наш большой дубовый стол. Всё вроде бы было, как прежде, но всё же что-то изменилось. За этим, как мне казалось, ничем непримечательным столом протекала вся наша жизнь. Дедушка любил расположиться за ним с газетой и стаканом чая. Он всегда пил очень горячий чай из стакана в серебряном подстаканнике, чашек он не признавал. Мама делала выкройки для шитья, бабушка раскладывала свои рецепты, писала письма, а я рисовала. За столом проходили семейные советы, за ним принимали гостей. И вот этот самый обычный стол, оказывается, имел историю.
Я с опаской ещё раз потрогала ножку стола и задернула скатерть. Там до сих пор сидит пуля. Вот это да!
Я сделала вывод, что многого не знаю из истории нашей семьи, не знаю о том, что было до моего появления на свет.
Капкан
Папа часто работал дома, читал книги, писал статьи. Мама в такие часы говорила:
– Наденька, не шуми. Папа работает, – и прикрывала плотнее дверь к нему в комнату.
Я старалась играть тихо, но когда мною овладевало любопытство – что же там делает папа? – я тихонько заглядывала к нему в кабинет.
– Надя, зачем ты мешаешь папе? Он работает, – останавливала меня мама.
– Ничего я не мешаю. А он не работает, а лежит на кровати, – весело однажды сообщала я и смело вошла в комнату.
– Папа, ты же не работаешь?
Папа лежал на кровати с открытыми глазами в своей любимой позе «мыслителя», уперев указательный палец в висок, а большой – в щёку, замяв на ней складку. У него был большой лоб и залысины по бокам, что свидетельствовало о присутствии большого ума, как говорила мама. А папа добавлял:
– Да, хоть об лоб поросят бей!
Я представляла хрюкающего розового поросенка, которого взяли за копытца и ударили о папин лоб. Получалась какая-то нелепица, но было смешно.
– Нет, дорогая, я работаю.
– И нет… Не работаешь… Ты же просто лежишь на кровати! Когда ты работаешь, ты пишешь за столом…
– Я сейчас тоже работаю. Я думаю…
– Думаешь?
– Да, лежу и думаю. Прежде, чем сесть за стол и начать писать, я должен подумать…
– А-а-а…– недоверчиво протягивала я.
Я забралась к нему на кровать и начала прыгать. Папа любил кровать на железной сетке и ни за что не хотел её менять на более современную, как его ни уговаривали.
– Па-па! Да-вай по-ба-лу-ем-ся! – задыхаясь от прыжков, предложила я.
У нас с папой была такая игра – «капкан».
– Ну, давай! – согласился папа.
Я должна была быстро пробежать от одной спинки кровати до другой, не попав в папину ладонь с растопыренными пальцами. С визгом я преодолевала расстояние, стараясь не быть пойманной. Иной раз мне это удавалось, я смеялась, довольная своей ловкостью, но иногда моя нога попадала в крепкий капкан, я со смехом падала на кровать, пытаясь вырваться. Но не тут-то было: капкан крепко держал меня за щиколотку. Начинались возня, крики о помощи, всяческие уловки. Капкан, наконец, раскрывался, и я освобождалась.
Зашла мама:
– Что тут у вас происходит?
– В капкан играем! – возбуждённо сообщала я, поправляя растрёпанные волосы. – Смотри, мама, как я умею!
И, довольная своей прытью, побежала по кровати, стараясь увернуться от папиной руки с растопыренными пальцами, лежащей до поры до времени спокойно. Преодолев успешно опасное место, я радостно крикнула:
– Видишь?! Не поймал! Не поймал!
– Молодец! Ну, хватит, вот уже какая разгорячённая. Хорошего понемножку…
– Нет-нет, мамочка, ещё! Давай, пап, лови! – Я снова бесстрашно побежала по кровати от одной спинки до другой, картинно облокачиваясь на её прохладные металлические перекладины, чтобы отдышаться после очередной победы.
– Ну, не представляйся, пожалуйста, – сказал папа. – Ладно, поиграли и будет.
– Нет-нет, ещё… Ну, давай! – потребовала я, откручивая металлический шарик, украшающий спинку кровати.
– Нет. Всё, хватит! Мне надо работать. Закрути шар на место… Знай, что делу время, а потехе час. И ты займись делом.
Я знала, что с папой спорить бесполезно. С неохотой я подчинилась.
Я понимала, что не всегда можно настоять на своём. Мне нравилось играть с папой, но я никогда не знала меры.
Первое знакомство с морем
Почти каждое лето мы проводили отпуск родителей на море. Впервые я увидела море в Гаграх, когда была ещё очень мала. Не всё сохранилось в моей памяти, но ярко запечатлелся образ неспокойного моря с волнами, похожими на горы, вздымающимися по всей поверхности. Мои воспоминания этого периода отрывочны, но некоторые эпизоды я помню достаточно чётко.
До сих пор загадка, по какой причине я страшно не хотела купаться: может быть, меня напугал шум прибоя, или морские волны, или прохлада воды, или что-то другое – не знаю. Только затянуть меня в воду никто не мог. А ведь потом, когда я стала постарше, меня невозможно было вытащить из воды, в которой я бултыхалась до посинения и озноба, пока кто-нибудь из родителей строго не призывал меня на берег и не закутывал в мягкое махровое полотенце, заставляя греться на солнышке.
Так вот именно в Гаграх случилась эта история. Периодически родители и их знакомые предпринимали попытки то лаской и уговорами, а то силой или хитростью заманить меня в море, но неизменно терпели поражение. Я тут же поднимала страшный крик и закатывала истерику, если мне надоедали или пытались обрызгать морской водичкой. Мама вынуждена была уводить меня с пляжа, чтобы не нарушать покой отдыхающих.
Даже собирая на берегу камешки, я предусмотрительно держалась на расстоянии от набегающей на берег волны, не давая ей даже коснуться моих ног. Моё упрямство всех выводило из себя. Брат в отчаянии цеплял на меня яркий надувной круг, пытаясь завлечь игрой в воду, но я не поддавалась.
– Да что вы с ней церемонитесь? – упрекал он родителей. – Нечего ей потакать. Взяли бы и внесли её в воду, окунули разок, ничего бы с ней не случилось, не раскисла бы. Что вы с ней нянчитесь!?
Эти слова мне страшно не нравились. Насупившись, я недобро на него смотрела.
– Нет, Юра, так дело не пойдет! Она же может испугаться, и тогда на всю жизнь останется страх перед морем. Надо найти подход, всегда лучше «по-хорошему», – объясняла мама.
– Когда вы дождётесь результата от этого «по-хорошему»? Время-то идёт… Мы приехали отдыхать, плавать, море-то какое тёплое, не штормит. Смотри, все купаются!
– Ты прав, сынок, но насильно нельзя. Надо набраться терпения и постараться уговорить Надю.
– А-а-а! – махнул рукой Юра, чувствуя, что своими доводами всё равно ничего не добьется.
Так и проходил день за днём наш отдых. И родители, и их друзья, и даже Юра оставили попытки искупать меня в море.
Когда же отпуск подошёл к концу, мы всей семьёй, нарядные, пошли прогуляться по набережной. Светило солнышко, дул лёгкий ветерок. Папа взял меня на руки, и мы чинно прогуливались, любуясь природой. Я любила сидеть у папы на руках или кататься у него на шее. Сверху было всё видно, и мне нравилось быть выше всех. Неспешная прогулка и солнце немного разморили меня и усыпили бдительность. Покачиваясь на руках папы в такт ходьбе, я незаметно для себя обнаружила, что вижу под собой море. Ещё ничего не понимая, я смотрела на его подвижную поверхность с небольшими белыми барашками и опомнилась только тогда, когда моих ног коснулась что-то прохладное и мокрое. Я сообразила, что вокруг меня вода, и тут же завопила во всё горло. Папа опешил от неожиданности, что я так быстро поняла, в чём дело, и уже собирался присесть в воду, чтобы окунуть меня целиком, но тут я стала с силой вырываться и норовила выскользнуть из его рук.
Мама, Юра, а с ними и весь народ на набережной и на пляже испытали лёгкий шок от увиденного: высокий представительный мужчина в хорошем светлом костюме, туфлях и соломенной шляпе, с девочкой на руках, одетой в нарядное платье, чинно и важно прогуливаясь, входит не спеша в воду. Папа никому и словом не обмолвился о своём намерении напоследок окунуть меня в море, чтобы я почувствовала, какое оно ласковое.
Чтобы усыпить мою бдительность, папа решил пожертвовать своим костюмом и войти в море одетым, со мною на руках. Ему было обидно, что за всё время отдыха я так и не коснулась воды даже пальчиком, и он хотел исправить эту ошибку таким экстравагантным способом.
Но даже столь хитрый план не помог ему погрузить меня в море. Я устроила настоящую истерику: изо всех сил колотила ногами и руками, изворачивалась, и было очевидно, что из этой ситуации я вышла победительницей.
История моего первого морского купания заняла достойное место в семейных воспоминаниях, ею долгие годы родители делились с друзьями, комментируя, кто и как из очевидцев отреагировал на это происшествие. Рассказ сопровождался красочными подробностями и приводил всех в восторг и веселое расположение духа.
– Ну, Николай, ты даёшь! Никогда бы не подумал, что ты на такое способен, – говорил кто-нибудь из друзей.
– Да, такой серьёзный с виду человек, а что вытворяет! Я аж обмерла… Думаю: куда это он направился весь при параде… в новом костюме? – добавляла мама.
Папа, довольный, расплывался в улыбке и молча в ответ разводил руками. Дескать, вот такой я, друзья мои.
Эта история мне нравилась, я считала папу очень находчивым.
Пётр Еремеевич
Бабушка дружила с семьёй потомственных врачей Нефёдовых. Пётр Еремеевич, седовласый крупный мужчина, похожий на артиста или художника, был известным врачом в нашем городе. Он со своей женой Маргаритой Петровной, тоже врачом, жил недалеко от нас в собственном доме с двумя взрослыми дочерьми – Людмилой и Катериной. Родители их всегда так и звали, полными, а не уменьшительными именами – Людмила и Катерина. Они пошли по стопам родителей и тоже работали врачами. Вместе с ними жила и старенькая няня Поля, которая растила девочек.
Когда мы с бабушкой приходили к ним в гости, нас всегда встречали шумно и радушно, как будто только и ждали нашего прихода.
– О, кто к нам пришёл! – восклицала Маргарита Петровна, встречая нас на пороге.
– А-а, Надежда собственной персоной! Рады-рады вас видеть! – громыхал голос Петра Еремеевича, который уже спешил к нам из комнаты, широко расставляя руки, готовясь заключить нас в объятия.
Все домашние выбегали навстречу, поднимался шум-гам. С нашим приходом настроение у всех становилось приподнятым, начиналось оживлённое движение.
– Проходите, пожалуйста, проходите.
– Сейчас будем пить чай! Ха-ха-ха! Вот молодцы, что надумали навестить нас! – гремел голос хозяина дома.
Я обожала у них бывать. В доме было так уютно, свободно и хорошо, что для меня поход к Нефёдовым был праздником. Мне нравился этот добрый, большой, шумный человек, с которым я любила шептаться и секретничать. Пётр Еремеевич очень внимательно и серьёзно меня выслушивал, и я была в полной уверенности, что мои новости были для него так же важны, как и жалобы его пациентов. Он всегда общался со мной по-взрослому, что было для меня абсолютно естественным, и искренне радовался нашей дружбе, его лицо всегда озаряла широкая улыбка.
– Пётр Еремеевич – очень хороший врач, большой умница. Многим людям помог, – уважительно говорила мне бабушка. – Понимаешь?
– Понимаю, – отвечала я серьёзно. – А ещё он добрый и веселый.
Он всегда был в хорошем расположении духа: я ни разу не видела его недовольным или рассерженным.
В светлой просторной столовой женщины суетились, накрывая на стол, а Пётр Еремеевич ходил туда-сюда по комнате и громогласно руководил:
– Давайте-давайте, девчонки, тащите пряники, печенье, баранки!
Неожиданно он обращался к бабушке:
– Как дела, дорогая Евлампия Павловна? Что нового? – и, не дожидаясь ответа, снова ко мне, – что Надежда нам сегодня расскажет? Споешь, может быть? Или станцуешь?
Не успевала я ответить, как он уже кричал домашним:
– А варенье вишнёвое поставили? Не забудьте! Знатное варенье! Вам понравится! Надежду за уши не оттянешь! Я знаю! Ха-ха-ха!
Такое поведение было в его характере, в нём бушевали эмоции, мешавшие сосредоточиться на чём-то одном, но как только первое радостное возбуждение от прихода гостей проходило, он становился спокойнее, внимательно выслушивал новости, подробно расспрашивал бабушку о здоровье и о домашних. Получив полный отчёт, он удовлетворенно вздыхал и улыбался.
Было очень приятно сидеть с этими приветливыми людьми за большим столом, застеленным белой кружевной скатертью и заставленным всякими угощениями: вареньем в изящных стеклянных вазочках на высоких ножках, печеньем разных сортов и конфетами в блестящих обёртках в глубоких тарелочках с резными краями, фруктами на большом плоском блюде. В самом центре стола красовался самовар. Чай разливали в изящные чашечки с блюдцами.
– Смотри, Надежда, какой тонкий фарфор, – Петр Еремеевич поднимал пустую чашку к свету и показывал мне. – Смотри, какое чудо, аж светится! Вот какие мастера на Руси! Замечательная работа!
– Из такой чашки и чай вкуснее пить, правда? – поддерживала разговор Маргарита Петровна.
Я охотно соглашалась. Действительно, и чай, который я пила из блюдца, и конфеты, и печенье, и варенье, и всё, чем нас угощали в этом доме, имело совершенно необыкновенный вкус.
– А у нас тоже есть старинные золотые чашечки с блюдцами. Я не люблю какао, там часто попадается пенка, но из золотой чашки пью… – похвасталась я. – Из неё, правда, вкуснее…
– Это всё, что осталось от сервиза моей бабушки. На донышке клеймо завода Кузнецова… Фарфор тончайший, бока чашки рифлёные, а сами просто невесомые и очень хрупкие… Жаль, что всего две остались, – пояснила бабушка. – Вот Наденьке на память от прабабушки останутся. Будешь беречь?– обратилась она ко мне.
– Буду.
– Постарайся не разбить, а когда вырастешь, передашь своим деткам…
После чаепития Петр Еремеевич располагался в своём любимом плетёном кресле-качалке и заводил со мной душевный разговор. Нам никто не мешал. Бабушка общалась с женщинами, а я, сидя на коленях у своего большого друга, рассказывала детские новости. И седой уважаемый доктор, играя густыми седыми бровями, внимательно меня слушал и периодически одобрительно или сочувственно похмыкивал. Иногда он заключал:
– Ну, что ж, дружочек, такое в жизни бывает… Перемелется – мука будет…
Домой мы уходили уже поздно вечером. Нефёдовы шли нас провожать до конца квартала и, прощаясь, говорили:
– Приходите ещё, будем рады.
– Непременно придём. Спасибо за угощенье. До свидания!
– До свидания!
Я еле переставляла ноги, сон уже накатывал на меня, и бабушка, крепко держала меня за руку, когда я спотыкалась. Мне было очень хорошо и покойно. Постепенно мои ноги заплетались, и бабушка брала меня на руки. Я даже не замечала, как оказывалась в своей кровати и погружалась в сладкий сон…
Засыпая, я вспоминала, как хорошо было в гостях, и думала, как приятно иметь взрослого друга, который относится к тебе серьёзно.
Где найти подружку?
Хотя я чувствовала себя комфортно в обществе взрослых, но мне всё же не хватало подружки-ровесницы, и родители всерьёз озадачились этим вопросом. Ими были опрошены все соседи и знакомые с целью подыскать мне подружку, которая жила бы неподалеку от нас. Задача была решена, но не все было так просто. Мама познакомила меня с девочкой, которая жила через дорогу от нашего дома, но ходить самостоятельно друг к другу через проезжую часть нам не разрешали: всё равно требовалась помощь взрослых, а они, как известно, вечно заняты делами. К тому же по двору моей новой знакомой гуляли утки и гуси, которые норовили ущипнуть любого, кто появлялся на их пути. Я никогда не думала, что бывают такие злющие птицы! Когда мы впервые с мамой вошли во двор, то гуси зашипели на нас и пошли в атаку, а самый большой гусь ухватил маму за подол платья, в то время как другой пытался ущипнуть её за ногу! Я предусмотрительно спряталась за мамину спину и заголосила. Нас услышала мама девочки, к которой мы шли, и отогнала птиц. Ни мама, ни бабушка встречаться с забияками не хотели, поэтому играли мы вместе с девочкой очень редко, и вскоре наше общение сошло на нет.
Но мама, несмотря на неудачу, не сдалась и продолжила поиск. Новая подружка жила в соседнем дворе, в котором, как и в нашем, стояло много частных домов с приусадебными участками. Правда, девочка была старше меня года на три и не горела желанием со мной играть, но всё же это было лучше, чем ничего. К ней меня тоже водил кто-нибудь из взрослых, потому что в их дворе жила немецкая овчарка, которую часто спускали с привязи гулять по двору. Об этом предупреждала табличка на калитке «Осторожно, во дворе злая собака».
Как-то раз мне пришло в голову пойти самой в гости к этой девочке. Я незаметно выскользнула из калитки и направилась в соседний двор, подумав, что не заблужусь, уже большая, мне скоро исполнится четыре года и пора проявлять самостоятельность. Рассуждая, я совсем забыла про овчарку и открыла калитку. Как только я ступила во двор, огромная собака с лаем бросилась ко мне. С разбегу она поставила мне на плечи свои тяжёлые лапы и повалила на землю. Я лежала, а она нависала надо мной, вывалив красный язык и тяжело дыша.
Я заревела во весь голос. Сразу выбежала перепуганная хозяйка и увела пса. Откуда-то набежал народ, все галдели, интересовались: не покусала ли меня собака. Кто-то позвал мою маму, которая при виде ревущей дочери в испачканном платье посреди причитающей толпы очень перепугалась и растерялась, не зная, что делать.
Меня осмотрели и, не найдя никаких повреждений, решили, что овчарка меня просто напугала. Всегда найдётся кумушка, которая знает, что надо делать: «Самое верное средство от испуга – надеть девочке платье наизнанку. А если этого не сделать, то ребёнок может остаться заикой или ещё чего хуже».
Сказано – сделано. С меня сняли платье и снова надели, но уже вывернутое на- изнанку. Я заголосила пуще прежнего. Испуг мой уже прошёл, и я теперь рыдала из-за того, что на меня надели вывернутое наизнанку платье. Мама стояла бледная и растерянная. Тётушки продолжали причитать и делать предположения о том, как может отразиться это происшествие на моём здоровье. Начали вспоминать различные случаи: прогнозы были неутешительны. Я продолжала орать во всё горло, заливаясь слезами из-за нежелания стоять в платье швами наружу и своим рёвом провоцируя присутствующих на более решительные действия. Но тут мама взяла меня на руки и унесла домой. Там я залезла под кровать, стянула с себя ненавистное платье и успокоилась.
Больше я никогда не ходила в тот двор сама. Да и дружба с той девчонкой не сложилась. Но я поняла, что старших надо слушать: они бывают правы. Не зря меня одну не пускали к соседской девочке: взрослые многое знают наперёд о том, что может произойти.
Только через несколько лет, вспоминая этот случай, я призналась маме, что рыдала больше от обиды и стыда за платье, надетое наизнанку, из-за того, что она позволила это сделать, из-за шума, который подняли женщины, а не из-за собаки. Пёс просто хотел меня поприветствовать и лизнуть, но не рассчитал силы, и я оказалась на земле. Поняла я это сразу, как только овчарку привязали, и она спокойно улеглась около своей будки, внимательно наблюдая за происходящим.
– Что же ты мне тогда ничего не сказала, глупенькая? Я бы сразу сняла с тебя платье. Я-то думала, у тебя сильный испуг, поэтому ревёшь. Эх, ты! – упрекнула меня мама.
И именно после этого разговора я решила всегда озвучивать свои мысли, чтобы не было недоразумения.
Беглецы
Если мне не везло с подружками, то я мечтала иметь хотя бы котёнка. Я просто обожала этих пушистиков. Где бы мы ни были, если я видела котёнка, то сразу брала его на руки, гладила, начинала с ним играть и слёзно упрашивать маму, чтобы она разрешила взять его к себе. Чаще всего это были чьи-то котята или взрослая кошка, и, конечно же, нам никто не собирался отдавать своего питомца. Но иногда я находила бездомных котят и не могла удержаться, чтобы не принести одного из малышей домой. Я с радостным криком бежала в дом, крепко держа в руках драгоценную мяукающую ношу, оповещая всех домашних радостными возгласами, что у нас появился питомец. Домочадцы не разделяли со мной бурного восторга по этому поводу, но соглашались приютить малыша. Мы наливали в блюдце молоко и легонько тыкали в него мордочкой усатого несмышлёныша, чтобы тот пил. После трапезы котёнок готов был осмотреть своё новое жилище и играть. Бабушка привязывала к веревочке бантик из конфетной обёртки, и мой маленький хвостатый дружок весело носился за фантиком, стараясь подцепить его своими острыми коготками. Целый день я занималась котёнком, придумывала ему имя, играла с ним, кормила. И, счастливая, ложилась спать.
Каково же было моё удивление, когда я на следующее утро не находила своего любимца. Я звала его, но он не откликался. Котёнка нигде не было. Были исследованы все уголки в квартире, а потом и во дворе, но поиски не приносили результата: котёнок не находился. Я начинала горько плакать, спрашивать родителей, что случилось, а они отвечали, что, наверное, котёнок убежал к своей маме. Он ведь маленький и, погостив у нас, соскучился по своей семье. Постепенно я успокаивалась, понимая, что малышам нужна мама, но было очень больно сознавать, что я снова осталась одна-одинёшенька, без котёнка.
В другой раз я снова находила котёнка и приносила его домой. Кормила, играла с ним, а наутро он бесследно исчезал. Родители недоумённо разводили руками:
– Убежал! Что делать? За ним не уследишь.
История повторялась, и не раз… Я не могла понять, почему же котята не остаются у меня жить? Неужели им здесь не нравится? И как они умудряются так незаметно выскользнуть из дверей, что их никто не видит? Этот вопрос долго занимал мою наивную детскую головку.
Как-то раз мы пошли навестить родственников, а у них во дворе как раз кошка родила четырёх чудесных сереньких котят. Котята были очень шустрые, игривые, они резво носились по двору, смешно наскакивали друг на друга, становясь на задние лапы, и, играя, старались укусить собрата за хвост или за ухо. Мне очень хотелось подержать в руках хотя бы одного котёнка, но они были очень шустрыми! При малейшем к ним приближении котята разбегались в разные стороны. Мне было очень досадно. Тогда мой двоюродный брат Ваня изловчился и поймал котёнка. Тот был похож на маленького тигрёнка: полосатый, с чётко очерченными чёрными линиями вокруг глаз. Ваня передал мне малыша, который извивался и царапался, пытаясь вырваться на свободу. Но я ухитрилась его удержать, бережно прижав к груди, и даже сумела погладить этого шустрика. Папа в это время взял фотоаппарат и сфотографировал меня с ним. Мне так хотелось забрать непоседу-тигрика домой, и я стала упрашивать родителей разрешить мне взять к себе котёнка. Мои глаза были полны мольбы, и случилось чудо – родители разрешили! Я была наверху блаженства. Котёнок чуть присмирел у меня на руках, но всё равно резвость брала своё, и он начинал баловаться, играя с моими «бон-бонами» на костюмчике и царапая мне пальцы. Я смеялась, отдёргивая руку, когда шалун, играя, разевал рот, пытаясь меня укусить. А коготки и зубки у малыша были очень острые. Сначала я удерживала котёнка, но потом он энергично выгнулся и, высвободившись из моих рук, задал стрекача. Все принялись его ловить, но юркий хвостатый ловко уходил от преследования, и вскоре всё кошачье семейство скрылось в зарослях кустарника.
Раздосадованная, я расплакалась, и горе моё было самым горьким.
От этой встречи у меня на память осталась лишь фотография. Она до сих пор стоит в рамке на пианино.
Ещё одна попытка завести котёнка представилась мне тогда, когда на нашей даче окотилась приблудившаяся кошка. Киса была очень ласковая и красивая. Мы обустроили ей уютное гнёздышко на веранде, подкармливали её, а когда родились котята, то старались привезти новоиспечённой маме побольше еды. Когда котята подросли, то носились по всей даче – не поймаешь. Кошка нас не боялась, ластилась, позволяла себя гладить и ходила за нами по пятам. А вот детки её были дикими, к себе не подпускали, а когда папа пытался их изловить, то страшно рычали, несмотря на свой малый возраст. Родители, видя, как велико моё желание иметь котенка, решили сжалиться и взять одного из котят в дом. Долго папа с братом пытались поймать хотя бы одного из котят, но те так резво убегали, что процесс затянулся. Однако трудности только раззадорили охотников, и Юра решил во что бы то ни стало словить для младшей сестры полосатого сорванца. Он надел рабочие перчатки и, заходя с папой с двух сторон, загнал одного котёнка в угол и умудрился взять его в руки. Тот изворачивался всем телом и вырывался с такой силой, что Юра с трудом удерживал его. Успокоить дикого кошачьего детёныша не представлялось никакой возможности. Такой пушистый и милый на вид комочек словно взбесился: шипел, царапался, больно кусал руку и не казался таким уж безобидным.
Я стояла рядом, подпрыгивая от нетерпения и желая заполучить в руки дорогого моему сердцу нового друга.
– Дайте, дайте его мне! Мне-е-е! Это мой котёнок! – кричала я, переминаясь с ноги на ногу.
– Да ты его не удержишь: смотри, как вырывается, – предостерёг Юра.
– Нет, удержу, дай, дай мне его! – умоляла я, протягивая руки.
– Смотри, подерёт тебя! Коготки острые, вон как меня расцарапал, паршивец! – пожаловался папа.
– Ничего, дайте, дайте его мне! – настаивала я, не желая ничего слушать.
Извивающееся тело котёнка с распростёртыми в разные стороны когтистыми лапками папа с осторожностью передал мне. Но маленький задира зло и не по-детски зарычал, впившись когтями мне в запястье, и больно укусил меня за палец. Я невольно ослабила хватку, и вертящееся шерстяное тельце мгновенно выскользнуло из рук.
Почувствовав свободу, малыш моментально скрылся – только пятки сверкнули! Все котята куда-то спрятались и затаились. Найти их мы не смогли. Мои руки были в царапинах, папа высасывал кровь из ранки на своём большом пальце, брат почёсывал исцарапанные руки и щёку. У каждого остались следы борьбы за свободу нашего дикого и отважного зверька. Он рос на природе вдали от людей и боялся их. Он не догадывался, как я могла бы его любить и баловать, как бы за ним ухаживала. В конечном счёте, мы бы подружились, я была в этом уверена.
Но котенок убежал, и я возвращалась домой расстроенная.
Я призналась себе, что не всё в жизни складывается так, как ты хочешь.
На даче
Мы часто ездили на дачу с папой вдвоём. Там происходили самые неожиданные и замечательные вещи. К нам залетала на участок синяя птица, для которой мы смастерили кормушку и повесили на дереве рядом с дачным домиком. Когда у неё вывелись птенцы, она прилетала к нам вместе с ними. Папа говорил, что она хочет нас с ними познакомить. Где-то рядом поселился ёжик и частенько захаживал к нам в гости. Для него мы ставили под верандой мисочку с молоком.
А однажды папа нашёл черепаху, для которой мы соорудили специальный вольер в большом ящике. Я уложила в него камни с землёй, траву, нарвала цветов, чтобы ей было удобно пережить выходные дни на даче, пока я не отвезу её домой. Но меня ждало сильное разочарование. Пока я занималась своими дачными делами, черепаха сумела вылезти из ящика, хотя тот был глубоким, и уползла. Я искала её по всей территории дачи, но черепахи и след простыл. Оказывается, черепахи могут быть проворными, хотя ползают очень медленно. Я зашмыгала носом, собираясь заплакать.
– Не кисни, – остановил меня папа. Он не любил, когда я разводила сырость. – Ничего страшного не случилось. Она просто уползла туда, где ей лучше.
Я вытерла слезы и занялась своей грядкой. Папа выделил мне небольшой участок, на котором я высаживала понравившиеся мне цветы. Я сама чистила его от сорняков, вскапывала, поливала и очень гордилась своей грядочкой. У меня были маленькие грабли, тяпка и лопатка.
– Бог в помощь! – кричал с улицы наш сосед дядя Боря, завидев нас на даче. – Как дела?
– Спасибо, сосед, хорошо. Заходи. Вот с помощницей приехал, – папа указывал на меня. – Вся надежда на мою Надежду. Без неё ничего не делается.
– А где же она? – дядя Боря искал меня взглядом.
– Да вот же, на своей грядке хозяйствует. Видишь, какие цветы вырастила?
Я здоровалась, отрываясь от дела, и убирала рукой прилипшие к лицу волосы, выбившиеся из косичек.
– Молодец! Хорошо, когда есть помощница! А как поживают ваши прививки? – он снова обращался к папе.
– А вот давай посмотрим, – и они шли к деревьям, на которых были сделаны свежие прививки. Я следовала за ними.
Папа увлекался садоводством. На черешневом дереве, например, он привил несколько сортов: от самого раннего, до позднего. Когда весной деревья зацветали, то на этой черешне цветы появлялись поочередно на каждой ветке, в соответствии с сортом. И плоды спели по очереди: сначала с одной части дерева – ранние, а потом с другой. Такие чудеса папа проделывал с яблоней, на которой росли ещё и груши двух сортов, и с моими любимыми абрикосами. У нас всегда был хороший урожай фруктов, особенно абрикосов. Папа любил подбирать деревья так, чтобы они плодоносили с весны до осени, а специально для меня посадил четыре сорта персиков, плоды которых поспевали друг за другом. У каждого из них были свои плюсы: один – очень сочный, другой – крупный, третий – небольшой, но сладкий, а четвертый – самый ранний. Я очень любила персики, только их надо было тщательно протирать носовым платком или мыть в воде, чтобы волоски на их кожуре не кололи губы. Ещё у нас был черный абрикос – гибрид абрикоса и сливы. Плод был размером с небольшой персик, с толстой велюровой корочкой и сочной сладкой мякотью.
К нам на дачу часто заходили люди, чтобы посмотреть на чудо-деревья и попросить папу дать им черенки для прививки, а то и прийти к ним на дачу, чтобы самому привить дерево. Папа никому не отказывал. Вот и дядя Боря с интересом рассматривал спиленный срез ветки, аккуратно залепленный пластилином, с торчащей из него вживлённой тонкой веточкой. Папа всегда просил гостей и домашних ходить по даче осторожно, чтобы случайно не задеть свежую прививку. Мама иногда подшучивала над папой:
– Да у нас не дача, а какой-то экспериментальный участок! Ни одного дерева нормального нет, все после операции!
Переходя от одного дерева к другому, папа пояснял дяде Боре, как и что он делал, каким образом надо срезать черенок и какие тонкости существуют, чтобы прививка прижилась.
– Вы, Николай Петрович, прямо настоящий профессионал! – удивлялся сосед папиным знаниям. – И откуда вы всё это знаете?
– Из книг, дорогой, из книг… Да ещё слушать умею знающих людей.
– Повезло тебе, Надя, с папой, – обращался сосед ко мне.
Да, папа мой много чего знал и мог ответить практически на любой мой вопрос, и я считала это нормальным.
– Рука у вас лёгкая, Николай Петрович, – говорил сосед с восхищением, – всё, что ни посадите – принимается, хоть палку воткни!
– Да, есть такое, – скромно отзывался отец. – Мой тесть всегда удивлялся, что у меня по его мерке и порядка-то должного на участке нет, а урожай собираю хороший. А он, трудяга, всё обустраивает по правилам: дорожки ровные выложены, стволы деревьев вовремя побелены, рассада высажена по линеечке, а растёт всё из рук вон плохо! Вот беда! Один порядок на даче, а урожая нет!
– Да-а-а, – сосед задумчиво почесывал затылок.
– Как-то Григорий Андреевич с гордостью привёз с дачи небольшую баночку с клубникой и гордо преподнёс Евлампии Павловне: на, дескать, попробуй урожай с собственной дачи. А тёща ему в ответ: «Да ты что, смеёшься? Николай только что два ведра клубники привёз, мы варенье собрались варить! Вот это урожай, а у тебя один смех!». Тесть удивился и пошёл на кухню взглянуть на клубнику. «Ну, зятёк, обскакал ты меня, признаю! И как это тебе удаётся, ума не приложу, ведь хозяин ты никчемный! Согласись». Я, конечно, соглашался, но многозначительно добавлял: «А садовод неплохой!»
Мы безобидно посмеивались над моим дедушкой.
– Бывает, – соглашался дядя Боря, который тоже хорошо знал Григория Андреевича и бывал у него на даче, которая располагалась по соседству.
С точки зрения дедушки, папа был плохим хозяином и на даче не мог навести должного порядка. Действительно, со стороны наш участок казался запущенным, заросшим травой и кустарником, с хаотично расположенными посадками, но это было обманчивое впечатление. У папы была своя система. Он намеренно не хотел облагораживать тропинки и грядки. Ему нравились протоптанные дорожки, стихийно растущая мята. Приезжая на дачу, папа первым делом шевелил заросли мяты, и воздух наполнялся её сладковатым ароматом.
На даче все мы были вольными птицами. Никто никого не заставлял делать то или иное. Все находили занятие себе по сердцу. Мама обычно пропалывала грядки или собирала урожай, наводила порядок в домике. Один Юрка только мыкался по даче, не зная, чем заняться, пока папа не предлагал ему на выбор дело, с которым брат соглашался. Папа всегда знал, какую работу надо сделать именно в этот приезд. Я «помогала» папе по собственному желанию. Например, мне нравилось, как мы омолаживаем деревья, срезая сухие ветки обычным секатором или используя секатор на длинной палке. Папа осторожно подводил открытый рот секатора к нужному месту, дёргал за верёвку, и секатор послушно откусывал высокую ветку. Я стояла рядом, запрокинув голову, и внимательно наблюдала за процессом. Папа всегда спрашивал:
– Правильно? Так?
Он всегда со мной советовался и приговаривал:
– Что бы я делал без такой помощницы? Вдвоём работать веселее.
С особенным удовольствием я помогала подвязывать виноград. У нас были специальные низенькие скамеечки с деревянными кармашками по бокам, в которых хранились различные ленточки и веревочки. Мы подвязывали лозы винограда к натянутой между столбами проволоке специальным образом. Лоза не должна была тереться о проволоку, путаться, её нельзя было тянуть, чтобы не повредить почки, молоденькие листочки или саму завязь. В общем, работа требовала осторожности, внимания и терпения. Мы перемещались по рядам, перенося свои скамеечки за отверстие, вырезанное в сиденье специально для этого.
Ещё я мастерила из зелёных плодов и цветов человечков, как и во дворе из желудей. Только здесь из зелёной вишенки я делала голову, насаживала её на сухую веточку, на которую потом нанизывала цветы колокольчика, закрепляя их ниткой, и получалась кукла в красивом платье. Иногда в ход шли даже зелёные абрикосы и алыча.
В жару папа наполнял водой железный бассейн, стоящий рядом с сараем, и забрасывал меня туда с надувным кругом, потому что бассейн был глубоким. Я с удовольствием плескалась в прохладной воде, а взрослые завидовали, наблюдая за мной. Правда, иногда папа и брат всё же залезали в бассейн, и часть воды тут же выплескивалась на землю. Папа опускал голову в воду, а потом смешно и громко фыркал, а Юрка с шумом разбрызгивал воду в разные стороны, так что все, кто стоял рядом с бассейном, с криком разбегались. От этого Юрке становилось весело, а взрослые отряхивали мокрую одежду и журили его. Но всем было хорошо и радостно.
Частенько мы с папой и мамой ходили гулять за пределы дачного товарищества. Неподалеку располагалась балка, холмистая местность, покрытая разноцветным ковром разнообразных трав и полевых цветов. Некоторые участки застилал белый пушистый ковыль, который при дуновении ветра становился похожим на волнующееся море. Мы с мамой собирали полевые цветы, которых было великое множество, а потом усаживались в мягкую пахучую траву плести венки, сравнивая затем, у кого получилось лучше.
За второй балкой в ложбине прятались два небольших пруда, в которых водилось много лягушек. Они громко квакали и с шумом прыгали в воду, когда я бежала по берегу. Их выпуклые глаза высовывались из воды и следили за нами. По поверхности воды, как на коньках, скользили водомерки, вокруг летали стрекозы, шмели и другие насекомые. По краям пруд зарос осокой и рогозом, то есть камышом.
Папа срезал камыш, поджигал его мягкую бархатистую верхушку, и в надвигающихся сумерках мы чертили тлеющим огоньком замысловатые зигзаги и фигуры, заодно отпугивая едким дымком надоедливых комаров, которые пробуждались в вечерней прохладе и жаждали нашей крови.
Когда я стала постарше, то уже с друзьями, но всё-таки чаще одна, ходила в балку. Я с криком неслась по тропинке с возвышенности вниз, расставляя руки в стороны, как крылья и чувствовала свободу и простор. Ветер трепал мои волосы и подол платья! Сердце ликовало! Мне хотелось смеяться и петь! Меня переполняли чувства!
Я сделала открытие, что наедине с природой я чувствую себя счастливой.
Подарки от Зайки
Приходя с работы, папа часто приносил мне подарки от Зайки. Представляете, на свете жил какой-то Зайка, который меня хорошо знал, хотел со мной дружить и передавал мне подарки. Этот Зайка знал обо мне всё: где я живу, как меня зовут, что умею делать, что люблю. Папа встречал этого Зайку повсюду, разговаривал с ним, а вот я никак не могла с ним познакомиться. Так получалось, что он приходил, как нарочно, или когда я спала, или когда меня не было дома. Я так мечтала его увидеть, но мне не везло. Он был каким-то неуловимым.
– А где живет Зайка? – спрашивала я.
– Видимо, на дачах, на радиострое. Я тебе показывал вышки, через которые передаются радиосигналы, помнишь? – отвечал папа. – Я его там часто вижу. Да и по городу этот пострелёнок бегает. Не знаешь, где встретится.
– А ты пригласи его к нам домой, – просила я, надеясь, что когда-нибудь познакомлюсь с моим таинственным другом.
– Да я его всегда приглашаю, но у него дела! Является неожиданно, неизвестно откуда, вручает подарок и тут же исчезает. Не успеешь оглянуться, а его уже нет! Только хочешь поговорить с ним, а его и след простыл. Шустрый больно! И осторожный…
Мы ездили на дачу, и по дороге я всё вглядывалась, не пробежит ли где-то за кустами мой Зайка? Иногда папа замечал его: «Смотри, смотри, во-о-он побежал Зайка! Видишь?». Я изо всех сил всматривалась в том направлении, куда указывал папа, но ничего не видела.
– Что, опять не увидела? – сокрушался папа. – Эх, ты!
Иногда Зайка забирался на высокие радиомачты и махал нам лапкой. И снова папа его видел, а я нет.
– Смотри внимательней, неужели не видишь? – интересовался он. – Ты же глазастая! Как не заметить? Во-о-он сидит высоко-о-о на мачте и лапкой машет тебе! Видишь?
Я останавливалась, задирала голову повыше и всматривалась вдаль, пытаясь разглядеть Зайку.
– Вот сорванец, куда забрался! – говорила мама. Она тоже видела Зайку.
– Да-а, я тоже вижу… – неуверенно говорила я. – Во-он! Сидит на мачте! – и показывала рукой. Я улыбалась, потому что тоже разглядела Зайку, машущего мне лапкой.
А к вам, друзья, приходит Зайка, или Мишка, или кто-то другой с подарками?
Продолжение следует