Татьяна стояла у окна и машинально вытирала полотенцем тарелку. Серое небо обещало дождь, но пока держало влагу в нагрузших тяжестью тучах. Феденька сидел на коленях перед лужей на асфальте под самым окном. Он монотонно наклонялся и выпрямлялся, словно двигался под неслышимый другими ритм. Татьяна резко брякнула тарелкой об стол. Всё в ней задрожало, вскипело злостью. Она почувствовала горячую волну еле сдерживаемого гнева: хотелось побежать из дома, схватить мальчонку, поднять с земли и трясти его, мотать из стороны в сторону, и кричать на него, кричать!.. Она прижала к груди трясущиеся руки, заставила себя присесть на табурет и взяла, почти не глядя, с подоконника пузырёк с таблетками валерианы. Так же, не глядя, вытряхнула две таблетки в ладонь, бросила в рот, запила остатками чая из чашки. Это повторилось уже в третий раз, стало вдруг страшно. «Я схожу с ума! Меня охватывает бешенство, нестерпимая ярость. Разум мой понимает, что ничего сделать нельзя, но внутри словно сидит бес и крутит, и мутит душу. К врачам пойти, что ли? А на кого Федю оставить?..» Она снова посмотрела в окно, стараясь унять страх перед собственной реакцией на увиденное. К счастью, чувства улеглись, только горечь оставалась, словно по всему организму разлилась желчь. Федя всё так же сидел на коленях и ритмично кланялся.
Год тому назад они вчетвером: Олег, Таня, трёхлетний Федя и Танина мама Светлана Юрьевна поехали отдыхать на Азовское море. В маленьком приморском селе под названием Безымянное сняли комнату, даже «квартиру» – хозяйка сдала им маленький домик во дворе, бывшую летнюю кухню. Замечательно отдыхалось! Мама с Феденькой спали в первой комнатке, а Таня с мужем за перегородкой. Никто никому не мешал, и супругам казалось, что вернулся медовый месяц. Феденька был очень подвижным, энергичным ребёнком, всё исследовал, откручивал, отковыривал – за ним нужен был глаз да глаз, что с удовольствием и осуществляла бабушка Света. Одно беспокоило молодых родителей: в почти полных три года сын не говорил. Мычал что-то непонятное, интонациями выражая чувства, но слова никак не складывались из даже самых эмоциональных звуков. Педиатр их успокаивал: такое бывает. Вот случится что-то яркое в жизни ребёнка, и он заговорит. Они и к морю поехали в тайной надежде, что новая обстановка поможет малышу. Но, хотя море и поразило Федю, что видно было по его реакции, хотя он и стремился в воду, чуть приближались к пляжу, – он не заговорил.
Почти целыми днями они не уходили с берега: мальчик очень полюбил цветные камешки, собирал их в полиэтиленовый пакет, складывал из них разные фигурки и башенки. Потом, утомившись от игр и купания, садился под большой пляжный зонт и смотрел на море. Его карие глаза загорались тихой радостью, словно искорки солнца таились в их глубине, и казалось, мальчик задумывался. Родители и бабушка, примолкнув, улыбались друг другу, не сводили глаз со своего малыша.
В последние дни погода испортилась, заштормило: море шумело, раскачивалось, словно пьянея от свободы, крутило на верхушках волн белые пенные буруны. Тучи завесили солнце, и пошёл мелкий, нудный дождь. Было тепло, сидели на берегу, подальше от привычной кромки берега, вдыхали густой запах солёной воды и по-своему наслаждались, но купаться никак было нельзя, и Олег часто вздыхал: «Когда же это кончится? Нам так нужно тихое море!» Наконец погода смилостивилась, и хотя солнышко ещё не сияло вовсю, путаясь в кисее серых облаков, море утихло, остановило свои бурные волны, разгладилось, улеглось. Олег схватил Федю на руки, подбросил ввысь и радостно крикнул:
— Сын! Радость какая! Море-то тихое! Тихое море!
Они шли на пляж, и в ритм шагов Олег напевал: «Тихое море, тихое море, тихое мо-о-о-о-о-оре!»
Третья неделя отдыха заканчивалась, пора было возвращаться, и загорелые, весёлые, они погрузили вещи в машину и поехали домой.
Светлана Юрьевна сидела рядом с Олегом, она никому не уступала место «вперёдсмотрящего», не раз заявляя, что это её право по старшинству. Таня иногда в душе сердилась: хотелось быть рядом с мужем, но помалкивала, думая, что маме хотя бы в дороге надо отдыхать от юркого непоседы-малыша. Он нетерпеливо ёрзал, пристёгнутый поперёк живота и, чуть приостановится машина, начинал скулить и вырываться.
Теперь она точно знала, почему мама так отстаивала своё право сидеть впереди! Знала, и каждый раз, думая об этом, еле сдерживала болезненный стон и слёзы. Грузовик вывернулся на встречной, обгоняя серую малолитражку, и только скрежет и визг остался у Татьяны в памяти. У Олега и мамы не было ни одного шанса выжить. Татьяна месяц провела в больнице с переломом левого предплечья и сотрясением мозга, а совершенно не пострадавший Феденька, провёл месяц в нервном отделении детской больницы, по причине почти полного отсутствия психических реакций на окружающее: он молчал и ни с кем не общался.
Врач говорил о возможно временной болезни сына, о необходимости попыток взаимодействовать с ним, но Татьяна еле справлялась с собой. Она не просто горевала о погибших родных, а словно впала в эмоциональный ступор, тоже молчала, постоянно ощущая колючий, сухой ком в горле. А теперь по временам на неё накатывали эти еле сдерживаемые приступы гнева. Она вдруг начинала мысленно ругать Олега – зачем оставил её ? Маму – почему не дала погибнуть с мужем вместе, сына, что вот он калека, и жить им неизвестно как… Она иногда била кулаком в стену, и боль в правой руке, сливаясь с постоянным нытьём левого предплечья, немного отвлекала от нестерпимой боли в душе. Надо было выходить на работу, кончился декретный и все деньги, но Таня не могла ничего придумать: куда девать Федю? Она работала в обувном отделе универмага, полностью использовала декретный отпуск, сын стоял на очереди в детский сад, и очередь как раз подошла, но как его туда вести? Сможет ли он перенести ещё один стресс, как-то приспособиться к новой обстановке, и смогут ли, согласятся ли воспитатели терпеть странного ребёнка?
Татьяна снова посмотрела в окно. Её мальчику никто не нужен, его ничего не интересует, только бы не трогали его, не отвлекали от, никому не видимой, воображаемой жизни. «Что там, в твоей головке, мой малыш? Какие картины видишь ты своим внутренним взором? Не просишь есть, пить, по часам вожу тебя в туалет, не всегда успевая вовремя… Кому ты такой нужен? Одной мне. И то, я начала уставать от этой тягостной, бессмысленной жизни», – так она думала, краем зрения улавливая и густеющую черноту туч, и ярко-жёлтую прядку в причёске берёзки, и ползущую по стеклу окна каплю… Вдруг сердце сжало, резкое, как порез, чувство жалости: «Он давно сидит на тротуаре! Наверное, устали коленочки, замёрзли! А в карманах куртки морские камни, не даёт их выгрузить, везде за собой носит…» Она додумывала всё это на бегу: накинула кофтёнку, прихватила ключи, захлопнула дверь, выбежала, обогнув два угла дома, к сыну. Тихо подошла, встала за спиной, посмотрела поверх его головы. Большая круглая лужа начала улавливать редкие капли дождя. По той стороне, где сидел Федя, были уложены камешки, окаймлявшие бережок лужи. «Оказывается, он не просто кланялся, а доставал из кармана камни и раскладывал их вот так», – почему-то обрадовалась Татьяна. Тут же поняла почему: движения сына не были абсолютно бессмысленными. Что-то определённое изображало его сооружение. Ещё боясь поверить своей догадке, она осторожно положила руку на плечо мальчика и тихо спросила:
— Сыночек, что ты делаешь?
Впервые за два последних месяца Федя повернул к ней лицо и посмотрел прямо в глаза своими карими, засветившимися мыслью глазами. Он кашлянул, словно проталкивая такой же, как у мамы, комок в горле и ясно сказал:
— Это море. Тихое море.
Таня замерла, словно малейшее движение могло спугнуть трепетную бабочку робкой надежды. Только чуть слышно прошептала: «Что?»
И Федя уже громче, отчётливее сказал:
— Я сделал море! Тихое море!
Татьяна задрожала, покатились слёзы, но она громко засмеялась и, подняв сына, прижимая к себе изо всех сил, повторила через смех и всхлипы:
— Море! Тихое море! Феденькино море! Твоё море, мой сыночек!
Она несла его на руках, прижимаясь щекой к его горячей щёчке, и они, в такт шагов, вместе негромко повторяли, как припев песенки: «Тихое море, тихое море! Тихое мо-о-о-о-о-оре…»