«Лучше сокрушаться о содеянном, чем сожалеть об упущенном»
(Л.Н.Толстой. Анна Каренина)
Позвонил Юрий, старший брат:
- Завтра нашему отцу исполняется 100 лет. Панихиду с сорокоустом я уже заказал. Помяни и ты его добрыми словами, детям своим напомни. Надо чтобы они деда Мишу, отца нашего, помнили.
Новость оглушила, думать ни о чём больше не могу. В голове плывёт цифра "100 лет", стучит в виски своими нулями. 100 лет! – век прошёл, а я помню всё что за эти сто лет было. 100 лет, оказывается, совсем небольшой временной промежуток, вполне в одну человеческую жизнь укладывается, даже, если и не доживаешь её.
Жизни родителей, как кино, проносятся в моей голове. Не о себе думаю, о их жизнях раздумалась, о том как жили, как всё у них там происходило.
Жили родители. Я и двое моих братьев с ними жили. А каково отцу было, как он жизнь прожил я лишь сейчас, вот в этот момент - «Отцу нашему сегодня 100 лет исполняется», поняла, будто сама вместо отца жила.
От ста отнимать легко, годы легко считаются, жизненная калька легко ложится, обнажая причины семейной трагедии. Итак!
Старшему брату Юрию сейчас 70 лет, значит, отцу тогда было тридцать, тридцать лет за плечами. Отец осиротел рано, четыре класса всего успел закончить. Дядя взял сироту к себе, а в 14 лет на работу устроил. Юности шесть лет война забрала, были и ранения. С войны пришёл - ни кола, ни двора. Женился на маме нашей, Любови Степановне. Стали строиться. Рассказывал:
- Сам, собственными ногами, саманы месил. Сам саманы эти, жарким южным солнцем высушенные, в стены клал. Потом сам же стены выложенные глиной обмазывал. Жена, Люба моя, известью домик снаружи побелила – заходи и живи! Только внутри пока пусто.
Мама добавляла:
- Скарб у нас был не хитрый: стол самоделочный - по выходным я его ножом добела выскабливала; три такие же табуретки; кровать у печи поставили; сундук с одеждой.
- Полы настилать надо, - раздумывал отец, - вон, в сенях второй год через лаги перешагиваем. А из чего? Где доски брать? Деньги нужны. Сад вот посадил. – Вспоминая сад, отец радостно улыбался, - Хорошие сорта сажал, никакой дички: вишни, яблони, урюк. Денег на забор не было, так я колючим терновником оградил участок. Всем соседским ребятишкам на радость, ягоды собирать. Через пару-тройку лет такой забор получился – собаке не пролезть, человеку-то и подавно.
Была у отца мечта, крепкая мечта. Хотел после войны геологом стать, по земле ходить, на благо страны потрудиться. Не свершилось. В тяжёлое послевоенное время выживать надо было, а не мечтать. Заработанных денег на семью не хватало. Жена по вечерам, после работы, платья на заказ за булку хлеба шьёт, он сам за любую халтурку хватается: кому по дому проводку протянуть, кому просто подсобить. Нет ни образования, ни хорошего заработка.
Когда я родилась о мечте разговоров не было, просто жили, не до мечты было. Мне вот сейчас 67 лет, значит, отцу тогда исполнилось 33 года. А за плечами всё то же. Да вот ещё… сына второго похоронил, года не прожил – умер.
Младшему брату Володе сейчас 61 год. Отцу же 39 лет – расцвет человеческой жизни. Можно итоги подводить. А родня женина пилит. Тёща вон, братья её, сёстры, все зажиточные. Кроме Петра Михайловича никто понять не может как трудно ему жить без опоры, поддержки.
Бабушка рассказывала:
- Пётр Михайлович до революции батрачил, нашим батраком был. Работал, работал, да и влюбился в мою сестру Валентину. Она его тоже полюбила. Убежали молодые из дому, вот так и поженились, безо всякой свадьбы. Отдельно жить стали, устроились в Шоптыгаке, на железнодорожном разъезде. Это уже потом, в войну, стал Пётр Михайлович начальником поезда, после войны перевели его на станцию Бурундай, начальником железнодорожной станции.
Отец всегда ценил Петра Михайловича. И то, что своим горбом жизнь свою тянет, что четверых детей растит, что самостоятелен, от жениной родни независимо держится, что помогал отцу как мог. Уголь в те времена разве купишь просто так? А Петру Михайловичу по железнодорожной книжке запросто отпускали. Опять-таки если руками что помочь сделать, то Пётр Михайлович никогда не отказывался.
- Чего бедноту плодишь? Сам с женой голытьба. Зачем тебе третий ребёнок? – запричитала родня. Но не послушались, родили Володю. Жену из роддома домой привёз, а дома ни денег, ни достатка. Полгода поразмышлял, поспрашивал, да и завербовался на рудник поработать. Хотелось свободы, воли, степного раздора. Уехал от семьи, от троих детей, младшему года нет. Устроился в общежитии. Живёт, работает. Неизвестно как бы всё могло сложиться, но мама, проведя полгода в долгих разговорах с бабушкой, решилась тоже ехать на рудник.
Мама вспоминала:
- Собралась я быстро. А чего там собираться? Скрутила матрасы, навязала узлов с вещами, зажарила в дорогу курицу и поехала рисковая женщина с тремя детьми в никуда, адрес в сумочке вместе с документами лежит. Выехала из тёплой Алма-Аты в марте, когда весна наступила, снег стаял, а приехала в зиму, сугробы вокруг. Выгрузилась с тремя ребятишками из вагона в снег. Что делать? Куда дальше двигаться? Детей в вокзальное здание завела, узлы рядом поставила, сама побежала машину искать, чтобы до рудника доехать. Нашла.
Помню я ту дорогу ухабистую, через сугробы накатанную. Помню, как всю дорогу шофёр маму расспрашивал к кому, мол, приехали? Куда теперь вас везти? И хотя приехали в ночь, но не высадил шофёр женщину с тремя детьми на улицу, подвёз к общежитию, помог отца найти.
Отец рассказывал:
- Ночь. Мы после работы отсыпаемся. Вдруг в комнате кто-то свет включает и кричит: «Михаил, вставай! К тебе жена приехала!» Я с постели вскочил, на улицу выбежал. Батюшки мои! Люба стоит с детьми. Я вас в коридор завёл, усадил, а сам к бригадиру своему побежал, в окно ему затарабанил. Мол, так и так, семья приехала, помоги. Тут же ночью и разместили вас всех у знакомых, за занавесочкой. Я же пока в общежитии остался.
Тогда это просто было. Людей, попавших в беду, бывшие фронтовики жалели, последнее снимут и отдадут. Бессребреники! Мама сидела дома с грудным Володей, а меня и брата Юру уже на следующий день в школу определили. Но у чужих недолго жили.
Через месяц – Ура! - дали нам однокомнатную квартиру во вновь построенном четырёхквартирном доме. Своя крыша над головой теперь имеется. А отец приуныл, выпивать начал. Попытка начать новую жизнь провалилась, радости нет. Денег правда хватает, но опять всё тот же быт, лишь на новом месте. Поехал как-то в отпуск, вышел с попутчиком на какой-то станции и весь отпуск у него прожил. На сеновале спал, степь слушал, в реке купался. Отвёл душу. Отпуск закончился, вернулся, снова работа-дом. потом двухкомнатную квартиру тут же на руднике дали. Дети подрастали. Жизнь шла своим чередом.
Ему уже давно за сорок лет, скоро пятьдесят исполнится. Жизнь проходит, мечты больше нет, одно желание - в детях бы хорошее воспитать. А как? Одна надежда на чтение, на хорошую книгу. Сам читать любил, каждого ребёнка в нужном возрасте в библиотеку отвёл, записал, за взятыми книжками следил, просматривал, что читают. За учёбой следил, требовал чтобы хорошо учились. А что в его душе творилось никому не говорил, не рассказывал. Не поймут.
Как-то племянник Володька с геологической партией по пути заехали. Встретили радостно, накормили всех, потом на пол матрасы побросали и спать уложили. А Володя с отцом до утра сидели, разговаривали о геологах, о разведке, о степи, о жизни, о мечте. Утром партия дальше в степь на разведку отправилась, Володя с ними уехал. А отец… а что отец? Семья у него, вот и вся его геология. А что бы ему самому устроиться и ездить в поле с геологами. Не судьба.
Недолго он после этого прожил, рано ушёл из жизни. Но щемящее чувство отцовских несбывшихся надежд волнует мою душу до сих пор.
Мама прожила долго. Отца, его доброту вспоминала хорошими словами. Как-то раз он ей приснился и во сне попросил сшить для него занавески на окна. Так несколько дней мама беспокойно вопрошала:
- Смотрите-ка, занавеси Михаилу понадобились! И зачем они ему на том свете? Какие сшить, не сказал. Задергушки, что ли?