Случай.
У егеря было две собаки - обе лайки. Было. Две недели назад. Теперь осталась одна. Та, что помоложе, умерла в страшных муках. Кровь сочилась не только из её ноздрей, но и рта, и из тех мест, где ветеринар брал кровь на анализ. Чуть ли не лошадиная доза витамина К не помогла - было уже поздно, да и, по словам врача, количество крысиного яда, попавшего в организм животного, было огромным.
Егерь был стар, умен, всякого повидал, но тут его проняло - слезы катились из его глаз, когда собакино тело в последний раз вытянулось, как струна, от чудовищной боли, а потом обмякло и повисло на его руках, как тяжелое ватное одеяло.
Могилу он выкопал неподалеку от дома - чтобы из окна было видно. И долго потом он сидел возле небольшого холмика со стаканом водки и куском черного хлеба, которым он водку занюхивал. Старая лайка лежала возле,подслеповато щурясь на него слезящимися глазами. Он положил руку ей на загривок и потрепал. Собака поплотнее прижалась к его сапогу. Егерь думал.
Он мало чего нажил за долгие годы, да никогда и не задавался целью накопить. Было что было, и ладно, и слава богу. Когда что ломалось, с неохотой шел и покупал новое. Вообще-то вещи у него держались долго - он к ним привыкал, и берег, лелеял, как живых. И собак берег, любил. “Берег-то берег, да вишь, не уберег.” - тяжело думал он, пытаясь припомнить, если кому невзначай перешел дорогу, или что не так сказал или сделал. И не мог припомнить. Уважали его. Считались с его мнением, ценили советы. Да и жена его, упокой бог ее душу, была врачом в местной больнице, и немало людей прошло через её умные знающие руки. Так что не нажил он врагов. И тот ирод, что отравил его ласкового пса, должно быть не местный. Чужак. Только вот понять бы - зачем? Была бы зима, он его по следам смог бы вычислить, а так. А старая-то лайка уже и не слышала хорошо. Хотя нюх у нее был все равно отменный.
Так он и думал, и думал. Перебирал воспоминания, словно четки - по бусинам, одно за другим: кто в последнее время побывал здесь, кто проходил мимо, кто обещался заглянуть и не явился. Вот только неделю назад мужичонко странный возле дома крутился, когда он с обхода вернулся. Невзрачный такой, с гнилыми передними зубами. Молодой . Собаки ему навстречу с лаем бросились, егерь их окликнул, и они улеглись у теплого бока дома, по которому медленно сползало заходящее солнце. Попросил странник воды, да и спросил, не найдется ли чем руку перевязать, ободрал её, подскользнувшись. Егерь его, как водится, в дом пригласил, дал воды, а когда вернулся с бинтом и йодом, то заметил, с каким интересом путник разглядывает его винчестер, прислоненный к стене.
Отменное ружьецо, - сказал он тогда, как почудилось, завистливо. - Американское? Откуда у тебя такое дорогое?
Сын привез. Из Техаса. Было дело.
Мне бы такой!
Перевязал он мужичку руку, тот и ушел себе подобру-поздорову. Егерь и думать о нем забыл. Никак он это событие и смерть собаки не связывал сколько дней между ними прошло. Только теперь задумался - после слов ветеринара, о том что яд этот крысиный действует не сразу, может даже несколько дней пройти, пока появятся признаки. Все зависит от дозы и веса собаки. А его кобелек отменный едок был, гораздо тяжелее своих сверстников. Так ему не хотелось грешить на неповинного человека, ведь за руку он его не поймал. А как же старая лайка уцелела? А вот так, старушка всегда с вечера в дом просилась, погреть кости у печки. Раньше она и на снегу спать любила, свернувшись калачиком, а теперь - нет. Мерзла. Он её на ночь то и впускал.
Что-то тяжелое и мутное поднималось из глубины души егеря, похожее на тяжелые сгустки крови, скопившиеся в углах рта умершей собаки. Никак не укладывалась в его уме подобная ненужная жестокость: За что? Что кому сделал веселый кобелёк, только начинающий свою залихватскую жизнь. Как он носился по поляне перед домом, выписывая круги, с палкой в зубах: “Смотри, мол, какой я парень, не правда ли ловок!”
Как смешно приставал к старой собаки, притворяясь, что ухватит ее за лапу, приглашая побегать кругами, оглашая окрестности неуемным лаем. А она только лязгала зубами в ответ: ”Вот недоросль хвостатая”.
За что?
И еще он думал о том, как бы он поступил с преступником, если бы застал его за этим богомерзким занятием - отравлением собаки. Да, как бы он поступил? Застрелить его и с концом, гада. Так ведь это уже - самосуд, а там и тюрьма последует. Это на старости-то лет. Но и не заслуживает такая мерзость, чтобы по земле ходить, воздухом чистым дышать, из ручья воду студеную пить, как другие люди это делают. Не может быть нормальным человек, способный на такую жестокость. Да и человек ли он вовсе. И поступать с ним нужно, как с нелюдем. Убить. Из этого вот винчестера.
Солнце, между тем, спускалось все ниже. Похолодало. Нервы у егеря были на пределе, да и выпитая водка уже действовала. Раньше он ни за что таким мыслям воли не дал. Но, так бывает, с возрастом приходит понимание, что любая жизнь - это святое, будь это человек, зверь, пчела или стрекоза последняя. Не тобою жизнь дана, не тебе и отнимать.
Он и охотиться давно перестал. Особенно после одного случая, когда убил куропатку, а другая к своему мертвому партнеру , прямо под ружье , спустилась и сидит. Убивай, и меня, что ли? И так стыдно ему стало, ведь маленькая такая птица, а туда же - героический акт - на что мне мол теперь жизнь, без любимого. Махнул он тогда рукой и ушел не оглядываясь. Так, бродил иногда еще по лесу с ружьишком, браконьеров стыдил, да и те почти перевелись, сознательным народ становится.
Тут мысли его прервал звук, похожий на лязг двери. Это кому другому могло бы так показаться, но он то знал, что это - старушка его такие странные звуки издает, голос у лайки с годами тоже поизносился и потерся, и вовсе перестал походить на собачий. Схватил егерь по привычке свой винчестер и на крыльцо. И что бы ты подумал, мил человек, а там все тот же гнилозубый, и в руках что-то держит, и боком так, к полуслепой собаке крадется. Она не видит хорошо, но чужой запах учуяла. Взлязгнула, предупреждая хозяина. А тут и мужичонка на звук открываемой двери обернулся. Заулыбался:
Ты чо, дед, ружьецо-то свое убери, сдурел - на людей целиться?
Что в руках у тебя? - Спросил егерь, не убирая пальца с курка.
Так, ничего, колбаску ел, хотел вот с твоей собачкой поделиться.
Ты уже с одной поделился.
Ты о чем? - Удивленно спросил чужак.
У егеря в жилах закипела кровь, но он все еще пытался держать себя в руках:
Ну так и ешь свою колбаску сам. Ешь-ешь, а я смотреть буду.
Даже в сумерках ему было видно, как побледнел незнакомец, и попятилася назад.
Стой! - рявкнул дед. - Еще шаг, и я буду стрелять! - Ешь колбаску-то, кому говорю!
Мужичонко всхлипнул:
Слушай, дед, не бери грех на душу, это ты на меня из-за псины своей так взъелся? Так это ведь животина безродная, а я человек, тебе по закону отвечать придется, если пришьешь меня.
Отвечу. А теперь, выбирай сам, или я в тебя стреляю, а стреляю я хорошо, не промажу. Или ешь колбасу и я тебя отпускаю.
Но не хотел чужак есть колбасу. Знал он что в ней, и от дозы того яда смерть его наступила бы довольно быстро. Егерь прицелился тому в голову.
Давясь, вперемешку с соплями, начал мужик совать колбасу в рот.
Глотай! - Крикнул егерь, понимая, какой грех берет на душу. За безродную-то свою животину, но остановиться уже не мог, и только после того, как колбаса кончилась, он опустил ружье. Но, вместо того, чтобы бежать в лес, чужак с воплями кинулся к деду:
Аа-а! Убью гада!!! Ты ж меня отравил!!! Сволочь!
Дед от неожиданности попятился, споткнулся об что-то, и упал навзничь, ударившись головой об косяк дома. Последнее что он помнил, это серую тень - старая собака кинулась наперерез обидчику.
Очнулся он уже ночью. Было темно и холодно. Лайка лежала возле него и не дышала. Винчестер валялся неподалеку. Мужика нигде не было. Ни живого, ни мертвого.
И утром он его тоже не нашел. И никаких следов тоже. И вызванная им из района полиция тоже никого не нашла, и побродив по окрестностям, постояв на крутом обрыве над рекой, уехала восвояси: Почудилось деду. Стар стал, глюки пошли. С тем и порешили.
Позже отправился он копать могилу для второй собаки и увидел в траве что-то. Нагнувшись, он это что-то подобрал - оказалось куском надкушенной колбасы.