1. Военное училище
И вот я на проходной, на КПП (контрольном-пропускном пункте) военного училища. Вечер. Двери закрыты и, наверно, заперты. Стучусь. Выходит здоровенный сержант, метра два ростом. Крепко сложён, строен, подтянут, накаченный, гимнастёрка чуть не треснет на его плечах, вся грудь в знаках воинской доблести. Сапоги надраены, блестят как зеркало, бриться можно. Спрашивает: «Чё надо?!». Рассказываю, вернее, пытаюсь. Прерывает: «Иди отсюда! Экзамены уже заканчиваются». Прошу меня не прогонять, а позвать когонибудь со старших. Он на меня рыкнул и хлопнул пред моим носом, дверью. И опять ситуация, скажем так, не из приятных для меня. Стою перед этими дверьми и раздумываю, что я в данной ситуации могу предпринять? Когда слышу за дверью строгий голос, наверно начальника: «Что тут у вас происходит?! Откройте дверь!». Появляется такой коренастый крепыш, широкий дядька, как трёхстворчатый шкаф, естественно военный, с большой звёздочкой на погонах (позже я уже знал, что это звание майор) и с повязкой на рукаве, дежурный значит. Я вам говорил, что мне везло на хороших людей. На этот раз небеса послали мне на спасение дежурного по училищу, майора Дурнопьянова Александра Александровича, сибиряка, наверно такого же бедового в детстве, как и я.
Молча смерил меня с головы до пят, взял с моих рук документы, пробежал глазами те оценки, характеристики и приказал сержанту: «Пропустить!». И повёл меня в здание управления училища в комнату дежурного. Там посадил и весьма подробно расспросил меня о моей жизни, выслушал, засыпал вопросами. После всего вызвал того сержанта и приказал ему отвести меня в палаточный лагерь для абитуриентов, вручить старшине и передать тому, чтобы принял и разместил: выделил постель, где я буду спать, тумбочку для книг и личных вещей и предупредил, чтобы с моей кучерявой головы ни один волосок не упал по их вине. В противном случае дело они будут иметь с ним самим! На этом его шефство надо мной не заканчивалось. Он приходил на наши занятия по физкультуре. Те спортивные снаряды, как перекладина, брусья, коньпрыжки и др. я видел впервые в жизни. В школе у нас их не было. И кто бы мог подумать тогда, что в недалёком будущем я стану спортсменом – разрядником по боксу, штанге (3 разряд в наилегчайшем весе), по силовым упражнениям, по гранате и копью, по полосе препятствий (2 спортивный разряд), по спортивной гимнастике (2 спортивный), войду в сборную команду академии и даже выполню 3 спортивный разряд в беге на 1 км в полной военной форме. Но до этого нужно было пройти годы напряжённых, изнурительных, а порой и непосильных тренировок. А пока майор Дурнопьянов спрашивал меня сколько раз я смогу подтянуться на перекладине. А я даже не понимал, что он от меня хочет. Тогда он приказал тому сержанту, звали его Игорь Литвинов, позже я с ним учился в одном учебном отделении в одном взводе, так вот он приказал, чтобы тот подсадил меня (поднял) к перекладине, которая была высоко, и я не мог до неё даже допрыгнуть. Ухватился я своими ручонками за ту железяку, а майор объяснил мне, как подтягиваться. Тяни, говорит, бороду на перекладину. И у меня получилось, потому что благодаря огороду, колхозным полям у меня была и сила, и цепкость и в руках, и в ногах. Майор остался доволен и сказал, что с меня выйдет толк.
Допустили меня к сдаче вступительных экзаменов: математика устно, математика письменно, русский язык сочинение и физика устно. Математику у нас принимал, а затем и преподавал гражданский преподаватель. То был еврей, не молодой, не красавец, перестарок, не женат, почемуто обиженный, озлобленный на весь женский род (чтото у него с ними ничего не складывалось) и вымещал он ту злобу на нас желторотых. Математику то он знал в совершенстве, закончил математический факультет университета.
И вот я сдаю ему свой первый экзамен, математику устно. И «ловит» он меня на пробелах, пропущенных мной уроках, когда я помогал маме в колхозе. Я «плыву», объяснений не принимает. Ставит «двойку». Ось такэ начало. В лагере уже зародились свои традиции. Когда абитуриент (так называли нас, поступающих) получал «двойку», то на «доске объявлений» про кино писали: сегодня – «Полосатый рейс». Потому что кто проваливал экзамен, тот сдавал на склад старшине матрац, а он был полосатый. Я не понёс свой матрац. И меня никто не прогнал, наверно майор заступился. Иду на второй экзамен, математика, но уже письменно. Тот же еврей. Звали его Лерман Борис Моисеевич. Высиживаю часа два. Всё решил. Засыпает дополнительными вопросами. Пыхчу, потею, но всё решаю. Двойку мне, другую двойку поставить никак не может, а вижу, что очень хотел бы, но и больше «тройки» не ставит, говорит, что я всётаки списал. Ну да ладно. И на том спасибо. Зато иду на следующий экзамен.
Русский язык, сочинение. Сейчас не помню тему. Проводит женщина. Оценивает на «четвёрку». Четвёртый и последний экзамен – физика устно. Принимает майор Ушаков, он у нас вёл радио-электротехнику. Ставит «отлично» и отмечает, как самый успешный, яркий ответ за все экзамены. С этими оценками: «2», «3», «4» и «5» иду на мандатную (приёмную) комиссию.
Председатель комиссии – полковник (в будущем генерал) Харчиков (он подпишет мне фотографию у развёрнутого Боевого Знамени училища за успехи в учёбе и…). Члены комиссии: военные командиры и преподаватели, и гражданские преподаватели, принимавшие у нас экзамены. Среди них и Лерман, и Ушаков, и мой защитник, майор Дурнопьянов. До меня зашёл, уже вам знакомый, красавец, гвардеец, сержант Литвинов. Как клацнул каблуками, как доложил, вопросов нет! «Принять» – единогласно. Вышел, сияет, как начищенный пятак. Зазывают меня. Я маленький, сержанту тому, наверное, в подмышки и также как врубил того строевого, как доложил: «Товарищу, полковнику! Абитуриент Ковальчук на мандатну комиссию прибув!», то они там чуть не легли (со смеху, но сдержались).
Начальник училища мне говорит: «Видел сержанта, только что вышел?». «Видел» говорю. «Так вот сравни, какой он (ну здоровый, сильный) и какой ты (дескать, малый, слабый), а трёхлинейка (винтовка) у вас будет одинакова. Для него она будет игрушкой, а для тебя гирей пудовой. Не испугаешься? Не захнычешь? Справишься?». Я так искренне, так горячо стал его заверять, что я справлюсь, что не испугаюсь, потому что я жилистый, к работе привычный, что он уже готов был меня зачислить. Но только он внёс это предложение членам комиссии, как вскакивает математик Лерман и давай меня выставлять в неприглядном свете, и что табели мои, оценки дутые, и что я ничего не тямлю в его математике, да и по всему остальному. Тут слово попросил майор Дурнопьянов и стал горячо доказывать, что как раз из таких вот бедовых хлопчиков и вырастают, и мужают настоящие офицеры. Обратил он внимание присутствующих на характеристики директора школы, райкома комсомола. Его поддержали майор Ушаков и преподаватель русского языка. Тогда Начальник посадил того Лермана и ещё раз спросил, не буду ли я спустя некоторое время проситься домой? Я заверил его, что этого не будет никогда. Он объявил, что я зачислен курсантом Житомирского радиотехнического военного училища войск ПВО (противовоздушной обороны).
Так я стал курсантом военного училища. Нас постригли наголо, помыли в бане, переодели. Конечно, до того шику, где я курсант выпускного курса, ой как было ещё далеко. Форма на нас (особенно на мне, малом и худом) сидела мешком. Сапоги на ногах, с непривычки, были гирями, мы же больше босиком бегали. Однако нужно привыкать, втягиваться, учиться стойко переносить все тяготы и лишения военной службы. Както сидим мы на перерыве в какойто беседке (курилке), мимо проходил Начальник училища с офицерами. Ктото гаркнул: «Смирно!». Мы подхватились, вскочили, вытянулись в струнку, «едим» глазами начальство. «Вольно!», – подал команду Начальник училища, подошёл к нам. Узнал меня, потрепал поотечески по моей, теперь лысой голове и спросил, не жаль ли мне своей шевелюры? Конечно же, я ответил, что ни чуточку, другая вырастет. Он засмеялся, сказал: «Правильно», – и пошёл дальше. А у нас только начинались настоящие тяготы та лишения. Военную Присягу я принял 15 октября 1961 года.
Сам распорядок дня, подчёркнутая во всем точность, аккуратность и обязательность исполнения, всё для нас новое. И все упражнения физические, снаряды, метод обучения – лекционный, сама речь русская, она также давалась не просто, когда на ней нужно было разговаривать от подъёма и до отбоя. Изучаемые предметы, ну всё, всё трудно и не просто трудно, а порой непомерно. Поднимали нас в 6 утра. Отбрасывали одеяла, чтобы постель видна была, выходили, толкаясь, как бараны, ещё полусонные на улицу, строились и бежали на физзарядку. Форма одежды, как правило, голый торс для закаливания. На той физзарядке мы и бегали, и разучивали различные упражнения. По возвращению в казарму – выполняли утренний туалет: умывались, брились, чистили обувь. Затем заправляли кровати. О! То целая наука! Полоски на одеялах, чтобы совпали на всех кроватях на всю казарму. Кантики на одеялах и подушках, чтобы были одинаковы. Полотенца, чтобы сложены были одинаково и развешаны на кроватях в одном месте.
Далее здесь, в казарме проводили утренний осмотр. Иногда его проводил сам комбат (командир батареи) со своими командирами взводов (чтобы держать нас в страхе, то есть в форме). Иногда старшина с командирами отделений. Осматривали, проверяли тебя всего с головы, как подстрижен, подшит белой материей воротник гимнастёрки, блестят ли пуговицы (медные), бляха на ремне, брюки, сапоги начищены ли, подбиты ли каблуки, короче с головы до пят. Да руки, ногти мытые ли, стрижены ли тоже проверялись. Так что, мои дорогие, хотите ли вы этого, не хотите ли, а сделают из вас аккуратно одетого, опрятного, подтянутого, стройного, накачанного и, в конце концов, симпатичного юношу. Наверно, поэтому в те годы в народе говорили: «Вот пойдёшь в армию, там из тебя человека сделают!». И тогда так и было. Это гораздо позже с «разгулом демократии» всё опохабили, в том числе и армию, стали говорить, что служба в армии – потерянные годы жизни, стали уклоняться от службы в армии. Чушь собачья! Я считаю, что каждый мужчина должен пройти через армию, вот тогда он станет настоящим человеком. Не служить в армии может только больной человек. Мало-помалу мы действительно из «гадких утят» становились настоящими «орлятами». Суровая дисциплина во всём, строгий распорядок дня формировали у нас характер – твёрдый, волевой, и такие черты того характера как: точность, аккуратность, исполнительность, стойкость, выдержка и др.
После того утреннего осмотра мы брали офицерские полевые сумки с книгами, тетрадями, ручками, карандашами, готовальнями, разными линейками, в том числе логарифмическими для высшей математики и физики, тогда всяких «электроник», компьютеров и в помине не было, и шли на занятия. Не поодиночке, не в разброд, а, конечно, строем, оттачивая попутно походный и строевой шаг и разучивая строевые песни. Как видите, каждая минута, каждый наш шаг не пропадали зря.
Светочка с Поноры просила написать про мой жизненный путь. Так вот из таких шагов, из тысяч, миллионов других шагов и формировался (складывался) мой жизненный путь. Занятия для нас, в сравнении со школьными, были не просто сложными, а невероятно сложными. Ну, представьте себе математика не школьная, а университетская, основы высшей математики – операторное исчисление, интегрально–дифференциальное исчисление и т.д., и т. п. Далее. Такая же картина «маслом» и по основам высшей физики. Названия одних законов чего стоят. К примеру, закон: «Гей–Лю–Сака», или вот ещё закон: «Био–Савара–Лапласа» и др. Очень тяжело нам давался «Сопромат», предмет, дающий познания в сфере сопротивления различных материалов. В глазах рябело от всевозможных «Сил» и «Моментов», эпюр, графиков и пр., и пр. Сложными для нас были и «Электро – радиотехника», да и почти все. Всё новое и всё сложное. А теперь представьте себе, что творилось в наших бедных головёнках на тех уроках.
Во-первых. Преподавали нам на чистом русском языке (!). Это я сейчас, как сказала моя двоюродная сестричка Алла (дочь дяди Пети и тёти Нины), «больше русский, нежели украинец», а тогда мы были препаршивыми «россиянами». Одно дело вызубрить по русской литературе монолог Чадского или там из «Евгения Онегина» и оттарабанить его учительнице, которая сама такая же «россиянка», как и мы. Только она из года в год, и сама учит, и от нас слышит одно и то же, поэтому и знает лучше нас. А тогда мы не понимали значение многих слов, а порой и целые грамматические обороты.
Во-вторых. Преподавали нам лекционным методом. Встал педагог за кафедру и пошёл тараторить на таком понятном ему и таком не понятном для нас российском. Мы не успевали конспектировать, так как не понимали, что писать. Спрашивать на уроках было в принципе невозможно, иначе преподаватель не прочитал бы не то, что половины, а и десятой доли той лекции. Помимо повествования, преподаватель за часдругой успевал мелом на 2, 3 классных досках расписать кучу разных тех хитроумных формул, что я вам приводил. Вот что творилось у нас на занятиях. По окончании занятий мы запихивали свои недоделанные конспекты в сумки, вешали их через плечо и, твёрдо чеканя шаг, во всю глотку горланя те строевые песни, хотя на душе у нас скреблось куча котов от тех занятий, спешили на обед. Забегали до туалета… мыли руки и: «Справа по одному в столовую шагом марш!».
Садились за длинные столы на лавки, по десять курсантов с каждой стороны. Столы были уже накрыты (нарядом по столовой): разложены миски, приборы, хлеб, соль и стоял бачок с первым блюдом, литров на 20 с черпаком, «разводящим» мы его звали. Вся посуда и бачки были алюминиевые. И мы ели. Первое, второе и компот или кисель, утром и вечером был чай. Не буду вас утруждать тем, что мы ели, рассказывать про меню, скажу только, что в те 60-е в армии кормили, конечно, не так вкусно и разнообразно, как сейчас, но по сравнению с нашей сиротской, то для меня та еда была как на курорте, хотя тогда я и не знал, что это такое курорт.
После обеда у нас было 30 минут отдыха. Кто курил, кто подшивал воротничок гимнастёрки, кто письмецо писал домой. Затем мы собирали свои книги, тетради и прочие принадлежности, строились и также «браво» маршировали на самостоятельную подготовку, в классах готовиться к завтрашним занятиям. И что тут у нас творилось, то точно – «ни в сказке сказать, ни пером описать». Ни у кого из нас не было ни одного полного по содержанию, разборчиво написанного конспекта. Одни обрывки. Если есть начало, то нет конца, а то и начала нет, а есть какое-то непонятное окончание. Мы мало что понимали, а поэтому не успевали. И мы понурые, совсем растерянные, как мешком прибитые, сновали от одного к другому и из этих обрывков, кто что записал, пытались воедино сложить ту писанину, того конспекта и хоть что-то понять. Скажу прямо, получалось с трудом. Ну а если нет того конспекта, нет, с чего выучить то, что ты будешь докладывать педагогу? Вот так мы училисьмучились первые дни, месяцы. Справедливости ради, следует сказать, что командиры наши и педагоги понимали наше положение и стремились нам помочь,пройти этот трудный, напряжённый для нас период как можно быстрее и не так болезненно. Слава Богу, кроме этих лекций и недоделанных наших конспектов были ещё и книги, много и разных.
В училище была хорошая библиотека, где были: учебники по дисциплинам и программам обучения и научная литература, и словари, а также художественная. Мы просили, а педагоги старались нам подсказывать, где, в каком учебнике и на какой странице находился тот или иной материал. Правда это занимало больше времени, и было сложнее разобраться. В лекции преподаватель преподносил уже обработанный материал, кратко и ясно. Так шли дни, месяцы. Понемногу мы стали втягиваться в эту учёбу. Помимо общего образования, учёбы, а это было одной из главных наших задач, мы должны были стать и настоящими кадровыми военными. И не какими-нибудь, а примерными. И это также была одна из главных задач нашего обучения в училище. Этому придавалось большое значение, отводилось много учебного времени, труда для нашего общевойскового образования. Оно включало: изучение Уставов Вооружённых Сил Союза Советских Социалистических Республик, в которых утверждалось, что такое воинская дисциплина и чем она достигается; какими должны быть взаимоотношения между подчинёнными и начальниками, между военнослужащими; как и где себя вести, например, в увольнении; что понимать под нарушением воинской дисциплины и их классификация, какие наказания следуют за эти нарушения и пр.
Дисциплинарный Устав предусматривал и поощрения за примерную воинскую дисциплину, службу. Так, если за нарушения для солдат, сержантов была самая грозная «кара» – арест с содержанием на гауптвахте, а самая крайняя – отчисление из училища, то поощрения были от благодарности командиров, начальников до отпуска, на каникулы на Родину к родным и близким.
Но самым высшим, самым почётным поощрением было – награждение именной фотографией курсанта у развёрнутого Боевого Знамени училища за подписью Начальника училища и Гербовой Печатью (см. фото).
Были и другие Уставы. Устав Внутренней службы определял внутренний порядок во всех помещениях: казармах, столовых и др. Устав Гарнизонной и Караульной службы узаконивал понятия, что такое гарнизонная, караульная служба, кто есть караульный, а кто такой часовой, их обязанности и др. Училище выпускало офицера, не только как грамотного специалиста по сложной радиоэлектронной ракетной технике, но и прежде всего и, самое главное, выпускало настоящего кадрового офицера, какой досконально знает и теорию военной службы, и сам прошёл всё это на практике, и отработал всё до автоматизма.
Все эти основы воинской службы и жизни мы сначала изучали теоретически по тем Уставам, сдавали зачёты, а затем допускались к практическому несению службы, от простого к сложному, сначала в наряде по кухне, в службе внутреннего наряда в казарме и только потом на более сложной и ответственной службе – караульной и постовой по охране важных объектов уже с боевым оружием и патронами. Караульную службу мы начинали со сторожевых постов. Был у нас один такой пост – стрельбище, стрелковый тир. Находился он за забором училища, на отшибе за речкой в низине, как в котловане. В этот тир через речку вёл деревянный мосточек из хлипких деревянных щаблей (досочек), которые так и норовили вывалиться изпод ног и упасть в реку. Прямо, как в ущелье ведьм. Территория тира была большая. Такой луг, обнесённый земляным валом. В одном конце тира стояла какаято мазанка, невзрачная, как ведьмина избушка, только не на курьих ножках. В ней была печка, топили её дровами и углём, маленькое оконце, невзрачный деревянный стол, табуретка, топчан, как в караульном помещении и телефонный аппарат, наверно со времён войны, громоздкая коробка, вызов посылали, вращая рукоятку.
Службу несли караульные сторожевого поста посменно. На смену (2 часа) заступал один караульный. Вооружён он был лишь штыкножом на поясе в ножнах. Ночью было страшно до жути, особенно в непогоду, в дождь, снег. Холодно, сыро. Подозрительные звуки: шумит вода, воет ветер, гудят провода. Если бы ктото, не дай Бог, имел бы преступные намерения, то это, по сути, дитя в военной робе, «живой труп, завёрнутый в тулуп, проинструктированное до слёз и выставленное на мороз», не успело бы не только того ножа выхватить, но и «мяукнуть» не успело бы. Слава Богу, он нас миловал, за всё время учёбы на посту не было ни одного инцидента. Намного сложнее и страшнее было стоять в карауле на посту с боевым оружием, заряженным боевыми патронами, особенно ночью в дождь или в мороз. Порой замёрзнешь так, как сосулька, мало что не звенишь, не можешь дождаться, когда придёт твоя смена.
Так вот в карауле за время моего пребывания в училище было происшествие. Средь бела дня один из курсантов стоял на посту с боевой техникой. Территория поста была обнесена двумя рядами колючей проволоки. А от проволоки вниз до речки была «запретная зона». По инструкции в неё не должны были заходить посторонние. Их необходимо было задерживать. В тот роковой день, в той «запретной зоне» появился человек. Место было – берег реки, человек, как потом стало известно, был молодой, только что отслуживший военную службу в армии, причём в пограничных войсках. Так что про караульную службу он знал не понаслышке. Заметивши человека в «запретной зоне» наш «желторотый» подаёт ему команду: «Стой!», а тот продолжает идти по берегу вдоль реки, закидывает удочку, ловит рыбу. Часовой снова его предупреждает окриком: «Стой! Стрелять буду!». А бывший пограничник не очень вежливо ему ответил, вроде как: «Я тебе стрельну! Салага!». Курсант часовой вскинул карабин и выстрелил. Говорили, что на стрельбище он с трудом попадал в мишень. А тут, на грех, первой пулей и в область сердца. Убил того пограничника. Горе, стресс, переживания и для него самого, и для его семьи, и для командиров (кто и как его готовил???) вплоть до Начальника училища, ну и для всех нас «желторотых». Да, часовой есть лицо неприкосновенное, и Устав его защищает. Да, вроде всё так. Однако нужно иметь и голову на плечах и сердце, которое должно было подсказать, что средь бела дня человека, кстати сказать, не врага, а своего, не вооружённого, который ничего не взрывает, не жжёт, не кидается на часового, нельзя убивать (!!!).
Училище и население Житомира долго «гудели», как растревоженный улей. С нами проводили дополнительные занятия, разъясняли те статьи Устава Гарнизонной и Караульной службы. Принимали зачёты. Жители города выкрикивали нам вслед: «Убийцы!». Того бедолагу курсанта исключили с училища и осудили. Сколько ему дали я не знаю, но с училища его отправили в тюрьму. Этот трагический случай ещё раз подтвердил народную мудрость, что воинские Уставы, Руководства, Инструкции пишутся кровью. Так мы учились, ходили на занятия, в наряды, несли эту нелёгкую караульную службу, занимались строевой, физической подготовкой.
За этими повседневными заботами както уж очень быстро, «как снег на голову», свалилась и наша первая зимняя сессия, то есть экзамены. И пришлось всем нам туго и даже очень туго. Как мы ни старались, а мы очень, очень старались, лезли из своих шкурок вон, чтобы подготовиться и сдать те экзамены. Но не тутто было! С первого заходу в нашем учебном отделении не было ни одной, даже тройки, в том числе и у меня, не говоря уже о четвёрках, а тем более пятёрках. Нам давали время на подготовку, консультировали, объясняли, разъясняли. И мы опять сдавали. И опять получали двойки. Так мы делали по пять, а ктото и по семь заходов, пока не получали ту несчастную, но такую желанную и долгожданную троечку. Многие ребята сломались. Не выдержав «лыхои доли», не нашли в себе сил бороться, написали рапорта, где излагали, что они не туда попали, не смогут это всё одолеть и просят отчислить их из училища.
В тех, не простых и для меня, обстоятельствах я всегда помнил, как меня на мандатной комиссии спрашивал сам Начальник училища: «Справишься? Не испугаешься? Не захнычешь?». А я горячо заверял и его самого, и всех членов приёмной комиссии, что мне сироте не привыкать к трудностям и что я со всем справлюсь. И не мог я смалодушничать, струсить, распустить слюни, иначе было бы стыдно, позорно и был бы грош мне цена. И сцепив зубы, я «грыз» ту науку и «выгрызал» предмет за предметом. На этот каторжный труд мы потратили все наши каникулы и на этот раз никто из нас дома не побывал. Однако сессию я сдал и остался в училище продолжать занятия. Вся эта история со сдачей и многоразовой пересдачей экзаменов сыграла нам и очень важную воспитательную роль. Мы закалялись и физически, и духовно. Понимали, начинали понимать, что для того, чтобы в жизни добиться, а тем более в нашей военной, высоких должностей, звёзд на погоны, орденов на грудь, ох как нужно трудиться (!). Приходил и опыт работы, мы становились более организованными, учились ценить каждую рабочую минутку, подсказку, замечание, консультацию преподавателя, командира. Короче, мы мужали, взрастали и из «желторотых» становились уже более самостоятельными, более смелыми, верившими в себя и в свои силы.
А когда у нас наладилась учёба, нас стали привлекать и к художественной самодеятельности, и к спортивной работе. В Училище была создана хорошая спортивная база. Было и где заниматься, и с кем заниматься. Спортивные секции возглавляли опытные профессиональные тренеры. Были они, как правило, гражданские. Наш комбат (командир батареи) капитан Амбросов определил меня персонально в секцию бокса, в наилегчайшую категорию. На эту категорию, кроме меня, никто не подходил. Но даже и мне, щуплому, тонкому, пришлось сбросить 9 кг веса. Комбат приставил ко мне наставника, курсанта 3 выпускного курса, боксёра перворазрядника по имени Валера, фамилию не помню.
Поставил нам задачи: Во- первых – сбросить вес. Во-вторых – научиться болееменее, побоксёрски махать кулаками. Первую задачу не без труда мы выполнили. Меня отпускали в увольнение в город в баню. Там парили с веником и заставляли пить немного воды с сахаром. От пара и сахара хотелось пить, а пить не разрешали. Так сжигали тот вес. А ещё меня гоняли кругами по стадиону, дело было летом, в шинели, чтобы потел, и тоже не давали пить, чтобы вес сгорал. Ну скажите, разве не издевательства? Нет, видите ли, тренировки. В перерывах этих экзекуций меня немного учили скакать по рингу, как кенгуру, и махать кулаками. И вот настал день состязаний по боксу. Из всего училища в нашей наилегчайшей категории нашлось всего двое, я и ещё один примерно такой же. Мой противник был выше меня, а так как вес у нас был одинаков, то выглядел он ещё страшнее. Был тощий, вес тоже снижал, не очень, чтобы сильный и не очень, наверно, и подготовлен.
Бои проходили в клубе училища. Ринг оборудовали на сцене. Зал был полный: курсанты, офицеры, члены их семей, много девушек. Мои наставники – третьекурсники сидели на первом ряду. Судьи были с города, гражданские, независимые. Профессионалы. Вызвали нас на ринг. Показали, кто в каком углу, поставили в середину, о чёмто предупредили и скомандовали: «Бокс!». Мы стали скакать по рингу, тыкать друг в друга теми перчатками, ну прямо как два петушка.
Со стороны наверно всё выглядело довольно смешно. В зале начали хихикать и нас подзадоривать. Мои кричали: «Слава! Дай ему!». Его наставники, примерно то же самое. Я распалился, размахался теми перчатками и наконец-то вмазал ему. Он зашатался, чуть не упал. Мои аж заревели от восторга. Однако судья показал, что бил я открытой перчаткой и сделал мне замечание, после чего я старался махать своими клешнями болееменее правильно. Так мы выдержали первый раунд. Во втором раунде после команды судьи: «Бокс!» происходило примерно тоже, что и в первом. Вначале, я както старался не зарываться и боксировать правильно.
Но хлопцы мои опять завелись и завели меня. Стали подбадривать. Призывать: «Дай ему, Славко!». Я не заметил, как потерял тот контроль над собой, завёлся и на этот раз таки крепко вмазал ему, что он лёг под канаты. Хлопцы мои опять заревели от восторга, а судья выгнал меня из ринга, так как я опять вмазал ему открытой перчаткой. И по техническим причинам первое место судья присудил ему, моему противнику, а так как в этой весовой категории нас было всего двое, то второе место, тоже призовое, присудили мне. Комбат капитан Амбросов сначала был не доволен, говорил, что если бы я не зарывался, то у нас было бы первое место, но мои наставники отвлекли его внимание на то, как я ему вмазал, и тот полетел под канаты, что он рассмеялся, махнул рукой и простил меня. А я в боксе больше не выступал. Я не любил этот вид спорта, могли сломать и челюсть, и нос, и др.
Короче, невзлюбил я этот спорт и порвал с ним навсегда. Тогда наш комбат капитан Амбросов нашёл мне другую секцию - штангистов. Не буду утомлять вас подробностями тренировок. И здесь также нужно было приложить и труд, и настойчивость. Весовая категория та же – наилегчайшая. В этот раз шефство надо мной взял курсант, третьекурсник, штангист – перворазрядник Володя Деревянко. Очень накаченный, крепко сбитый, физически хорошо развитый юноша. Для моего росту и весу я был достаточно, как писали в моей медицинской книге врачи, крепкого телосложения и сильный. Поэтому наш комбат и находил мне эти секции.
На состязаниях по штанге я выполнил норму третьего спортивного разряда. Но я оставил и штангу. Старшекурсники, мои товарищи по штанге, и даже сам Деревянко, говорили, что со штангой больше не вырастишь, штанга давит вниз, спрессовывает позвонки. А мне так хотелось ещё хоть чутьчуть подрасти. Это сейчас мне уже всё равно, высокий я или не очень, а тогда для меня это была проблема. На танцах с шефами девушки с ткацкой фабрики, с медучилища, пойдёшь приглашать на танец, она встаёт и выше тебя на пол головы, а то и на целую. И тушуешься, стыдишься, настроение падает. Поэтому я и оставил штангу.
Бег, хоть в военной, хоть в спортивной форме, как, кстати, и лыжные кроссы, давались мне тяжело, так как изза частых простуд в детстве (рваная обувь, мокрые ноги) у меня было затруднено дыхание носом и на трассе приходилось дышать открытым ртом, а зимой на морозе это опять приводило к простуде горла. Но когда было необходимо показать результат, 1963 год училище проверяла инспекция Министра обороны СССР, бег на 10 км в военной форме, я пробежал на хорошую оценку. А кросс на 3 км в военной форме я выполнил на 3-й спортивный разряд, но такой ценой усилия воли над собой, что на финише меня аж рвало.
Лучше и красивее всего мне давались силовые упражнения и соревнования по многоборью. Хотя у меня рост был не велик, было много мальчишек в сравнении со мной высоких, крепких, сильных, но я за счёт своей силы, ловкости и техники метания посылал копьё и метал гранату за 50 метров, а те рослые, крепкие не могли понять ту технику и у них результат был гораздо хуже. По силовым упражнениям, таким как на перекладине подтягивание, подъём переворотом, подъём прямых ног к перекладине, выход силой из висячего положения на прямые руки над перекладиной, всё на количество раз, я был рекордсменом училища. Был один мой завистник, который не мог стерпеть, что не он рекордсмен, курсант Митин, так он перед состязаниями снимал нижнее бельё (сорочку и подштанники), чтобы быть лёгким, мы соревновались в военной форме одежды. Но и это ему не помогло, только хлопцы смеялись.
Перепробовав все эти виды спорта, в конце концов, я сделал свой выбор на всю свою дальнейшую службу, стал серьёзно и постоянно заниматься спортивной гимнастикой. Что собой представляла спортивная гимнастика в то время? Комплекс сложных упражнений на пяти снарядах: перекладина, параллельные брусья, кольца, коньпрыжки, коньмахи и вольные упражнения. Вольные упражнения на ковре это и прыжки, и кувырки, ласточки, стойки, рондатфляки и многое др. Перекладина, одно «Солнце» чего стоит! Брусья, тут и махи, и различные переходы, стойки на руках и т. д. Кольца! Каких только там махов, подъёмов, разных выкрутасов не было. А чего стоит «крест Азаряна» с разведёнными в стороны руками? Коньмахи. Это такой толстый брусок дерева, обтянутый искусственной кожей на четырёх ногах, сверху две отполированные ручки. Берёшься за эти ручки. Вскакиваешь на него, как на коня, и на вытянутых руках делаешь разные махи ногами и крестнакрест, и с перехватом рук. И много ещё чего. Для того, чтобы эти махи вообще были, а ещё и, чтобы они были высокими и плавными нужно иметь длинные ноги. Представляете, каково мне было с моими короткими?
А ещё конь – прыжки или прыжки через коня в длину. А это что? Это такое деревянное «животное», тоже толстый брусок, обтянутый какой-то фальшивой кожей, на четырёх деревянных высоких лапах, через которого нужно было прыгать в длину. Перед ним на полу лежал пружинистый мостик. Спортсмен должен был с разбегу сильно оттолкнуться от мостика, взлететь над конём, руками оттолкнуться уже от коня, его дальнего конца, и эффектно приземлиться на полусогнутые ноги. Наверно у вас уже созрел вопрос: «Как же я, с моим малым ростом и короткими ногами справлялся с тем конякою? Скажу честно. Долго я не мог его «оседлать». И не только я, но и другие ребята, не такие малые, как я. То плюхнешься на него, что аж в глазах зарябит, то зацепишься за дальний конец и зароешься носом в маты. Однажды на тренировке прыжков через ту злосчастную «коняку» я неудачно приземлился, подвернул под себя правую ногу и растянул связки. Месяц я не посещал тренировки, а на занятия ходил с тростью. Когда нога зажила, тренировки возобновил. Несмотря на травму, спортивная гимнастика пришлась мне по душе. Нравилось мне всё. Форма одежды, всё белое: чешки (тапочки), брючки, маечка. Тренировки. Прежде чем приступить к тренировкам на снарядах, наши тренеры проводили с нами интересные, полезные и необходимые для нашего общего физического развития разминки, игры, например, волейбол, баскетбол, комплексы вольных упражнений, силовые упражнения на снарядах и в штанговом зале. Тренеров, которые занимались с нами, было двое. Мне они очень нравились. Никогда на нас не гаркали, не ругались, тем более не матерились. Всегда очень доходчиво, терпимо объясняли наши ошибки и что необходимо делать, чтобы упражнение получилось.
Мало-помалу я втянулся в эти занятия, тренировки и у меня стало всё получаться. Я стал широкоплечим, с накачанными мускулами. Тренеры, да и ребята по секции говорили, что у меня хорошая, гимнастическая фигура. Стал участвовать в соревнованиях на первенство училища. Выступал достаточно уверенно. Меня заметили и включили в сборную команду училища. На третьем выпускном курсе наша спортивная команда училища участвовала в состязаниях на первенство города Житомира. Мы победили, заняли первое место. Так спортивная гимнастика стала моим личным видом спорта на всю оставшуюся жизнь. Во время учёбы в академии я также занимался в секции спортивной гимнастики, но об этом позже.
Так в занятиях, ученьях (см. фото: рытьё окопов, я второй слева, а на другой фотографии – в центре, рядом Юра Кручинин снял противогаз и счастлив…), нарядах, караулах, спорте и пролетели три года учёбы и службы. Я стал отличником, имел примерную воинскую дисциплину, был хорошим спортсменом и лучшим строевиком батареи. За годы учёбы в училище меня часто поощряли, начиная с командира нашего учебного отделения младшего сержанта Карпенко и кончая начальником училища полковником, а позднее генералом Харчиковым. Объявляли благодарности, отпуск на Родину и теперь все каникулы, и зимние, и летние я проводил у мамы дома в с. Понора. Я не курил и те рубли, что нам давали на курево, я собирал и привозил маме. Не абы какие деньги, но хоть какаято помощь. Награждали меня книгами за подписью Начальника училища и гербовой печатью. Но самая высшая, самая достойная и самая дорогая награда – это фотография у развёрнутого Боевого Знамени училища. Я уже об этом писал, см. выше. Я в совершенстве знал своё личное оружие – СКС (самозарядный карабин Симонова) за № ТБ 2109 – и сейчас его помню. Разбирал и собирал его с завязанными глазами, за что в состязаниях на время на первенство училища занял первое место и был награждён красивой шкатулкой, в которой и сейчас держу различную бижутерию.
На экзамены всегда шёл в первой пятёрке. Конечно, волновался, но только до той поры, пока не вытягивал билет, и всё моё внимание переключалось на его содержание. Пробежав глазами вопросы билета, докладывал преподавателю, что мне всё понятно, садился и готовился к ответу, делал пометки на бумаге, затем на классной доске: № билета; Ф.И.О.; вопросы билета, а к ним – тезисы, формулы, определения. Выводы. Отвечал чётко, уверенно и по билету, и на дополнительные вопросы, получал свою заслуженную пятёрку и шёл в казарму в ленинскую комнату. Здесь я отвечал за подшивки периодической печати: газет и журналов, а после сдачи очередного экзамена рисовал (чертил, писал) наглядные пособия – схемы по радиоэлектротехнике и по боевой зенитноракетной технике тушью, плакатным пером, размером 2.0 на 1.5 м.
Помимо общеобразовательных предметов (русский и иностранный язык, основы высшей математики и физики, радио-электротехника, сопротивление материалов и др.) нам преподавали спец. предметы по изучению радиоэлектронной зенитной ракетной техники, сейчас уже можно раскрыть гриф секретности – ЗРК (зенитный ракетный комплекс) системы С-75 «Десна» и С-75 «Волхов» по широкому профилю (в полном составе). Главная задача училища заключалась в том, чтобы из нас подготовить для ЗРВ ПВО страны (зенитных ракетных войск противовоздушной обороны страны) специалистов – старших техников практического обслуживания и подготовки к боевому применению стоящих в войсках на боевом дежурстве выше названных ЗРК. Весной 1963 г., гдето в марте – апреле месяце нас группами по шесть курсантов отправляют в войска на стажировку на боевой технике (на фото в поле, топографическая съёмка местности. Я в центре). Я со своими товарищами был направлен в г. Днепропетровск, что на Украине на берегу Днепра. Разумеется, не в сам город, а на его окраину в настоящий зенитный ракетный дивизион. Стажировались мы в должностях старших техников зенитных ракетных систем. Мы на практике, реально на настоящей боевой, как говорят «живой технике» выполняли регламентные работы, производили наладку, настройку, подготовку её к боевому применению.
Летом того же 1963 г., где-то в июне месяце, меня принимают кандидатом в члены КПСС (Коммунистической партии Советского Союза). И летом того же 1963 г., гдето в июле, на каникулы еду на Донбасс в город Сталино, теперь – Донецк, шахта Енакиево в гости к дяде Пете и тёте Нине. (На снимке рядом со мной дядя Петя, справа – тётя Нина с доченькой Аллой моей двоюродной сестричкой.) Какое впечатление вынес я из того шахтёрского края?! Ооо!!! Очень яркое, эмоциональное и во всём положительное. У меня с дядей Петей и тётей Ниной сложились особые, я бы сказал очень тёплые, дружеские отношения. И вот почему. Петя старше меня на десять лет, всего на десять. В детстве росли мы с ним на одном подворье и отношения у нас были не как у дяди и племянника, а как у старшего и младшего братьев. А когда дядя Петя женился на тёте Нине, то и с ней у меня сложились такие же тёплые и дружественные отношения. Я их и сейчас зову не иначе как дядя – братик и тётя – сестричка. Вот они и позвали меня в гости на каникулы, на Донбасс.
После армии Петя со старшим братом Нины Коломийцем Дмитрием, мы его звали проще – дядя Митя, уехали на Донбасс, устроились на шахту и долгие годы работали под землёй, шахтёрами, рубили уголёк. Работа была тяжёлая и опасная. Тогда, при советской власти, не было такой гласности, открытости как сейчас. Аварии, несчастные случаи, замалчивались. Ни по телевизору, ни по радио про них не упоминали. Сейчас мы видим и слышим, какие трагедии с гибелью людей происходят на тех шахтах. Не приведи Господь!
В один из отпусков Петя приехал в родную Понору и женился на Нине. На Донбасс они возвратились уже вдвоём. Получили квартиру, родили деточек, моих двоюродных: сестричку Аллу и братика Олега. Когда я приехал к ним в гости, Петя заканчивал шахтёрский техникум, пусть он меня простит, сейчас я не могу вспомнить его название. Помню только, что учил он уже не отбойные молотки, а сложные горнодобывающие комбайны.
Я помог Пете начертить на ватманских листах их кинематические (механические) схемы. В них преобладали зубчатые шестерни, коленчатые валы и прочие детали, и одного циркуля и линейки для их черчения было мало. Приходилось применять различные лекала, а во многих случаях и просто рисовать на глаз от руки. А ещё эти чертежи нужно, было подписывать специальным шрифтом по ГОСТУ (государственному стандарту). Я со всем этим справился, а Петя справился со всеми экзаменами и успешно окончил того техникума, и вскоре его перевели на работу, на поверхность с повышением в должности. Пока он сдавал экзамены у нас действовал «сухой закон». Зато по их окончанию мы гуляли по всему шахтёрскому посёлку Енакиево. Мы – это почти весь посёлок. Мы ходили в гости к друзьям, они приходили к нам. Я не буду описывать застолье, потому что скажу честно, у меня не хватит ни красок, ни способности передать всю палитру этого богатого, колоритного, весёлого, захватывающего зрелища. Было очень весело, шумно, но дружно, доброжелательно. Играли на гармониях, пели разные песни. Люди были приветливы. Никогда не возникало никаких ссор, препирательств, разборок и прочего негатива.
Когда я от них уезжал, то на прощание Петя с Ниной подарили мне наручные часы «Победа», наши советские. Тоненькие, лёгонькие в светлом, под серебро корпусе. К ним они подобрали очень красивый, гибкий, металлический, посеребрённый браслет. Часы были очень добротные, не хуже, если не лучше, хвалёных швейцарских. Я их носил от курсанта и до полковника – командира бригады. Они у меня не раз и падали, и попадали в воду, и ни разу не останавливались, хотя не были ни противоударными, ни пылевлагонепроницаемыми. Так что разве они хуже швейцарских?! Конечно, нет!!! Вот какое у нас тогда было качество! Ещё бы – «Сделано в СССР»! Уже, будучи полковником, командиром зенитной ракетной бригады, у меня скопилась целая коллекция наручных часов – ценные подарки от Командования Армии и корпуса ПВО за отличные боевые ракетные стрельбы и высокие результаты моей служебной деятельности.
И я решил свою «Победу» подарить доченьке Олесе, она уже ходила в школу, а себе взять другие. Часы почистили, заменили стекло, подогнали браслет, Леся ходила с ними в школу. Одежду дети вешали на вешалку в коридоре. Однажды Леся забыла часы в кармане пальто и их украли. Было очень жаль, это была дорогая для меня память. Вот так я гостил в шахтёрском крае и яркие воспоминания о тех днях остались в моей памяти на всю жизнь.
Близился наш выпуск. Мы в городе в пошивочной мастерской сшили весь комплекс офицерской одежды: полевую, повседневную, парадно-выходную, парадную для строя и вне строя. Сами ходили ещё в курсантской, в начищенных до зеркального блеска хромовых, не в юхтевых, ведь – выпускники, сапогах и ждали приказа Министра обороны СССР о присвоении нам офицерского звания «лейтенант» и назначении в войска, кого куда.
В это время одесская киностудия им. Довженко снимала фильм «Ключи от неба» про наши Войска ПВО, про жизнь, службу, отношения между офицерами. И студия приехала к нам в г. Житомир, чтобы заснять сцены выпуска из училища молодых лейтенантов, как раз подгадали на наш выпуск. Так как экзамены мы сдали, офицерская форма одежды пошита, и мы ждём возвращения из Москвы начальника отдела кадров с приказом Министра обороны СССР, то командованием училища было принято решение использовать нас в массовках съёмки того фильма. Всю неделю после завтрака мы переодевались в офицерскую форму с золотыми погонами лейтенантов, садились в грузовые «ЗИЛы», оборудованные для перевозки личного состава, и нас вывозили в город на центральную площадь.
Там нас строили в длинный развёрнутый строй. За нашими спинами красовалось величавое здание райкома партии, которое в фильме изображало наше училище. Перед нашим строем громоздилась солидная трибуна, с которой с пламенной речью выступал генерал – артист, который играл роль начальника училища. Камеры, прожектора, режиссер, операторы вся эта киношная компания и, конечно, море зевак окружали нас.
Как только солнышко выглянет изза туч, заблестят наши золотые погоны, а на них звёздочки лейтенантов, начинается съёмка. Генерал – артист говорит свою речь, поздравляет нас с присвоением нам первичного офицерского звания «лейтенант» (до полковника ещё ой как далеко – вся жизнь…), мы гаркаем троекратное: «Урррааа!!!». Звучит команда: «К торжественному маршуууу…!!!», и мы с Боевым знаменем училища под духовой оркестр проходим тем торжественным маршем мимо трибуны с «начальством» и горланим песню «Ключи от неба». Песню ту написал какойто поэт, музыку к ней сочинил какойто композитор, я их не помню. Нам раздали бумажки с текстом песни и ежедневно на стадионе училища её с нами разучивали всем хором, вскоре мы её знали наизусть. Помню её я и сейчас:
А мы как лётчики,
как лётчики крылаты,
хоть и не летаем в облаках.
Мы ракетчики,
ракетчики - солдаты,
мы стоим при небе на часах!
Припев:
Твёрже шаг!
Слушай враг!
Страшись ответа грозного!
Нам по велению страны
Ключи от неба вручены!
Ключи от неба звёздного!!!
По орбите мчит любимая планета
В голубом и розовом цвету.
Наша умная и грозная ракета
Бережёт земную красоту!
Припев: …
Песню эту мы горланили что есть силы, однако в кино её исполняет ансамбль песни и пляски Советской Армии, зато рты свои мы разевали точно в такт. Позже, когда фильм вышел в прокат, я его смотрел. Пытался найти там себя. Во главе нашей парадной колоны шли переодетые артисты. Выправка их была намного хуже нашей. Они сбивали шаг. Путались, даже падали. Изза них нас заворачивали снова и снова и начинали всё заново. Камера! Мотор! Начали! А то наплывёт тучка, ждём, пока выглянет солнышко. Так изнуряли нас долго, пока не прозвучит команда: «Снято!». Так вот, фильм этот я посмотрел. Помимо сцены выпуска лейтенантов из училища были и другие сцены с нашим участием. Из пошивочной мастерской выходит лейтенант, одёргивает свой мундир, а за ним следом семенит закройщик еврей, лохматый такой с патлами, с мерной лентой и всё ещё что-то замеряет, проверяет… Была ещё сцена выпускного бала в клубе училища. Помимо артистов в нём принимали участие и наши офицеры со своими жёнами и дочерьми – наш командир взвода капитан Харченко Г., два наших командира взвода старшие лейтенанты оба по фамилии Хмара, мы их называли Хмарачёрный и Хмарасветлый, по волосам, так мы их различали. В благодарность училищу киностудия засняла киножурнал нашего выпуска, уже настоящего. В нём меня показали крупным планом, как выпускника «с отличием». Ещё одно знаковое событие в моей курсантской жизни произошло в выпускном 1964 году. В июне месяце закончился мой кандидатский испытательный срок и меня принимают в члены Коммунистической партии Советского Союза. Так что в войска я поехал уже настоящим коммунистом.
Возвратимся к нашему выпуску. Завершились съёмки кино. Привезли из Москвы приказ Министра. И уже в училище на торжественном построении всего личного состава наш Начальник училища генералмайор Харчиков объявил приказ Министра обороны Союза Советских Социалистических Республик №01192 от 27 июля 1964 года г. Москва (Министром обороны тогда был Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза Малиновский Родион Яковлевич, см. фото), поздравил нас с присвоением первичного офицерского звания лейтенант, пожелал успехов в службе. Мы своим настоящим, не киношным, торжественным маршем под Боевым знаменем училища (с которым я был сфотографирован) прошли мимо трибуны с командирами и начальниками, ставшими для нас близкими за эти годы.
После прохождения торжественным маршем в столовой училища состоялся праздничный обед под духовой оркестр. Вечером в клубе училища уже наш выпускной бал с нашими подшефными девушками из медицинского училища и ткацкой фабрики. Были на том балу, конечно, и наши командиры батарей, взводов, и преподаватели с жёнами, дочерьми. На следующий день меня и одного из моих друзей – Юру Кручинина пригласил к себе в гости майор Ушаков, наш преподаватель радио – электротехники. Посидели за праздничным столом. У него была доченька гдето наших лет, но я тогда почемуто не замечал девичьих взглядов. Кстати, о девичьих взглядах. Когда мы бывали в увольнении в городе мы ходили на танцы. Я танцевал со многими девушками, однако близко ни с кем из них не знакомился. В нашей курсантской столовой было немало молоденьких девушек – официанток. Была среди них одна такая миловидная, светленькая, полненькая, этакая пышечка Любочка. Видимо я ей очень приглянулся. Мне она тоже нравилась, но никакой инициативы я лично не проявлял. Тогда она сама проявила эту инициативу и назначила мне вечером, после ужина, в сквере возле столовой свидание. Но я и тут спасовал. Сходил один раз на то свидание и порвал те, так и не начавшиеся, отношения. У неё-то намерения были серьёзные – выйти замуж, я же к такому ответственному шагу не был готов. А давать надежду или темнить, а тем более обманывать, считал делом не порядочным, подлым.
Дома меня ждала беспомощная мама в соломенной хате, а в Аннополе – моя школьная первая любовь, красивая, чернявая с тонким девичьим станом – Петрук Надежда Семёновна, Наденька, какую я по-настоящему любил своей, тогда ещё не избалованной, юношеской любовью. Про мою Надюшу вам расскажу позже, а пока я никак не выеду из Житомира.
По выпуску, при распределении нас в войска по всему Советскому Союзу, а он был большойпребольшой, мне предложили остаться в Житомире в родном училище на комсомольской работе в должности помощника командира учебного дивизиона курсантов, кстати, полковника. Казалось, что тебе хлопче ещё надобно? Должность старшего лейтенанта, есть перспектива. Город. Будет квартира. Хорошие условия. Работа – «не бей лежачего». Это – не войска, курсанты сами не нарушают – боятся, чтоб не отчислили. И, наверняка, и в училище вырос бы до своего полковника, и не такой дорогой ценой, не было бы тех полигонов, инспекций, чрезвычайных происшествий, а тем более с гибелью людей, неимоверного напряжения, стресса, болезней, госпиталей, злополучного «Руста» (немца на Красной площади у Кремля, 1987 г.), и «ссылки» в Казахстан, и семилетнего безквартирья… Короче, была бы мне «райская жизнь», спокойная, обеспеченная. Так нет! Отказался! Романтики ему, видите ли, захотелось. А ещё – характер, самолюбие. Желание доказать что-то и себе, и кое-кому ещё. Кстати, о «доказать».
После сдачи очередного экзамена наш комбат, капитан Амбросов, в казарме строил батарею и проводил «разбор полётов», подводил итоги. Распекал двоечников, троечников, хвалил тех, кто сдавал экзамен на хорошо и отлично, часто и меня в том числе, при этом говорил: «Комукому, а Ковальчуку при выпуске я место обеспечу». Он и не думал, что тем самим настраивает против меня моих завистников, тех самых троечников и двоечников. Они были ленивые, но чванливые. Не все, конечно, но были и такие. Среди них были чадо (сыночки), как сейчас говорят, «высокопоставленных чиновников». Один из них, к примеру, такой противный, прыщавый и вредный, даже зловредный был сынок комиссара милиции. Были и другие ему подобные. В субботу за ними на КПП (проходная) приезжала машина чёрная «Волга» и они, хоть и двоечники, ехали на выходные домой. А в понедельник их возвращала та же «Волга», и они щеголяли в офицерском белье, а мы (отличники) в синих или чёрных стираныхперестиранных, а порой и рваных трусах до колена. Вот эти прыщавые, злобные недоучки после очередного заявления комбата, что место он мне обеспечит, злобно шипели на меня и говорили в мой адрес обиды та гадости. Наверно и по этой причине я отказался от предложенного мне «тёплого» местечка и попросил комбата отправить меня в войска.
Капитан Амбросов был белорус. «Раз так, сказал он, то поедешь ты Ковальчук на мою Родину – Белоруссию» и направил меня во 2ю ОА ПВО (отдельную армию противовоздушной обороны), штаб которой находился в г. Минске. Упаковали мы свои «наряды». Для этого нам выдали чёрные, крепкие, длинные как матрацы мешки. Сложили мы туда все свои комплекты формы одежды, крепко перевязали и получились у нас большие, но аккуратные тюки. В чемодан сложили то, что понадобится повседневно или в скором будущем: туалетные принадлежности, бритвенные приборы, нательное бельё, сменные рубашки, носки и пр., а также книги, конспекты, альбомы.
Тепло попрощались со своими командирами, преподавателями, друзьями, девушками (коекто уезжал с женой) и поехали в войска навстречу своей военной судьбе, карьере, возможно «Госпоже Удаче», возможно не во всём и, наверное, не каждому… Возможно… Кто его знает? Всё только начиналось.
2. Юность лейтенантская моя
Штаб 2-й ОА ПВО находился в г. Минске – столице Белоруссии. Прибыли мы в этот Минск со своими «матрацами» (тюками), чемоданами, но при параде. На груди у нас тогда не было ни одной медальки, не то, что ордена. Только один значок – за военное училище. На нём по центру красовались две буквы: «ВУ», что и означало – военное училище. Мы, шутя, называли его «Воловий глаз». Нашли мы тот штаб, доложили дежурному. Отвёл он нас в какоето общежитие, показал, где можно положить свои вещи и велел ждать. Ждать пришлось долго. Хорошо, что было лето и хорошая погода. Можно было посидеть на воздухе, в какойто беседке, типа курилка. Затем нас покормили в столовой. Сначала с нами (я был не один) разобрались кадровики. Уточнили наши фамилии, другие данные и приказали ждать. С нами должны были беседовать сам Командующий ОА ПВО и Член Военного Совета Армии, – генералы, фамилий их сейчас не припомню. Короче провели мы там ещё не один день, пока они выкроили на нас то время.
Собрали нас в конференц-зале объединения, доложили Командующему. Он с членом Военного Совета Армии (начальник политического управления) поговорили с нами про время, в котором мы живём, про вероятных противостоящих противников, про международную и внутреннюю обстановку, положение в Армии и про войска, куда мы разъедемся, особенности службы в тех войсках и много ещё о чём. Член Военного Совета поинтересовался, сколько из нас коммунистов. Комсомольцами то были все, а коммунистов только несколько, в том числе и я. В заключение предупредили, чтобы мы не пьянствовали, не нарушали воинскую дисциплину, – карать будут беспощадно. Пожелали нам успехов и передали из рук в руки тем же кадровикам. Кадровики на этот раз распределили нас по корпусам и дивизиям ПВО.