Как мы закорешились с Сашкой, я ей-богу не помню. Ну, он, как и я, играл на гитаре и писал песни. Может быть, его песни не отличались высокой интеллектуальной нагрузкой, но были милы и мелодичны. Мне нравились.
Разбросал город
По ночным темным
Тротуарам огни.
Как в ночи остров,
Светлячков полный,
Вырос он на пути.
Ах, этот свет, словно тень,
На землю упал, его растоптали люди.
Этот свет не огонь,
И теплым огнем он никогда не будет
Этот свет.
Вообще то Сашка был на полгода старше меня по сроку службы, но это не помешало нормальным человеческим взаимоотношениям. Да и к тому же часть во Львове была уставная, он водитель, а я связист. Как говорится, делить нечего.
Я возвращался с телеграфного узла, он приходил из автопарка, и мы после ужина садились в ленкомнате и доставали гитару. Я уже плохо помню детали, выдумывать их не хочу, а поэтому мучить ложными восторженными эпитетами не стану.
Знаете, есть такие мероприятия, как рисование стенгазеты, в которых интересно участвовать, которые интересно вспоминать, но о которых потом скучно рассказывать. Так вот и пение песен, и задушевные посиделки из таких. Любой рассказ превращается в отчёт. И так бы всё и было, мол, классно посидели и всё такое, а рассказать-то, в общем-то… Как ты расскажешь песню?
Так бы всё и было, если бы вдруг внезапно не появился наш ротный, гвардии капитан Чекипало. Сначала он тихо подошёл, постоял в дверях, послушал минут пять, как мы заливаемся. Потом, дождавшись паузы, то ли с порицанием, то ли с любопытством строго меня спросил:
— Что за песню поёшь, солдат?!
— «Бричмуллу», товарищ гвардии капитан.
Далее последовал один из тех его комментариев, за которые другого бы при жизни отлили в бронзе:
— Я вас, москвичей, знаю. В скверике, на лавочке, с б***ью на коленочках, под гитару «Бричмуллу» — тюремную песню!
Да, он был такой, наш Чекипало! Ах, если б я только знал, ах, если б я только мог! Я бы ходил за ним и записывал, аки мытарь за Господом. Время уходит безвозвратно, это мы с вами можем уйти и вернуться, а время не возвращается никогда. Где теперь это всё? Утеряно, невосполнимо утрачено.
А жаль, можно было бы по подписке на народные деньги издать сборник афоризмов, например: «Так говорил Чекипало», а может, даже и трёхтомник «Капитан» Чекипало. Правда, боюсь, третий том получился бы уже надуманным, материала бы не хватило, и дописывать его пришлось бы кому-то другому.
В любом случае в эти книги вошли бы такие шедевры, как:
— Что вы здесь сидите, спите, разговариваете?!
Или:
— Москвичи — это национальность!
А также многие и многие другие его внезапные мысли и противоречия и, конечно же, уже снискавшая любовь слушателей история про попугайчиков.
***
В нашей образцовой гвардейской роте управления, если бы не близость плаца и строевая подготовка, было бы совсем уютно и по-домашнему. Белый паркет, солдаты в тапочках, цветы в кашпо и попугайчики в клетке. Ах, да, и рыбки, ещё и рыбки в аквариуме. Такая вот лепота.
Надо ли говорить, что старшие офицеры из управления любили к нам захаживать. Посмотреть, как солдатики живут, связки поразмять, да и вообще душу пробавить.
Приехал как-то к обеду в роту командир нашей бригады гвардии майор Емельченко. Кашу с нами есть не сел, не стал демократничать. Ну и ладно, нам-то что? Самим мало.
Примаршировали в казарму, переобулись в тапочки, построились в проходе, стоим, ждём-с. Команда: сми-и-иррррно! Заложив руки за спину, медленно, растягивая шаги, входит комбриг. За ним истово, отдавая честь, вытягивается и семенит по стойке смирно наш капитан.
Эта процессия молча следует мимо нас и останавливается у аквариума с рыбками.
— Чекипало!
— Слушаю вас, товарищ майор!
— Рыбки.
— Так точно, товарищ майор!
И они дальше, тем же чередом, медленно движутся вдоль стены. Возле кашпо Емельченко останавливается и смотрит на цветы. Строй молча, напряжённо давится смехом.
— Чекипало!
— Слушаю, товарищ майор!
— Цветочки.
— Так точно, товарищ майор!
Процессия движется дальше, пока не останавливается у клетки с волнистыми попугайчиками Кешей и Гошихой. Гошиха, очевидно, когда-то была Гошей, но потом, когда всё открылось, имя менять не стали. Строй замер в предвкушении.
— Чекипало!
— Слушаю, товарищ майор!
— Попугайчики…
— Так точно, товарищ майор!
И вдруг.
— Говорящие?
— Никак нет, товарищ майор!
— А почему?
— Виноват, товарищ майор!
Тут впервые Емельченко поворачивается лицом к нашему ротному и после короткой молчаливой паузы начинает меланхолично крутить у него на кителе пуговицу, задумчиво напевая себе под нос.
— Капитан, капитан, никогда ты не станешь майором…
После чего резко разворачивается и быстрыми шагами уходит, Чекипало семенит ему вслед.
Думаете, «занавес»? Как бы не так! Надо сказать, что дело было в воскресенье, потому что события получили неожиданное продолжение.
После ухода высокого начальства сидим мы в ленкомнате и смотрим по телевизору Дроздова. Где-то после львов и трясогузок речь в студии неожиданно заходит о волнистых попугайчиках.
И вот приглашённый специалист рассказывает о том, что волнистый попугайчик, конечно же, не такой способный, как его большие собратья ара или какаду, но и его при желании тоже можно научить говорить. Дроздов на экране улыбается и ободряюще кивает рассказчику, тот вдохновенно продолжает.
— Дрессировке и обучению поддаются только молодые самцы, которых надо отсаживать от самочек в отдельную клетку, а лучше, если дома будет только один попугай… — на этих словах стоявший в дверях Чекипало, которого до этого никто не замечал, молча поворачивается и уходит в роту.
— Пи…ец Гошихе, — тихо говорит кто-то.
А вот теперь ЗАНАВЕС! Хочу только сразу успокоить защитников природы: при написании этой истории ни один попугайчик не пострадал.