Моя малая родина – Петроградская сторона. Остров, на котором я родился – Петроградский, а жил я на Аптекарском. Они разделяются рукавом Невы, который называется – речка Карповка. К карпам она не имеет никакого отношения. Это искажённое финское название – Карпийоки. Название Аптекарский остров, как-то не находит отзвука в моей памяти. Никто из окружающих меня тогда людей так его не называл. Официально район, где я жил назывался Ждановским, и это слово было написано на каждой тетрадке: 55 школа Ждановского района.
Самым любимым местом для прогулок была Песочная набережная Малой Невки. Она была простой немощёной дорогой от Кировского проспекта, сейчас это опять Каменноостровский, до лесобиржи, которая начиналась за улицей Даля. Вдоль набережной росли тополи и дубы. Весной набережная как бы просыпалась от зимней спячки. Тротуар, мощёный старинными каменными плитами, покрывался липучими чешуйками тополиных почек, прилипавшими к ботинкам. Воздух наполнялся особой тополиной вонью. На других улицах, наверное, росли тополи другой породы, которые хорошо пахли. На дороге появлялись куры, копошащиеся в земле, в поисках червяков. Можно было подойти к воде, и, набрав плоских камушков, пускать «блинчики», соревнуясь, кто больше «блинчиков» сделает. Летом свободного места на воде у берега становилось мало. Вплотную к берегу были причалены десятки плотов, ждущих очереди на разборку в лесобирже. По этим плотам можно было пробраться почти до середины Невки. С них можно было купаться и ловить рыбу.
Между Кировским проспектом и моей улицей Грота был Вяземский переулок, а на углу Вяземского и набережной – Вяземский садик. В те времена у трамваев ещё не было закрывающихся дверей. Однажды, возвращаясь с Каменного острова на трамвае, мы с товарищем, как обычно, не доезжая до своей остановки, спрыгнули с трамвая, когда он притормозил на повороте с набережной на Вяземский, и чуть не попали под машину, которая ехала позади трамвая – мы её не видели. Водитель успел затормозить, но пока он вылезал из кабины, мы успели забежать в садик и спрятаться под кустами. Пронесло. А мог ведь и уши надрать!
Вяземский садик был ближайшим к нашему дому садиком, в котором я часто бывал с родителями, а иногда и с нашими гостями, когда мы после обеда выходили прогуляться. Зимой 1941-1942 годов он был моргом, пунктом сбора умерших от голода жителей. Замёрзшие трупы лежали штабелями двухметровой высоты. Весной их захоронили на Серафимовском кладбище. А в июне в садике разбили грядки, и сделали большой огород.
Вообще, в пятидесятые годы машин было мало. Грузы в магазины развозили на телегах, запряжённых ломовыми лошадьми. Иногда это были немецкие «тяжеловозы» с мохнатыми ногами. Пока телеги разгружались, мы иногда кормили их с ладошки хлебом, за которым бегали домой. У некоторых телег колёса были с надувными шинами, и мы, если возчик отлучался куда-нибудь, засовывали в нипель шины спичку, и прятались поблизости. Воздух с шипением выходил, и телега оседала. Вернувшийся возчик матерился и пытался поймать кого-нибудь из нас, но, как правило, безуспешно.
Однажды возчик предложил нам прокатиться на телеге. Мы уселись по краям телеги и покатились по нашей улице. Правда, как оказалось, не очень далеко. Мы переехали через Кировский проспект, и вскоре повернули во двор какой-то продуктовой базы. Это было летом. Меня поразила большая гора льда, присыпанная древесными опилками. Это был такой холодильник. Пока мы ехали, трясло немилосердно. Наверное, у этой телеги колёса были с ненадувными шинами, а улица Профессора Попова было тогда простой булыжной мостовой. А тротуары были деревянными. Когда я был в Архангельске в 1968 году, мне показалось, что я вернулся в детство. Там ещё были деревянные тротуары.
Вспоминается песенка тех далёких времён на мотив песни из кинофильма «Юность Максима».
Крутится - вертится дворник с метлой.
Крутится - вертится на мостовой.
Крутится - вертится, хочет узнать:
«Чья это лошадь успела насрать? ».
Конечно, воробьям была польза, а вот дворникам – лишняя работа. Они были обязаны поддерживать чистоту не только во дворе, но и на улице. И могли быть оштрафованы за обледенение, грязь на дороге и т.п.
Как – то раз, выхожу я из калитки нашего двора на улицу Грота и вижу машину - «Победу», которая медленно начала двигаться к повороту на улицу Профессора Попова. Я решил, что было бы неплохо немного прокатиться до поворота, и присел на задний бампер. А руками схватился за «самолётик» на багажнике. Водитель меня не заметил, и резко вырулил, и помчался к Кировскому проспекту. На такой скорости я не мог соскочить. На Кировский мы повернули тоже без остановки. Так мы доехали до площади Льва Толстого. Остановились только повернув на Большой проспект Петроградской стороны, потому что постовой милиционер на площади заметил меня и засвистел в свой свисток! Я забежал в ближайшую парадную, выскочил через черный ход в проходной двор, потом перелез через какие-то сараи. В общем – удрал. Опять повезло.
Правда было, как-то раз…
Мне ещё и десяти лет, наверное, не было. Я шел домой от трамвайной остановки мимо детского садика. А там деревья перевешивались через забор, нависая над тротуаром.
Я почти бежал, и подпрыгивал, чтобы достать до листьев, и, наконец, допрыгнул и сорвал листик. На этом моё везение и кончилось. Какой-то незнакомый мне дядька схватил меня за ухо, и потребовал, чтобы я отвёл его к моим родителям. Было дико больно, и мне пришлось идти домой с этим самодеятельным блюстителем порядка. Дома он прочитал маме лекцию о том, что надо беречь природу и городские зелёные насаждения, и правильно воспитывать детей.
Я жил в квартире №8, дома 41/5 – угол улицы Профессора Попова (до 1940 года - улица Песочная) и переулка Грота.
Наша семья жила в одной из комнат коммунальной квартиры, на четвёртом этаже шестиэтажного дома, построенного в 1915 году по проекту архитектора Ф. И. Лидваля для служащих Азовско – Донского банка. Дом был построен в виде буквы Н, причём внутри каждого крыла, квартиры состояли из анфилады комнат одного этажа, и, войдя в квартиру из одной парадной, можно было выйти из квартиры через другую парадную, или через один из двух «чёрных ходов». Чёрный ход выходил во двор, а парадный – на улицу. На мою лестницу можно было попасть только со двора, так как в моё время квартира №1 была уже переделана в магазин, в котором продавали овощи и бакалею. Вход в магазин был со стороны улицы Профессора Попова, а подводы с товаром разгружались со стороны переулка Грота.
Для привязывания лошадей были вкопаны столбики. Улицы ещё не были асфальтированы. Мостовые были булыжными, а тротуары – деревянными. Дома и дворы были огорожены заборами с воротами и калитками, которые запирались на ночь дворником. Со стороны переулка Грота у нас была железная калитка и двое железных ворот, между которыми была каменная балюстрада высотой метра два. Вдоль неё росли деревца боярышника, и был маленький садик с клумбой.
На другом углу улицы Грота и улицы Профессора Попова был дом №39 – одноэтажный барак. В нём были какие-то мастерские. Он стоял вплотную к тротуару, и сгорел в конце пятидесятых годов ХХ века. Я шел домой, от трамвайной остановки, и заметил скопление людей около моего дома и пожарную машину. Подойдя ближе я понял, что горит не мой, а соседний дом. Вернее, он уже догорал. Стены, выходившей на улицу, и крыши, практически, уже не было. А задняя стена дома ещё светилась местами, раскалёнными брёвнами каркаса дома, кое-где уже чёрными. Над пожарищем иногда взлетали снопы искр, а жар от дома шел такой, что даже пожарники с баграми близко к нему не подходили. Зрелище было страшное, но завораживающее.
Сейчас на этом месте стоит красивое здание статистического центра.
Школа слепых.
Школа и памятник находились на улице Профессора Попова, в прошлом Песочной. Размещалась школа-интернат в историческом здании Александро-Мариинского училища для слепых, основанного Гротом. Большой кирпичный дом (№ 37) стоит до сих пор. Когда-то он строился с учетом немецкого опыта и был максимально приспособлен к нуждам слепых. Но сегодня к судьбам незрячих здание отношения не имеет; о его прежнем назначении напоминают лишь чудом сохранившиеся перила на лестнице – дополнительные, вдоль стен.
Памятник – Константину Карловичу Гроту, основателю Попечительства о слепых и первому председателю его совета. «Государственный деятель, филантроп и гражданин» – так назвал Грота один из выступавших на открытии памятника. Был октябрь неспокойного 1906-го. Губернаторствовал бы тогда Грот где-нибудь, как когда-то в Самаре, возможно, и в него бы бросили бомбу. В Самаре между тем до сих пор вспоминают Грота добрым словом – городской публичной библиотеке, достаточно сказать, он подарил свое уникальное собрание книг. В Петербурге был на высоких постах, входил в Государственный совет.
Нам надо назвать имя воспитанницы училища для слепых – Елены Супсе. Это она позировала Антокольскому в Париже. Так что прислонилась к холодной колонне не абстрактная девочка, а Елена Супсе – это ее образ.
А еще нам надо назвать Константина Дмитриевича Ушинского, педагога. Это его книга лежит у нее на коленях: «Детский мир» – книга для первоначального чтения.
А еще надо назвать Александра Ильича Скребицкого, историка, автора фундаментального четырехтомного труда о крестьянской реформе и врача-окулиста. Попечительство о слепых Грот создавал вместе с ним. Книга Ушинского, что на коленях у девочки, – это не просто одно из бесчисленных изданий «Детского мира», это первая русская книга для незрячих, вышедшая в феврале 1882 года тиражом триста экземпляров. И была она издана благодаря энергии, воле, не сказать, одержимости Скребицкого. Разработка шрифта, расходы на издание, решение множества технических задач – все это он брал на себя. Позже Скребицкий станет приверженцем Брайля, но тогда Экспедиции заготовительных государственных бумаг, выпустившей книгу в свет (как только не обыгрывалась эта оппозиция тьмы и света!..), пришлось изобретать особую бумагу, пригодную для рельефного шрифта.
Шрифт Скребицкого изготавливали в Вене, а в Париже, спустя двадцать лет, Антокольский с невероятной дотошностью воспроизводил истинные формы страниц, на которых незрячая девочка в его мастерской открыла книгу. Можно подойти к памятнику и посмотреть, что читает слепая, касаясь пальцами правой руки рельефных букв книги. Это 95-я страница – выпуклые буквы отчетливо видны. Буквы на 94-й, что слева, тоже видны, но они вдавлены и даны в зеркальном отражении, эта страница не для чтения, это всего лишь обратная сторона «читабельной», закрытой от нас 93-й.
Первая фраза на 95-й имеет начало на предыдущей странице, там, если перевести с зеркального:
МНОГО, ОЧЕНЬ МНОГО
…и далее на 95-й уже:
ЗНАЕТЪ И УМЕЕТ ДЕЛАТЬ КРЕСТЬЯНИНЪ И ЕГО НИКАКЪ НЕЛЬЗЯ НАЗВАТЬ НЕВЕЖДОЮ, ХОТЯ БЫ ОНЪ И ЧИТАТЬ НЕ УМЕЛЪ. ВЫУЧИТЬСЯ ЧИТАТЬ И ВЫУЧИТЬСЯ МНОГИМЪ НАУКАМЪ ГОРАЗДО ЛЕГЧЕ, ЧЕМЪ УЧИТЬСЯ ВСЕМУ
– дальнейшее закрывают пальцы. Невероятный памятник. Это еще и памятник книге – абсолютно конкретной книге. В Петербурге немало как бы «читающих» памятников, но только здесь – читают по-настоящему.
О чем читаем, о том и думаем. Вот еще удивительная особенность этого памятника. Нам достоверно известно, о чем думает девочка со столь сосредоточенным лицом. Это еще и памятник определенной мысли.
Пожалуй, самый трогательный памятник в Петербурге. И хотя каламбурить здесь не совсем уместно, скажу, что он действительно провоцирует на тактильное восприятие – хочется потрогать. Памятник несомненно был выполнен с тем расчетом, чтобы его касались, и особенно – букв 95-й страницы.
И я, ребята, действительно взбирался на памятник, водил пальцем по тиснёным буквам и читал эту книгу.
А самое большое впечатление производили на меня уроки физкультуры, которые проходили в тёплое время года во дворе, рядом с памятником. Слепые дети по очереди выходили из строя, подходили к верёвочке, натянутой на уровне пояса и, ощупывая её руками, запоминали её местонахождение. Затем отходили для разбега и, разбежавшись, перепрыгивали через верёвку!
«Щёточная фабрика имени 18 партконференции»
Рядом со школой слепых помещалась «Щёточная фабрика имени 18 партконференции», в которой работали взрослые слепые. Они обычно шли от трамвайной остановки до проходной фабрики по краю тротуара, постукивая своими тросточками в вытянутой руке. Голова, у них, обычно была слегка приподнята, как - будто они хотели что-то увидеть из-под невидимой повязки на глазах. Теперь – то я понимаю, что они просто внимательно прислушивались к звукам своей трости, и шагов, проходящих мимо них людей. Когда видишь такое каждый день, то привыкаешь, и не задумываешься о горе этих людей, которые воспринимают мир совсем не так, как мы.
Детский садик.
Территорию от фабрики до угла с Вяземским переулком занимал детский садик. Про него мне вспомнить нечего, так как я провёл в нём всего один день, да и тот прошёл в слезах. После этого страшного испытания общественным воспитанием мама больше никогда не отправляла меня в садики и пионерские лагеря.
Чётная сторона.
А по чётной стороне, напротив детского садика, был просто садик, за ним здание бывшего Иоановского женского монастыря, небольшой жилой дом, и аккумуляторный завод «Ленинская искра». Заводской забор протянулся от проходной, напротив щёточной фабрики до улицы Даля, перегородив улицу Грота, ранее доходившую до речки Карповки, которая отделяет Аптекарский остров от Петроградского. От улицы Даля до улицы Барочная простирался пустырь, заросший огромными лопухами и полынью. На этом пустыре, среди куч мусора и глины, стояло несколько голубятен. А мы, дети, там играли в войну. Впоследствии, на месте пустыря, построили здания Гор ГАИ и общежития для милиционеров. Далее была территория трамвайного парка имени Скороходова. Там жили наши одноклассницы – Галя и Люба Петровы.
Нечётная сторона.
Барочная улица шла от улицы Большая Зеленина до улицы Профессора Попова и упиралась в ворота Лесобиржи. Раньше там разбирали барки, доставлявшие в Петербург разные грузы, чтобы не поднимать их против мощного течения Невы. Между Лесобиржей и улицей Даля находился склад и приёмный пункт вторсырья. Там принимали у населения медную посуду и стеклянные флаконы от духов и одеколонов. Ну и какие-то промышленные отходы. Помню мы как-то обнаружили, что сразу за забором стоят ящики со стреляными винтовочными гильзами. Мы набирали полные карманы гильз и шли на Невку топить их. Когда гильзы тонули, то из них с бульканьем выбегали пузырьки воздуха. Это было – весело.
Рядом, на улице Даля, находилась метеостанция. Нам было интересно смотреть, как с её территории запускали огромные воздушные шары – зонды! Там же был и жилой домик, в котором жил с родителями Валера Соловьёв. А ещё ближе к Невке, в огромном саду стоял двухэтажный каменный особняк. В одной из квартир бельэтажа жил другой одноклассник – Витя Соловьёв. Этот красивый особняк снесли перед постройкой Дворца Молодёжи.
От улицы Даля, почти до моего дома, буквой «Г» расположился дом № 43. На первом этаже его были магазины – «Галантерея» и «Гастроном». В этом доме жили: Женя Метлицкий, Витя Гусаковский, Витя Горин, Катя Кривободрова и Галя Колкер.
Между домами № 43 и № 41 было пустое пространство, а мой дом смотрел на дом 43 тремя брандмауэрами. Похоже, что до войны там стоял дом, но был разрушен немецкой бомбой.
Светлый прямоугольник на стене моего дома остался от деревянной пристройки, в которой был магазинчик канцелярских товаров.