ПРИЗЫВ В АРМИЮ. ПРИСЯГА. Часть 5.
В первых числах декабря 1957 года нас привели к Присяге. Из Новосибирска приехало высокое начальство. В торжественной обстановке, перед знаменем части, почетного караула, каждый из нас с оружием в руках произносил проникновенные слова Присяги, расписывался в книге и становился в строй. Помню, у меня дрожали руки и голос. Это был момент в моей жизни, когда на меня возлагалась ответственность за судьбу Родины, когда я из юноши превратился в мужчину, когда страна научила и доверила мне боевое оружие.
На следующий день молодое пополнение разъезжалось к новым местам службы: кто в Новосибирскую полковую школу, кто в другие города и другие части. Мне было очень грустно расставаться с друзьями, к которым уже привык, сдружился, с которыми вкусил первые «радости» армейской службы. Я чувствовал себя, как птица, отставшая от стаи.
Читатель, ты вправе задать вопрос: «А где же Новосибирская полковая школа, которую тебе рекомендовал твой командир, ефрейтор Мальков? Ты что провинился, грубил начальству, не справился с нормативом молодого бойца, не выполнил норматив по огневой и спортивной подготовке, коряво выполнял строевые приемы?». Да, дорогой мой человек, такой вопрос я часто задаю себе, и прихожу к выводу, что человеческая среда не однородна, и подвох, обман можно получить там, где их не ждешь, веришь слову, веришь чести, благородству. Часто, во имя собственного интереса, зависти некоторые люди идут на ложь и обман, не думая о желании и судьбе другого человека. Все нормативы я сдал на отлично, очень старался. Думал, что мои старания и способности заметят, дадут им ход для совершенства и продвижения на более высокую ступень. Я был не опытен и наивен, воспринимал действительность справедливой и честной, и в этом я глубоко ошибся.
Когда приблизился момент принятие присяги, и мы готовились к распределению по частям, меня вызвал на беседу командир роты, капитан Груздев. Беседа проходила в приятной, непринужденной, дружественной обстановке.
- Пастернак, я узнал, что ты изъявил желание учиться в Новосибирской полковой школе сержантов? Скажи, зачем тебе это надо? Тебе что, хочется девять месяцев бегать, маршировать, преодолевать полосу препятствий, чтобы получить сержантские лычки? Откажись от этого желания. Я формирую роту, буду её командиром, тебя определю ротным писарем. Тебе не надо будет ходить на строевую, тактическую подготовки, в наряд на кухню, на охрану Ангарского Азотно-тукового комбината. Я предоставлю тебе возможность посещать три раза в неделю спортивный зал в Ангарске, а на баяне играть будешь по своему желанию в казарме. В нашу роту, помощником командира взвода прибывает сержант Лужин, он очень хороший баянист, будете вместе совершенствовать музыкальную грамоту. О нашем разговоре ни с кем не делись, подумай.
После этой беседы, я несколько дней был под ее впечатлением, гадал, как быть. Посоветоваться не с кем, а своего жизненного опыта не было. Я положился на порядочность капитана, отказался продолжить военное образование в полковой школе и ждал назначения на должность писаря.
И вот настал день и час формирования роты. Зал клуба части заполнился новыми лицами, военнослужащими первого, второго и третьего года службы, незнакомыми сержантами и младшими офицерами. В президиуме командир части, начальник политотдела, заместители и командир роты капитан Груздев. После приветствия и короткого выступления полковник Балдуев предоставил слово командиру роты. Тот, без лишних слов, начал оглашать состав штаба роты, представлять взводных командиров, командиров отделений и их состав.
Я с большой уверенностью ожидал услышать свою фамилию на должность писаря роты. Но Груздев назвал фамилию другого бойца.
- Какая-то ошибка, что-то не так! – думал я. – Значит, меня зачислили на какую-то другую должность! Но, на какую?..
Озвучиваются списки первого, второго, третьего взводов, но свою фамилию я не слышу. «Что случилось? Что за сюрприз приготовил мне Груздев?» - роем носятся в голове вопросы. И тут он начал озвучивать состав взвода сопровождения: «Командир взвода сопровождения – старший лейтенант Беспалых, (это тот офицер, которого я не уложил на снег, за что получил наряд вне очереди), - помощник командира взвода – старший сержант Шеин, командиры отделений и их состав: первое отделение: командир отделения, младший сержант Воробьев, состав отделения…». Третьим в списке этого отделения я слышу свою фамилию.
- Вот те на, - подумалось мне, - вот те сюрприз! А как же договоренность и обещания? А как же гимнастика и баян? Ведь, когда сопровождаются грузы по стране, отделение отсутствует не один день, а случается и несколько недель!?».
Так началась моя служба во взводе сопровождения под командованием ст. лейтенанта Беспалых. По началу, нас не отправляли в длительные командировки по стране, а привлекали сопровождать грузы, перевозимые внутри предприятия от одного цеха к другому. Меня поразила грандиозность и размеры предприятия. Цеха представляли километровые здания, с двумя въездами. Был очень строгий пропускной режим на территорию завода, в цех и на рабочее место. С нарушителями, установленного порядка, занимался особый отдел, он был грозным учреждением, и его боялись все работники предприятия. Охранные функции выполняла наша часть, и была под строгим контролем этого отдела. Каждый работник завода имел пропуск, дающий право перемещения в тот или иной цех, на то или иное рабочее место. Свободное хождение по заводу строго пресекалось. Грузы, перемещаемые из одного цеха в другой, сопровождались двумя вооруженными охранниками – один находился в кабине, он же был и экспедитором, другой в кузове, на специально оборудованном месте. Солдатам первого года службы всегда приходилось ездить в кузове. С каждым днем морозы крепчали, и эти поездки являлись серьезным испытанием.
Что за грузы мы перевозили от одного цеха в другой, я не знаю, они были тщательно упакованы в фанерные ящики, на их боковинах красовались номера и непонятные знаки. В цех, сопровождающему в кузове охраннику, въезд был строго запрещен, он спешивался, заходил в маленькое бытовое помещение вне цеха, где, как правило, находилось несколько рабочих, они грелись у печки, пили чай и принимали пищу. Среди них были пожилые люди, они доброжелательно относились к нашему брату и всегда старались поделиться чем-либо вкусненьким. Нам же реагировать на их душевную теплоту категорически запрещалось.
Мы понимали, что несем службу по охране особо важного государственного объекта, подчиняли свою волю и действия строгому выполнению требований Устава караульной службы. Об этом нам неустанно напоминали на политзанятиях и различных инструктажах.
Сопровождения грузов по заводу иногда менялись на охрану прибывших грузов в товарных вагонах. Состав из трех-четырех вагонов загонялся в тупик, который располагался в глухом лесном массиве и иногда простаивал там несколько дней, а то и недель. Этот состав мы, как эстафетную палочку, принимали под охрану от группы сопровождения (как правило, это было отделение с полным комплектом боевого оружия из других частей и городов) и обеспечивали его сохранность до замены нас следующим вооруженным подразделением. Жили мы в прицепном двуосном товарном вагоне, оборудованном нарами, буржуйкой и внешней площадкой для охранника в случае движения состава и железнодорожных маневров. Пищу три раза в день нам доставляли из части в армейских термосах. Крепчали морозы, иногда температура воздуха падала до 50 градусов. Служба по охране такого объекта была организована по двух сменной системе, т.е. по 4 часа. За сутки мы выходили на пост три раза и простаивали в сумме 12 часов.
Скажу откровенно – это было серьезным испытанием. При низкой температуре, мы облачались в теплое нательное белье суконное обмундирование, ватные брюки, валенки, полушубок, подпоясанный армейским ремнем, на котором был закреплен потронташ с комплектом боевых патронов. На всё это набрасывался овчинный тулуп. На голове красовалась шапка-ушанка, клапана которой плотно завязывались на подбородке.
Стоять на посту 4-е часа в таком обмундировании очень утомительно и тяжело. От такого груза на плечах затекали ноги, не гнулся позвоночник, уставало, охлаждалось и замерзало тело, от дыхания на воротнике тулупа образовывались сосульки, которые безжалостно жгли все части лица и приводили к обморожению. Подняться в вагон сменившийся часовой самостоятельно не мог, его затаскивали товарищи. Приняв какую-либо пищу, попив чая, боец забирался на нары, закутывался в тулуп и предавался сну. Три с половиной часа сна не разгружали организм от усталости. За нашим режимом отдыха и службы на посту строго следил командир, будил, помогал натянуть на себя все одежки и производил смену часовых.
Находясь на посту, и чтобы незаметней пролетало время, я напрягал память: считал, вспоминал школьные стихотворения, предавался воспоминаниям о своих увлечениях, о школьных друзьях. Вспоминал о Жанне, о наших встречах, велосипедных прогулках вокруг Машука. Рисовал в своем воображении каждый день, пребывания её в Одессе, ревновал, тосковал и в мыслях посылал ей успех, удачу и большого счастья. Когда уставал от воспоминаний, продумывал ситуацию отражения нападения на охраняемый объект, чтобы победить, чтобы выжить. Карабин у меня всегда был заряжен, я продумывал варианты, как его быстро снять с плеча и произвести выстрел. Я понимал, что преступник будет налегке, подвижен и хорошо вооружен. Обходя вагоны, я прислушивался к малейшему шороху, малейшему стуку, менял направление своего движения вокруг вагонов, а чтобы сохранить свою подвижность, приседал, делал наклоны и старался махнуть той или другой рукой. В сильные морозы сосны издавали оглушительный треск, похожий на выстрел. Первое время это пугало нас, но со временем к ним мы привыкли и не обращали внимания.
Когда мы освобождались от караульной службы, я несколько раз попытался получить «увольнительную записку», чтобы посетить спортивный зал в Ангарске. Командир отделения, сержант Воробьев, никогда не препятствовал этому, а вот помощник командира взвода, старший сержант Шеин, всегда мне отказывал. Причина отказа была мне не известна, я находился в постоянных догадках. Однажды, с увольнительной без подписи Шеина, я обратился к капитану Груздеву. Капитан, прочитав увольнительную записку и, не увидев подписи старшего сержанта, сказал: «Знаешь, Пастернак, помочь тебе ничем не могу! На службе необходимо соблюдать субординацию». Одним словом, Груздев дал мне пинком под зад и намек, чтобы больше я к нему с такими вопросами не обращался. Какую обиду я испытал в ту минуту! Разочарование и негодование к этому человеку, охватило все мое существо. «За что такая немилость?.. За что обман, предательство командира?.. За что?..» -думал я, возвращаясь в свой взвод.
Шеин торжествовал. С той поры, он стал просто издеваться надо мной. Не так сел, не так встал, не туго застегнул ремень, на гимнастерке, не застегнул верхнюю пуговичку – за все «Наряд вне очереди!». Все это свелось к тому, что свободное время от службы, я мыл полы, убирал территорию казармы. Мне до одури опротивели эти командиры, я их ненавидел и успокоение находил только тогда, когда наше отделение убывало на охрану, или сопровождение вагонов.
Такой режим отрицательно сказывался на моем организме: я стал обрастать жирком и уже с трудом выполнял упражнения на перекладине и брусьях, установленных в казарме. Боясь полностью потерять весь свой физический потенциал, я написал письмо в Ленинградский военный институт физкультуры им. Лесгафта, с просьбой разъяснить условия приема на учебу военнослужащих рядового состава в 1958 году. Через какое-то короткое время получил ответ, в котором было сказано, что с 1958 года набор в институт будет осуществляться только из числа младшего офицерского состава. Надежда совершенствовать свои гимнастические способности рухнула, но я не сдавался, и при малейшей свободной минуте, качал свои мышцы, растягивал их простыми упражнениями на полу, на перекладине и брусьях. Я видел, с какой завистью и злобой воспринимали это Беспалых и Шеин. То, что мог выполнить я, им было не под силу, они не могли быть в этом примером для подчиненных. Кроме того, я показывал отличную стрельбу из карабина и пулемета, безупречно выполнял строевые приемы с оружием и без него.
А тут, еще к моим бедам, прибавился такой случай: В казарме проводилось комсомольское собрание роты. На этом собрании присутствовало партийное руководство части и роты. Обсуждался какой-то вопрос, связанный с укреплением дисциплины и бдительности при несении службы. После доклада, ведущий собрания предложил комсомольцам выступить по данному вопросу.
- Кто желает выступить? – спросил он.
В казарме наступила кромешная тишина, все молчали, отводя свои взоры от ведущего.
- Кто желает выступить? – повторил ведущий этот вопрос.
В казарме опять тишина, и неловкость ротного начальства перед гостями.
И вдруг:
- Старшина Любушкин, что вы думаете по этому вопросу? Скажите!.. – нарушил тишину подполковник Лунев, обращаясь к старшине роты.
- Товарищ подполковник, я-я-я не смогу!.. Я не готов!.. Мне бы ПОКОМАНДЫВАТЬ!
- Вы, что – унтер Пришибеев!? Ать, два!.. Так, что-ли!? – вырвался с какой-то горечью и недоумением у подполковника этот вопрос.
Мертвая тишина, продолжительная пауза. Растерянность ведущего.
- Рядовой Пастернак, а что вы думаете по этому вопросу? – нарушив тишину, начальник политотдела задал мне тот же вопрос.
Неожиданность бухнула меня по голове, но я собрался, вышел к столу президиума и произнес несколько фраз, они оказались по теме и как-то развеяли общую неловкость, но унизили старшину роты. Он сидел на своем месте, как обкаканый младенец, меняя краски на лице. После меня выступил еще один смельчак, за тем было зачитано решение, дружное голосование, после чего, ведущий объявил о закрытии собрания.
После этого собрания у меня появился еще один недоброжелатель, в лице старшины роты, придирки и подлые проделки которого ощущал я постоянно. Первое, что произошло: мне подменили шапку, она была мала и плохо защищала голову и мое лицо от мороза. Когда по этому вопросу я обратился к старшине Любушкину, тот не раздумывая, обвинил меня в том, что якобы я продал свою шапку какому-то старослужащему и пригрозил дисциплинарным взысканием.
В моей душе нарастал протест, но я терпел, молча относился ко всем издевательствам. Это видел Груздев, но не пытался пошевелить пальцем, чтобы пресечь этот произвол.
Вступить со мной в физические разборки солдатская среда не имела большого желания, в ней не было шестерок. С моей стороны не было повода для этого: я не ныл, не скулил, никому не насолил, никого не обидел, не задирал нос, не кичился своими способностями, а сержанты боялись, видели во мне парня физически более сильного, чем они. Да, и понимали, что среди рядовых не найдется человека, разделяющего их жестокость и чванство.
Рассуждая по этому вопросу, я прихожу к выводу, что дедовщина в армии часто приводит к плачевным результатам. Забывают командиры и старослужащие, не придают значения тому, что солдат бывает с боевым оружием и боеприпасами, что у него может иссякнуть терпение к издевательствам, и он, не контролируя себя, может использовать его против своих мучителей. А такие случаи были и во время моей службы и после неё.
Меня удивляет какая-то агрессивность у младших командиров к своим подчиненным! «Почему!?.. - возникает вопрос. – Ведь ты, ефрейтор, сержант, лейтенант год назад был таким же желторотиком, но окончив полковую школу, военное училище, и получив над отделением, или взводом власть, не видишь в молодом бойце человека, своего боевого товарища издеваешься над ним, как над животным, пользуешься властью, упиваясь ей до отупения. А такое безумие часто приводит к трагедии и, прежде всего, для тебя!».
Сейчас я понимаю, что этими ребятами руководила черная зависть. Они не стремились достигнуть моего уровня, а стремились опустить меня до своего. Я ненавижу «Зависть», а в жизни очень часто встречал людей с такими пороками. Черная зависть не сулит обществу ничего хорошего, она тормозит развитие во всех сферах человеческого бытия, плодит обман, преступления и предательство. Завистливых людей я боюсь, не дружу с ними и всегда обхожу стороной.
Магические понятия: «Сплоченное отделение, сплоченный взвод, рота, полк!» и т.д., существуют там, где господствует дружба, справедливость, единство взглядов, преданность идеалам, Родине. Такое подразделение возглавляет лидер - высоко образованный, культурный, справедливый, смелый, строгий командир - человек, способный разжечь в душах, сознании своих подчиненных высоконравственные качества, он пример во всем. Если же, претендующая на лидерство личность, говорит одно, а делает другое, когда эта личность в экстремальной ситуации проявила нерешительность, трусость – там жди провал, там жди беду. Таких примеров было очень много и в годы Великой Отечественной войны и в историческом прошлом России. Я с величайшим благоговением читал строки о выдающейся личности П.С.Нахимове в произведении Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Нахимов был смелым, решительным командиром, строгим и справедливым. Его любили матросы и солдаты. Видели в своем командире товарища и друга и всегда были готовы идти за ним, как говорят: «в огонь и в воду».
Плохо, что семья, школа, культура, искусство не придают должного значения этому вопросу, не воспитывают в своих мальчишках, девчонках чувство доброты, справедливости. Не увлекают их познанием лучших человеческих качеств, как: любовь, дружба, честь, преданность Родине. А сегодня, когда они (мальчишки, девчонки), вооруженные компьютерной техникой, насыщают свою души пороками: злом, агрессией, жестокостью, страстью к наслаждениям, обманом и предательством. Я во всю мощь своих легких хочу крикнуть: «Люди очнитесь!.. Одумайтесь!.. Не ройте себе могилу!.. Не дайте погибнуть всему живому на Земле!..».