Глава 7. ТЕЛЕФОННЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ, ДЕРЕВЕНСКИЕ СТРАСТИ И ПОСРАМЛЕНИЕ КОНКУРЕНТОВ
— Папа! Кончилось твоё совещание? Вот и прекрасно. А мне в голову пришла, то есть Алёше в голову пришла гениальная идея, как побыстрее познакомиться с моим как бы будущим тестем и произвести на него прекрасное впечатление.
Чтобы Алёша перестал морщиться от «тестя», Женя продолжил ещё более страстно ласкать его шею, бодро выкладывая по телефону сварганенную вдвоём задумку. Проект привёл г-на Меньшова-старшего в состояние тихого восторга: надо же, без явного подката к наследнице, в думах о благих делах даже на каникулах — да сколько положительного можно было наплести дополнительно прорабу-миллионеру! Конечно, прямо в свёкры к Ирочке в разговорах с Павлом Дмитриевичем Артемий Денисович не навязывался, но деловые люди — во всём деловые люди, и ни тот, ни другой о распитой бутылке превосходного коньяка не забыли и ещё крепче держали в памяти то, что под алкоголь говорилось. У Резникова, вдобавок к чисто профессиональным, были и другие интересы, заставляющие благожелательно смотреть на возможный брак дочери с Женей: сдувающий с Иры пылинки и постоянно пекущийся о безоблачном существовании единственного чада, он очень сильно опасался, как бы его дочь не влюбилась в какого-нибудь смазливого прохиндея-проходимца-лентяя-шалопая и, устроив концерт папочке, не вытребовала у него позволения на брак, в котором с первой же недели начнутся иеремиады сильной половины по поводу взноса в ипотеку мамочки, лекарств для бабушки, операции для дедушки или рваных ботиночек младшего братика, которые через десять-пятнадцать дней вырастут в геометрической прогрессии, а через полгода нежданно-негаданно явят своё истинное лицо наличием игровой зависимости в подпольных казино, карточными долгами, жадной шлюшкой на стороне или банальным желанием напиваться и шататься по дорогим ночным кабакам и борделям. Альфонс без роду без племени решительно Павла Дмитриевича не устраивал; Женя же был приличный, учащийся, в диких оргиях не отмечавшийся (в обустройстве личной жизни дочери г-н Резников, как и в строительстве, не преминул собрать информацию о грунте, на котором замужество Ирочки должно будет покоиться), тайных долгов не имевший, а, наоборот, недурственно, хоть и значительно меньше, чем мадмуазель Резникова, обеспеченный. Того же круга, тихий, примерный, смазливенький, из хорошей семьи, при полезном отце, с перспективами и очень молодой — следовательно, неопытный и не собирающийся вить верёвки из будущей жены и властвовать в доме безраздельно, подчиняя требовательными и строгими запросами этикета и распорядка юную хозяйку — почему бы нет? Молодого легче обучить и ввести в курс дел тестя, восемнадцатилетний не будет гореть честолюбивыми помыслами поскорее взять в свои руки бразды правления компанией, не считаясь с преклонным возрастом отца жены и с самой супругой. «Определённо сто;ит», — подвёл итог Павел Дмитриевич и посадил дочку в самолёт до Астрахани, строго-настрого наказав ни в какого альфонса не влюбляться, никаким чарам не поддаваться и на километр не подпускать к себе интересных мужчин тридцати-сорока лет (на них иногда бывают так падки неопытные девицы!), привлекательных, значительных и уверенных в себе, легко поражающих шестнадцатилетнее воображение, быстро входящих в доверие, шутя вызывающих ответное чувство, а на самом деле прячущих под внешним благообразием и проявлением почти отеческой заботы и нежности грязные помыслы, впивающихся змеёй и ничего не могущих привнести в юную жизнь, кроме коварных интриг и поборов. Доченька уверила папеньку в своих строгости, благонравии и равнодушии к сильной половине и, отметившись на щеке родителя чистым поцелуем, предалась мечтам о предстоящем отдыхе; отец вернулся к делам, планируя выходить на связь с Ирой постоянно, возможно, и дважды в день. Впрочем, скучать г-ну Резникову не пришлось: в первый же день разлуки на работу ему позвонил Артемий Денисович и после краткого приветствия бодро посоветовал:
— А не пошёл бы ты, Митрич, куда подальше!
Голос Меньшова-старшего звучал так жизнеутверждающе, что немедленно заинтриговал Павла Дмитриевича.
— Это куда, когда и по какому поводу?
— В Елегорск, сегодня же, по строительному, — тоже по пунктам ответил позвонивший и разлился соловьём: — Ты не представляешь, чё мой Женька напридумал и чё раскопал…
Как и большинство из нас, Артемий Денисович был немного артистом и манеру разговора, его тон и просторечие выбрал намеренно, призывая ими собеседника внимательнее отнестись к тому, что последует дальше.
— Слушай, как здорово Женька сообразил: ты являешься в Елегорск — этаким столичным благодетелем, закладываешь мостик. Какой простор местным бабулькам — без проблем, и скоренько, и коротенько в лес по грибы и ягоды, экспресс-выход на федеральную трассу с пирожками, огурчиками и картошечкой. Денежка бежит, тётеньки тают… Там и я, может, подъеду — москвичом, вошедшим в нужды и распределившим средства госбюджета на необходимое. Под шумок ведётся разведка: обследуешь лес. Представляешь, что образуется, если вырубить в нём полянку и заложить несколько особняков? Раз финансирование уменьшилось из-за долгоиграющего кризиса, переходи на индивидуальную застройку. Вода есть, провода протянешь, газ подведёшь. Можно и автономные хозяйства оборудовать… генераторы, баллоны, и т. д., и т. п. Промышленности никакой, воздух прекрасный — и цены на недвижку соответствующие. Такие дворцы можно отгрохать — на десятки миллионов! Население за тебя горой, палки в колёса совать не станут: у Женьки ведь и замыслы по мелкому рукоделию и кустарщине пенсионеров на дому. В общем, развернуться можно по нескольким направлениям, а затрат на визит и всего ничего, так что выбью из бюджета без боя. Какую-нибудь метровую железяку в вагон погрузишь, на месте перильца приваришь — и, как Горбач трепал, процесс пошёл!
— Подожди, как это — метровую железяку? А транспорт?
— Так там же только пешеходка! Какие-то аборигены плот клепают, хотят за перевозку бабулек ободрать как липку, а ты их освободишь от, казалось, неминуемых поборов, — г-н Меньшов разливался соловьём, ему мнилось, что молодость вернулась: надежды, планы, масса работы впереди, реальное дело. Конечно, Артемий Денисович в тиши своего кабинета истосковался по вольным южным ветрам, и тут — нате! — полустанок в степи, и он — первопроходец, посланец цивилизации, миллионер, человек со звезды. Лаврами захотелось поделиться и с будущей роднёй: — Первопроходец, посланец цивилизации, миллионер, человек со звезды! Тебя не трогает? Эх, не думал, что доживу до сыновней зрелости! Видать, Женька недаром год в институте просидел по менеджменту и экономике — вот и дообразовался: мозги на месте, и идеи родятся, и здравые мысли. Что как через пару лет не папа сыну, а сын папе опорой станет…
— А ведь действительно! Башка есть! Только сначала внуками тебя надо обеспечить, да и я не прочь вторым поколением обзавестись. Надо твоего с моей поскорей познакомить.
— Точно, только давить не надо: пусть сами слюбятся, молодёжи всегда по своей воле милее. А мы лишь подтолкнём легонько, где надобно.
Г-н Меньшов-старший отключился в прекрасном расположении духа и плотоядно потёр руки. Того и гляди он и сам в экологически чистое строительство вложится, а самое главное — дело на мази, уже открытым текстом, без всяких вуалек ладится. Хороший парень этот Алёша, правильное место для отдыха выбрал! И друга…
Тем временем друг, гладивший во время разговора Алёшину шею, бросил телефон и переключился на живот любовника. Рука пробралась под майку, задела соски и, развернувшись, нырнула пальцами под джинсы. Женя добрался до верха соблазнительного треугольника и, нащупав его, потеребил пушистые волоски.
— Ну что, изменник, предатель, подлый трус, ты не блюдёшь свою чистоту перед непорочной девой? — Алёша предпочёл не обратить внимания на заигрывания любимого.
— Я околпачиваю её родителя. Пахан сказал, что постарается вытащить его сюда, — вот мы и полюбуемся на возмутителя нашего спокойствия. Врагов лучше держать поблизости, чтобы внимательно за ними следить. Через полгода после регистрации ты мне ещё спасибо скажешь. Я всегда за нашу любовь. И чтобы тебе это доказать…
Рука Жени проехала по треугольнику ниже, но Алёша остановил исследования сокровенного.
— Прекрати! Не здесь же. Видишь, эти питекантропы оставили свои деревяшки и лопают что-то.
— Они далеко.
— Не настолько, чтобы не различить твои манипуляции. Так что перенесём доказательства на ночь.
Алёша пребывал в спокойно-безразличном состоянии и где-то в глубине души был удовлетворён этим. Его слова, даже «изменник, предатель, подлый трус», тоже произносились тихо и размеренно, невыразительно — этим парень показывал своему неверному, что не ждёт от него ничего хорошего, а сам уже полностью определился, кем для него является Женя. Тот, однако, не сдавался:
— Я тебя всегда буду любить и всегда буду это доказывать. Не хочешь сейчас секса — выражу по-другому: пойду к этим мореплавателям и расскажу о том, как в ближайшие дни их алчные интересы будут потоплены и пойдут ко дну вместе с их миноносцем. Будут знать, как покушаться на твой отдых и лезть в твою личную жизнь.
— О боже! Я не подозревал тебя в жажде столь мелких удовольствий… Впрочем, в добрый путь, желаю развлечься. А об их возможных колотушках ты не думаешь в случае, если твой будущий тесть действительно перекинет мост через Быстринку?
— Нисколько! Ради нашей любви и разбой снесу.
— Только не переводи стрелки: разборка с тобой будет прямым следствием активности твоего будущего тестя.
— Будущего и временного. Но ты меня не оставишь, я же тебя знаю. Нас будет двое против бандитов.
— И деда сагитирую, — саркастически добавил Алёша. — Весьма кстати на предмет лечения полученных на поле боя ран. Лучше кока-колу передай. А теперь иди, не держу: мне тебя совсем не жалко.
Тем не менее Алёша приподнялся и упёрся локтём в землю, чтобы было удобнее наблюдать за стройной худощавой фигурой приятеля, удаляющейся прогулочным шагом к месту дислокации Коли и Милы. ****ство! После всего, что было, он его ещё любит, даже сейчас, несмотря на грандаксин, сердце сладко замирает, вспоминая недавнюю ласку. Проклятие, наваждение!
А Женя с беспечным видом, обнимая попадающиеся на пути стволы елей, со своей обычной грацией скользил к берегу, где деревенский бизнес, восседая на своём произведении, жевал бутерброды.
— Здорово, дамы-господа, и приятного аппетита! Нельзя полюбопытствовать, что вы тут ваяете?
Коля не счёл нужным отвечать ни на приветствие, ни на пожелание:
— А тебе какое дело?
— Прямое. Я учусь в институте на экономиста и пишу реферат о мелком и среднем бизнесе.
— Ну и пиши. Если тебе интервью нужно, деньги на бочку!
— Ну, бочки тут не видно — скорее, на плот. Только платить я вам не собираюсь: ваши замыслы и так видны невооружённым глазом — односельчан переправлять на тот берег и обратно. Только почему плот, а не верёвка на двух шестах с роликом для корзины от берега до берега? А в корзине бабулька с вёдрами. По-моему, так быстрее. И не стучали бы молотками весь день напролёт, а то мадмуазель уже попортила свои ручки…
Мадмуазель в это время, пользуясь тем, что Женя, разговаривая, преимущественно обращался к Коле, пожирала московского красавца откровенно восхищённым и жадным взором. Все деревенские по сравнению и с Алёшей, и с Женей проигрывали вчистую, хотелось и того, и другого, вот только ни того, ни другого никак нельзя было зацепить, нечем было привлечь внимание. На деревенские увеселения они не отправятся, посиделки на завалинке тоже не почтят своим присутствием и, вообще, держатся слишком обособленно, словно совсем не нуждаются в шумном обществе или в тесной компании. Вот же он, один из дуэта, стоит рядом и не выказывает никакого намерения перевести разговор на лёгкую отвлечённую тему, обратиться к девушке, а не к парню, сказать пару комплиментов. Хотя какие тут славословия, когда она без косметики, с уже выгоревшими на солнце волосами, растрёпанная и грязная, прозаически жующая хлеб с колбасой…
Своим парнем Колю Мила не считала — просто позиционировала его так перед подружками, но была к нему равнодушна и в душе, и на деле, и на словах. Она прекрасно знала, что их дружба неминуемо распадётся и забудется, когда будет окончена школа и все разъедутся. Куда? Конечно, в Москву. На худой конец, в областной центр, но упрутся все поголовно — это будет точно. Ни одного завода в радиусе ста километров от Елегорска не было, курами и коровами Мила была сыта по горло с того момента, когда мать вручила ей миску с кормом для птиц и отправила к курятнику, то есть чуть ли не с младенчества, и все деревенские пребывали в таких же настроениях и после получения аттестата немедленно собирались и отправлялись искать счастья в мегаполисах. Итак, Коля уедет и станет увиваться за какой-нибудь юбкой из-за квартиры в городе, Мила тоже уедет, но девчонке-провинциалке, в отличие от сельчан-пацанов, брак по расчёту, скорее всего, не засветит. Институт? С её уровнем образования, с жёсткой квотой на бюджетников — вряд ли. Работа? Какая? Гувернантка, домработница, прислуга, официантка. Что ж, все через это проходят. А личная жизнь… Ну что же делать, если ей никак не подступиться ни к Алёше, ни к Жене, а больше никто ей не нравится? И Колька в том числе. Он сосед, приятель, с ним можно пойти в клуб — но и только. Пару попыток поцеловаться Мила с возмущением отмела, а он и не сильно горевал из-за этого — наверное, просто посчитал, что, если они ходят вместе, надо выказать подружке какую-то заинтересованность. Пристал — и отстал, своей победой Мила это не считала. И до чего зла судьба! — встретишь парня, который сразу поразит воображение, даже двоих, а у них своя тесная компания, и к ним не влезешь. Что для них провинциальные восторги? Они здесь на месяц, упорхнут — поминай как звали! Но Мила всё же нашлась что ответить, когда Женя вскользь бросил про «ручки»:
— Мы привычные, а плот — так, безделка. Всё равно все после школы в город уедут. Ты лучше скажи, как тебя зовут, а то всё-таки на пару недель соседи — вдруг на улице столкнёмся или на велосипедной прогулке…
— Женя.
— Мила. — Мила протянула руку, до этого украдкой вытертую о подол.
— Очень приятно. — Женя подал свою, слегка нагнувшись: он был высок, а Мила сидела на низком плавсредстве. Сидела — и смотрела как зачарованная на глаза, прикрывшиеся от солнечного света длинными незагнутыми ресницами. Они были густыми и чуть утончались на кончиках. Наверное, это было не так, но почему-то казались пушистыми. И не чёрными, а тёмно-тёмно-серыми, пепельными, самого тёмного оттенка в пепельных хлопьях. Может, это тоже было не так, может, это Миле тоже только казалось? Ведь глаза были такими чёрными… Или они тоже не черны, а цвета этого пепла, и этого нельзя рассмотреть лишь потому, что они прикрыты ресницами? Время остановилось. Мила непроизвольно крепче сжала руку. В сознании пробежала шальная мысль: а ведь она сильная, запросто может резко потянуть руку на себя и опрокинуть парня на своё тело. Или дёрнуть рукой, далеко отведя её влево, и подхватить падающее тело, обвив его свободной левой… Не соображая, не думая о последствиях, Мила прочертила в воздухе крутую дугу правой рукой, рывком свалив не оказавшего никакого сопротивления (да и кто мог в подобной ситуации ожидать какого-нибудь подвоха и, держа его возможность в уме, внутренне подобраться?) Женю на жёсткие брёвна и только в последние мгновения подхватив его торс. Рука обвила тонкий стан, в глазах потемнело, в горле пересохло. В девушке бушевали гормоны. Женя опомнился лишь через несколько секунд, утвердившись на дереве поудобнее, и не успел ни выругаться, ни подняться, остановленный низким грудным голосом с хорошо рассчитанными показательно-медовыми интонациями:
— А мне-то как…
— А мне уже совсем не. С ума сошла?
— Сочти за тёплое приветствие. У нас без нежностей, придётся привыкнуть на ближайший месяц. Если какая-нибудь девушка приложится кулаком к твоей груди или спине — значит, влюбилась.
— А если она опрокидывает меня на свой броненосец?
— Ну, для более тёмных дел она опрокинула бы тебя на себя. Тогда могли бы возникнуть подозрения, причём у троих сразу: ведь твой дружок где-то неподалёку, так ведь? А если просто на плот, то никаких коварных замыслов: просто хочу поближе рассмотреть твои глаза, они у тебя очень необычного и очень тёмного цвета.
— Ты что, лошадь на базаре выбираешь?
— Не волнуйся, не захомутаю. Я ещё несовершеннолетняя, а с четырнадцати у нас только в некоторых регионах расписывали. Может быть, сейчас уже и прекратили. — Мила сама себе про себя удивлялась: откуда у неё взялись этот тон, эта прекрасная постановка акцентов и интонаций, эти небрежные фразы, это полное отсутствие смущения, когда всего две минуты назад она только и думала о том, чтобы хлебные и колбасные крошки изо рта не вывалились? Наверное, это её звёздный час.
— Спасибо за информацию.
— Не фырчи. Не помер и задницу тебе не отбило: у меня рука крепкая. Раз держу — держу, раз поворачиваю — поворачиваю. — И Мила без церемоний повалила Женю на плот, нависнув над ним и уцепив пальцами подбородок парня. — Не дёргайся, сейчас отпущу. — Приблизив лицо ещё ближе, она внимательно рассмотрела чёрные глаза. — Нет, ничего не понять даже на солнце. То ли действительно чёрные, то ли тёмный пепел, то ли чуть-чуть тёмно-карего. Первый раз такие вижу.
— Езжай в Узбекистан и липни к узбекам, там черноглазые на каждом шагу, — проворчал Женя.
В такой идиотской ситуации он оказался впервые: какая-то провинциалка-малолетка прижимает его к грубому бревну и внимательно рассматривает его глаза. Или вроде бы рассматривает, а на самом деле прижимается и хватает за подбородок. И это видит Алёша! Да ещё в такой сложный день! Хорошо хоть, что этот Колька здесь: не может же Алёша подумать, что девица липнет к его парню, если её ухажёр рядом! Но всё равно, несмотря на грандаксин, попрёков не избежать. Говорил же Алёша, чтоб не ходил к аборигенам! Спасибо ещё, что не съели, как Кука!
— Что, не по нраву деревенская непосредственность? — Коля был раздражён и зол и досадовал на двусмысленность и пикантность ситуации, но чувства Милы гостили в иных чертогах и не обратили внимания на реплику дружка. Во время последних телодвижений рубашка Жени, и до того расстёгнутая на две верхних пуговицы, распахнулась ещё больше и обнажила середину груди почти полностью. Контраста плоти с ослепительным белоснежным полотном не было: кожа Жени была незагорелой, молочно-белой. «И без единого волоска», — подытожила Мила про себя; её душа покойно улыбнулась и умилилась; напряжение и возбуждение спали, отошли. Девушка отпрянула и попыталась привести в полный порядок понемногу затихавшие чувства и понять, что же сейчас произошло. Ей стало стыдно за свою выходку и за откровенные взоры, она зарделась, смущённо отвернулась и попыталась перевести разговор на нейтральную тему:
— Колбасу будешь?
— Спасибо, Лёшка накормил, — отрезал Женя. — Ну и повадки у вас, деревенских!..
— Привыкай! Ты в гостях, а не мы, и со своим уставом в чужой монастырь не суйся! — огрызнулся Коля. — Ещё вопросы имеются?
— Имеются.
— Я помогу, — пришла в себя Мила, испугавшись, как бы Коля не послал москвича подальше. — Насчёт корзины. Проблем много, расчёты сложные. Какой толщины должна быть верёвка, чтобы не оборваться, если бабулька толста, да ещё с двумя полными вёдрами? Да и как этот ролик перекатывать? Проблемно.
— А плот? Он же без бортов, посадите две-три тушки с вёдрами, ваша посудина накренится — и свалятся в воду ваши пенсионерки.
— Мы их в серёдке скучкуем.
— Всё равно напряг с техникой безопасности. Лучше бы мостик перекинули, обыкновенную кладку.
— Ага, как же! Будут за мостик платить, держи карман шире! — возмутился Коля.
— А вы о своём кармане в первую очередь думаете? — возмутился в ответ Женя. — Лучше бы не молотками стучали, а в сельсовет заяву снесли, всей деревней подписанную.
— У нас вообще-то город, а не деревня.
— Ну да! В городе петухи на заре не будят и коровы по улицам не гуляют.
— Отрава одна в вашем городе и дышать нечем.
— Что же вы после школы вагонами в Москву прётесь?
— А это ещё как знать! Пойдёт дело — мы туристов будем катать туда-сюда, вверх и вниз по течению.
— И сколько с каждой головы за час брать?
— Минимум пятьсот, а поднимется доллар — и тысячу.
— Ага! Нашли экономтуриндустрию! То-то на вас заявки и сыплются!
— И посыпятся!
— «Сыплются»!
— Чего?
— «Сыплются» правильно, а не «сыпятся»!
— Какая разница! — Коля решил оставить скользкую для себя грамматическую тему. — Не все ж такие бирюки, как вы с Алёшкой!
— В деревню люди приезжают, чтобы брюхом вверх в тенёчке лежать, а не под солнцем на деревяшках плавать в вашей зассанной коровами мутной речушке!
— А то ваша Москва-река коровами не зассана…
— А предпринимательство оформлять надо: заявить, экзамен по технике безопасности сдать, раз пассажиров катать собираетесь, регулярный техосмотр проводить и налоги платить.
— Вот ты в своей Москве и плати, а у нас льготы и скидки.
— Произвол и беззаконие. Я про ваши дела всё уже разведал и инспекцию вызвал. Приедут из столицы товарищи, начихают на ваши потуги и людям нормальный мост построят, чтобы вы пенсионеров не обирали.
— Лепи, лепи! Так мы и поверили! — презрительно осклабился Коля.
— А что, неплохая идея! — нашлась Мила. — Ты провоцируешь безработицу и не оставляешь нам выхода — после школы мы едем в Москву и останавливаемся у тебя на пару дней, пока жильё не снимем. У тебя хата, небось, и с унитазиком, ванночкой, балкончиком и всем таким… Водичка горячая, водичка холодная… Оставь телефончик и адрес!
— Я из ФСБ, и телефончик — секрет, как и адрес. А связь — на деревню дедушке.
Женя поднялся, отряхнул с одежды деревянную стружку, резко развернулся и поспешил к Алёше, зарекаясь больше никогда не связываться с деревенскими. Коля пыхтел от злости. Мила мечтательно улыбалась; её ждала бессонная ночь, залитая солнечным днём, чёрными глазами, пушистыми ресницами и молочно-белой кожей без единого волоска под полотном расстёгнутой рубашки…