Погружаясь в волны утраченного времени,
Я всё чаще вижу пустую пыльную дорогу,
С полынью и лебедой по обочинам,
Ведущую через поля на восток,
К темнеющим верхушкам сосен,
Облитых клубничным вареньем заката.
Она торопится, спешит, спотыкается на ухабах,
Словно боится не успеть до сумерек
Потянуть за поясок обнявшей ложбину речушки,
Таящейся средь гибких ив и хрупких черёмух,
Возле которой деревенские пацаны
С легкомысленной пытливостью исследуют развалины
Столетней мельницы, оглушённые
Стрекотом отходящих ко сну кузнечиков,
И страстным соловьиным зовом.
И один из них я, молитвенно преклонивший колени
Перед лампадкой заходящего рубинового диска,
Вгонявшего в трепет ещё древних греков.
Сквозь смежённые веки мне чудится Крит
И ты, бегущая по береговому утёсу
С ромашковыми растрёпанными волосами
И васильковыми лучащимися глазами.
Но я не посвящён в тайну, что Ты — есть Ты,
И что спустя десятилетие судьба столкнёт нас лбами,
И кровь брызнет из моего носа, перечеркнув будущее.
Оно превратится в болезненное пятнышко от укола булавкой,
Ловящей последний лучик на лифе
Твоего платья с зелёными рукавами.
Ты ближе, ближе, и вот я вздрагиваю,
Узнав худенькую девочку из нашего класса,
С веснушками и тоненькими косичками,
Сидящую за третьей партой среднего ряда,
Презрительно избегающую моих робких взглядов,
Не отвечающую на нервные записки с признаниями,
Доверяемые карманам её осеннего пальтишки.
Даже заграничная конфета,
Составляющая компанию письмецу,
Не помогает, вызывая горькое разочарование
И учащённое сердцебиение на переменах.
Я открываю глаза… Время исчезает…
Прошлое, настоящее и будущее — в одной точке.
Она — это ты. А ты — это она.
Бах прячет ноты и гасит свечи: «Gute Nacht!»
Всё свершилось и ничего не исправить…
Но я, встрепенувшись, понимаю лишь то, что уже поздно.
Прохладно, от воды веет молочным туманом,
Кто-то просит: «Куууррить! Куууррить!»
Сопит вспотевший водяной, подглядывающий
За плещущимися в омуте русалками, корчащими ему рожи,
А до деревни несколько километров.