Пятое колесо или двадцать историй о любви

Герои описанных историй – наши современники. Они разные. Но всех их объединяет одно высокое чувство, которое заставляет совершать восторженно яркие и незабываемые, дерзкие и необъяснимые, глупые и даже страшные поступки. Так велит действовать сила, достойная восхищения и удивления. Она вечна. Потому что, как сказал герой одного из двадцати рассказов, написанных автором в разные годы, «когда кончается любовь, наступает конец света».

                ПЯТОЕ КОЛЕСО,

                или

                ДВАДЦАТЬ ИСТОРИЙ О ЛЮБВИ


                Добрый призрак
 
 Сколько стихов написано на тему любви, сколько песен спето, сколько фильмов снято, а никто не может точно охарактеризовать это бесконечное понятие. Ведь его нельзя втиснуть в определённые границы! Невозможно описать во всём многообразии – подходящих эпитетов не подобрать! Да и сама любовь часто ли говорит словами? У неё особый язык символов, звуков и примет: золотые лучи надежды и неистовый стук сбитого метронома сердца; шелест выросших за спиной крыльев и леденящий мрак одиночества, рассвет алой радости и аккорд нестерпимой боли… всего не перечислить… 

Люди на свете разные. Кто-то из земных жителей вовсе и не задумывался о такой вещи, как любовь. Или не вспоминал о ней до определённого момента. Как, например, специалист IT-отдела Петя Гречкин. Жил себе спокойно и размеренно: школа – университет – работа. Кушал с аппетитом, спал крепко, и никогда не думал, что с ним такое в двадцать четыре года может произойти. Разве мог Петя предположить, что по примеру таких же безумных будет рисовать на лунной дорожке бессонных ночей иероглифы, ведомые лишь ему одному.

Был у Пети друг Сенька Ветрянкин. Учились вместе в одном классе, да только патологически не везло Сеньке по жизни, и напоминал он всем знакомым огромный магнит, к которому притягивались разные неприятности: злые, чёрные, несуразные и смешные. У Сеньки ключи от квартиры вываливались из кармана в щель лифта именно в тот момент, когда он выходил из него. Приходилось умолять по телефону бабушку-лифтёра, и та ворчала, вспоминая, что это далеко не первый случай у растяпы Ветрянкина. Который поражал всех друзей своей безалаберностью, то и дело забывая перчатки в магазине или постоянно перегоняя на другой номер деньги за оплату мобильника, пока Петя не вбил ему в память телефона шаблон и не научил пользоваться нехитрой программой. Ветрянкина бесчисленное число раз обворовывали и обманывали, он тонул в речке и задыхался в овощной яме.

Но каждый раз воскресал, приходил в себя, восстанавливался душевно и никогда не терял надежды на лучшее.   

Сенька в школе учился старательно, но напоминал человека, который пытается носить воду из колодца в дырявом ведре. Вроде бы всё делал правильно, твёрдо освоил основные законы физики и математики, по-русски писал достаточно грамотно, а баллов по ЕГЭ набрал мало. Поэтому поступить в высшее учебное заведение Ветрянкин не смог. Сменил множество профессий, подолгу не задерживаясь в одном месте.
Удивительно, но у неудачника Семёна всегда водились деньжата, и его более ушлые, везучие друзья, отягощённые множеством запросов, всегда брали в долг у экономного добряка Ветрянкина небольшие суммы. Тот жил скромно, больших личных запросов не имел и никому не отказывал. К слову сказать, одноклассники всегда возвращали в срок денежку. Обидеть Сеню было для них равносильно тому, как обворовать блаженную старушку на паперти.

В этот раз пути Петра и Семёна пересеклись в уютном кафе неподалёку от  места работы Гречкина.

– Ты понимаешь, до получки три дня, а мне две штуки до нужной суммы не хватает, айфон может уйти, – всплёскивал руками Гречкин, – новая модель!
Сеня в форменной одежде разносчика пиццы с огромным разноцветным рюкзаком за плечами молча раскрывал кошелёк и с улыбкой протягивал две банкноты.

– Я верну – заверял Петр, – обязательно…

И не договорил. Вошедшая в кафе девушка, как показалось, улыбнулась ему одному:
– Привет!

– Привет! – вымолвил Гречкин.

– Это ко мне, – спустил с небес друга Ветрянкин.

И действительно. Красавица обогнула ряд столиков, приблизилась к его бывшему однокласснику и сказала:

– Надо же! Обеденный перерыв только наступил, а вы уже здесь! Значит, можно сразу на всех получить, и вам не надо наверх подниматься.

– Да, конечно! – Ветрянкин раскрыл рюкзачок, вытащил три коробки пиццы, протянул красавице и принял деньги.

Девушка поблагодарила, одарила обоих друзей тёплой улыбкой, а потом отошла к кафетерию.

– Кто это? – прошептал Гречкин.

– Вероника, из бухгалтерии.

– Какой?

Семён назвал организацию.

– Надо же! Они в соседнем здании! Я два года совсем рядом работаю, а её никогда не видел.

– Ничего удивительного, – улыбнулся Ветрянкин, – бывает, люди на одном этаже в разных фирмах трудятся годами и не знакомы друг с другом.

– Какая она красивая! – восторженно вымолвил Гречкин, – Вероника!

– Симпатичная! – спокойно согласился Ветрянкин.

Гречкин вздохнул. Может быть, он вспомнил, что жизнь устроена несправедливо, и он не уличный развязный пикапер, наглый приставала или смелый мачо, который способен обратиться к любой девушке с пустым вопросом и завязать разговор, где угодно.

Сколько раз уже так было: идёт навстречу по улице красавица, проходит мимо – и всё, она уже в прошлом, она недосягаема. А он не в силах ни обернуться, ни догнать, ни заговорить...

На лице Гречкина появилась блаженная улыбка. Затем Петя посмотрел в ту часть помещения кафе, куда удалилась девушка. Однако там её уже не было.

Ветрянкин хлопнул оторопевшего Гречкина по плечу:

– Ладно, Пит, побегу, мне ещё пять заказов надо разнести.

                ***
           Время медленно закрыло лето осенью, но внезапная встреча в кафе с Вероникой совпала с первым днём такого же ошеломительного «бабьего лета», что Гречкин решил не спускаться в метро и немного прогуляться. Надо было привести мысли в порядок. Они толпились, словно просители за справками о составе семьи, напирающие друг на друга на пороге жилищно-эксплуатационной конторы.
«Странно, немало я видел красавиц, но отчего эта девушка не выходит из головы? – размышлял Петя, – высокий, аристократический лоб, голубые глаза, смешная темно-русая чёлка, носик с небольшой горбинкой. Стройная, голос мягкий и приятный. Стоп! Почему я всё время о ней думаю?»

  Гречкин замерил пульс, как учил его когда-то тренер по легкой атлетике. и удивился: пульс был учащённым.


«В мире немало волшебства, и оно пока за гранью понимания, – решил Гречкин, вспомнив мудрое изречение: «Если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней».  Повстречать случайно Веронику на улице было нереально. Значит,

Жизнь опять показалась не книгой, прочитанную страницу которой можно прочитать вновь, а кинофильмом в кинотеатре с уходящими в прошлое фрагментами. Судьба представилась безжалостным клинком из дамасской стали, рубящим живую плоть...

«Надо поскорее забыть Веронику»,  – дал себе команду Гречкин.
С этими мыслями он нырнул в подземку, быстро добрался домой и вскоре уже готовил себе холостяцкий ужин под успокаивающую музыку «The Fireside Hustle».

Ему показалось: песни улетали из раскрытой форточки на крыльях ветра, а вместе с ними печальные мысли. Он в сомнениях жаждал перемен, но, с другой стороны, а что он знает о Веронике? Ничего! Может, она встречается с кем-то или даже замужем? Короче, хватит сходить с ума!

Но через час Гречкин поймал себя на мысли, что укоряет самого себя за робость. Его взгляд задержался на циферблате настенных часов.
«Чудеса бывают, только не со мной, а я не в силах отвести стрелки на сутки назад, уж я бы не оплошал», – грустно подумал Петя. Спал он плохо, заснув только под утро…

… Спустя три дня Гречкин позвонил и условился с Семёном о встрече в том же кафе – долги Петя всегда отдавал вовремя.

– Выглядишь усталым! – констатировал Семён, озабоченно всматриваясь в лицо однокашника, – вижу, печаль тебя просто разъедает изнутри, как щёлочь. Уж не влюбился ли случайно?

Петя кивнул.

– В наше время любовь – невиданная редкость, – засмеялся Семён, – я правильно понял, это Вероника так зацепила? И ты, конечно, не знаешь, как с ней познакомиться?

Гречкин опять кивнул. А потом ещё раз:

– Ума не приложу.

Семён вдруг оживился и в глазах его мелькнули озорные искорки:

– Кажется, я знаю, что делать! Есть замечательный план. Сможешь отпроситься на своей работе на пару часов в районе обеда?

– Не вопрос!

– Тогда слушай сюда!

                ***
На следующий день в обеденный перерыв в офис фирмы, где работала Вероника, в оговоренное время принесли заказанную пиццу. Только принёс её не Семён, а другой курьер в фирменной накидке и с обычным цветным рюкзачком. Как вы, наверное, уже догадались, это был Петя. Его встретила сама красавица Вероника, приветливо улыбнувшись:

– Добрый день! А где Сеня?

– Заболел, – соврал Гречкин, осматриваясь по сторонам.

– А я вас где-то видела, – заметила девушка.

– Может быть… – промямлил Петя, потупившись.

Комната бухгалтерии была небольшой, и кроме Вероники, в ней находились ещё две немолодых женщины. И надо же случиться, дверь помещения вдруг распахнулась, и на пороге появился бывший однокашник Гречкина по университету Мочалкин. 

– Соседи, есть канцелярский клей?

И заметив Гречкина в униформе, не смог сдержать удивления:

– Петя? Гречкин! Ты торгуешь пиццей? С красным дипломом!

«Чёрт его принёс в самый неподходящий момент! – пронеслось в голове у Гречкина, – ни раньше, ни позже!»

– Понимаешь, так получилось, – отмахнулся Пётр.

– Вот моя визитка, – не унимался Мочалкин, – позвони мне, я что-нибудь придумаю. Разве можно допустить, чтобы человек с такой светлой головой пиццу по офисам разносил.

Вероника, как показалось Гречкину, уже со своего рабочего места у окна с интересом посмотрела на новоявленного разносчика пиццы.

«Болтун Мочалкин! Какая досада! А если девушка поинтересуется, что да как?» – обожгла Петра внезапная мысль.

– Да ладно! – успокаивал Гречкина спустя пять минут Сеня, – подумаешь, университетский знакомый. Не переоценивай свою персону, она поди забыла про тебя тут же.

– А как хорошо было задумано! – не смог скрыть свою досаду Петя.

– Ты мне вот что лучше скажи, – Ветрянкин внимательно посмотрел на друга, – завтра пойдёшь разносить пиццу в тот офис? Или Мочалкин тебя так напугал?

– Напугал? Да ничего подобного! А вот пойду! Назло!
Петя словно сбросил с плеч тяжелый груз, распрямился и приосанился. Упрямство и упорство были фамильными чертами поколений Гречкиных.

К тому же ему нестерпимо сильно захотелось увидеть Веронику. Просто увидеть…
Однако на следующий день ему не повезло – Вероники за её рабочим столом не оказалось, и пиццу, как выяснилось, она в этот раз на себя не заказывала. Гречкин позвонил Сене:

– Давай я ещё завтра за тебя … поработаю?

– Не получилось познакомиться?
– Понимаешь, её не было, а выяснить, почему, было неудобно.

– Неудобно, – передразнил Ветрянкин, – так и будешь месяц пиццу разносить?

– Может быть и буду! – ответил Гречкин.

Но вдруг почувствовал себя перелётной птицей, которая должна вылететь в срок при любой погоде, решив для себя: «завтра или никогда»...

…На следующий день Гречкин в полдень постучался в дверь бухгалтерии:

– Пиццу заказывали?

К радости Петра, Вероника сегодня была на месте, но не встретила разносчика пиццы, выйдя из-за стола, как позавчера, а продолжала напряженно всматриваться в монитор компьютера. Озабоченно и даже с досадой пробормотала, делясь с пожилой сотрудницей:

– Нет, только не это! Целый день данные вбивала! А комп завис!

– Разрешите, я помогу, – предложил Гречкин.
– А вы… сможете?

Вероника освободила место за компьютером, а Гречкин скромно улыбнулся:

– Попробую!

Очутившись в своей стихии, он быстро забарабанил пальцами по клавиатуре и спустя всего минуту радостно доложил:

– Готово!

Девушка взглянула на монитор:

– Вот спасибо! Таблица на месте!

Она одарила Гречкина тёплой улыбкой, и он тоже улыбнулся в ответ:

– Не благодарите! Ничего сложного!

– Вы даже не представляете, как вы мне помогли,  – в глазах Вероники проскользнули озорные искорки, – а что, Мочалкин правду про вас сказал, что вы с красным дипломом и пиццу разносите?

– Ерунда! – вспыхнул Гречкин, обиженный на одногруппника, который оказался таким болтуном, – как бы вам объяснить?

Он не смог соврать на этот раз и потупился.

– Да вы не волнуйтесь, – Вероника взяла Петю за руку, и он неожиданно для себя ляпнул:
– Никакой я не разносчик пиццы, это я из-за вас…

Две пожилые сотрудницы, будто бы всматривающиеся в свои мониторы, а на самом деле внимательно слушающие диалог, разом повернулись к Петру и Веронике. Девушка уловила их жгучий интерес и за локоток вывела Петра из помещения:

– Ну-ка рассказывайте!

И Петя выложил всё, как на духу.  Потом, окончательно осмелев, предложил проводить вечером после работы.

А Вероника вдруг согласилась.

                ***
          С этого дня они стали встречаться, и подолгу беседовать по телефону. На душе у Гречкина и в дни внезапно наступившего резкого похолодания, и в сумрачные дни унылого предзимья был май с ароматом цветущих садов и пением задорных птиц.
Спустя месяц Петя поймал себя на банальной мысли: он скучает, если Вероники нет рядом. А раньше ведь был вполне самодостаточным, не скучая и находя себе всегда занятие.

После трагической гибели родителей Петя научился сам готовить, стирать и гладить. Даже с иголкой-ниткой управлялся. Многому научила подруга матери, соседка Зинаида Ильинична. Её единственный сын погиб в Чечне, и свою материнскую любовь она дарила осиротевшему в восемнадцать лет юноше, у которого не было других родственников. Петя на тепло был отзывчив и называл бабушку-соседку «Мама Зина».
Именно её сбережения помогли Пете на первых порах. Впрочем, Гречкин с третьего курса начал подрабатывать и быстро финансово встал на ноги, открыв в себе талант к технике, позволяющий неплохо подрабатывать на починке и настройке компьютеров и разных гаджетов.

С окончанием университета и трудоустройством в приличную фирму в этом не было больше необходимости.  Проблему – как отблагодарить маму Зину, которая категорически отказывалась брать деньги, Гречкин решил: обновил бабушке мебель на кухне и купил новый телевизор.

В один из вечеров, придя с работы, Петя стоял с чашкой горячего чая у окна, наблюдая, как свет почти мгновенно гаснет возле дома, утыкаясь в сырую пелену. За три квартала от него дом Вероники. Интересно, что она сейчас делает? Отмечая усиливающийся напор ветра и барабанную дробь дождя, Петя брал трубку телефона.
И знакомый голосок любимой девушки мгновенно менял сырой и промозглый серый мир на разноцветный и загадочный.

«Интересно, а она чувствует то же самое или нет», – размышлял Петя.
Они весело и непринуждённо проводили вместе свободное время, ходили в кино, на выставки и в плавательный бассейн, гуляли по аллеям парка. Вероника жила вместе с родителями, и строгая мама не разрешала ей задерживаться допоздна.

– Словно мне десять лет, а не двадцать три! – возмущалась девушка.

– Но она же тебя любит, переживает, – оправдывал материнскую опеку Гречкин.

– Ей дать волю, она меня в плотный кокон завернёт и рядом с собой положит, – рассмеялась Вероника.

Как-то раз вечером у Гречкина зазвонил телефон, и Петя услышал радостный голос его доброго ангела Семёна Ветрянкина:

– Привет, Пит! Случайно тебя вместе с Вероникой видел. Хорошо смотритесь! Мне показалось вчера, когда я заносил пиццу, она изменилась.

– Да?

– Ещё более похорошела. Твоя заслуга!

– Спасибо!

– Рад за вас, дружище! На таких – женятся!

– Ты так считаешь?

Петя задумался: странно, но он не размышлял пока об этом. Хотя, конечно, ему хочется всегда быть вместе. Предложить? А вдруг она откажется? Сошлётся на то, что мы знакомы не так долго, и надо лучше узнать друг друга. А может, пожить вместе? А вдруг тоже ответит отказом? Нет, подожду.

Мысли путались, перебивая одна другую. Вероника возбуждала его и занимала все мысли, но порой Гречкина охватывала робость. «Интересная ситуация, – размышлял Гречкин, – в наш свободный век, когда после пяти минут знакомства ложатся в постель, часто серьёзные отношения начинаются с несерьёзных. А у меня всё наоборот. И мне это нравится. А может, я опасаюсь её потерять?»

Гречкин ощущал в себе некоторую раздвоенность. Будто бы в нём внутри спорили два человека. Один говорил, дескать, Судьба ходит по лезвию ножа, Она всего лишь сумасбродная красотка. А второй возражал, что всё происходит по намеченному кем-то плану. Гречкин соглашался с тем, кто утверждал, что не каждую мечту нельзя воплотить в жизнь, но другой человек в нём внутри переубеждал: мысль материальна, приводя реальные примеры из жизни. Стоит только захотеть!

Один Гречкин любил Веронику платонически, другой желал её неистово и страстно, подобно пещерному человеку. Петя похолодел: Вероника, как тонкая натура, могла это почувствовать…

Говорят, отношения непременно должны развиваться по восходящей, у них они на некоторое время застыли на месте.  Однако через месяц Вероника заявила:

– Понимаешь, мама хотела бы с тобой познакомиться. Папа тоже. Они у меня такие консервативные. Если ты не против, ждут тебя в воскресенье к нам на обед в час. Придёшь?

– Конечно! – обрадовался Гречкин.   

Время всегда проходит мимо нас невидимкой и движется только в одну сторону по узенькой, только ей известной, еле обозначенной тропинке. Время радуется, когда человек занят полезным делом и огорчается, когда видит, что Его не ценят, роняя невидимые слёзы. А поскольку каждая минута времени читателя так же имеет высокую ценность, я не буду тратить его на подробное описание протокольного мероприятия.
В нём было всё, что полагается в таких случаях: домашние пирожки с пылу, с жару, ароматный чай из трав, собранных папой на горных лугах Кавказа, просмотр семейных альбомов и неспешная беседа.

Гораздо важнее оценка родителей.

– Вполне адекватный молодой человек, – заключил после прощания глава семейства.

– Хороший мальчик, – согласилась мама Вероники.

Не успел Гречкин вернуться домой, как раздался звонок.

– Ты понравился, – шепотом проговорила Вероника.

И, повысив голос, добавила:

– Теперь ты должен меня познакомить со своими!

– У меня одна… мама Зина. Я тебе пока не рассказывал, но обязательно с ней познакомлю.  Давай в следующее воскресенье, также в час дня!

– Договорились.
 
                ***
                – Всё будет хорошо, я испеку пирог, помогу с салатами, – успокаивала Гречкина мама Зина, – примем по высшему разряду. Ты главное, Петя, не волнуйся.

– Да не хочется вас лишний раз напрягать, тем более вам сейчас, вижу, нездоровится.

– Погода, – отмахнулась пожилая женщина, – давление низкое, да ещё и холодно дома, оттого я такая бледная. Как бы твою гостью не напугать!

Старушка попыталась улыбнуться, но видно было по её виду, что чувствует себя она действительно неважно.

– До воскресенья поправлюсь – заверила мама Зина Петра, – да мне и самой интересно, что за девушка.

– Она замечательная! – восторженно заявил Гречкин.

Неделя пролетела незаметно – у Пети было много работы, но он ждал и готовился к ответственному мероприятию. Вероника пришла минута в минуту, и как раз в тот момент, когда мама Зина отошла принять таблетку.

Гречкин жестом радушного хозяина указал на накрытый стол:

– Проходи, садись!

– А где… твоя... мама Зина?

– Будет попозже… кстати, очень хотела на тебя посмотреть.

– Она тут не живёт?

– Нет. Но приходит часто.

В этот момент как раз и появилась мама Зина, зябко кутаясь в шаль. Тихо поприветствовала гостью, присела, пододвинула к Веронике блюдо с горячими пирожками:

– Угощайтесь!

Девушка по достоинству оценила выпечку:

– Очень вкусно!

Одним словом, обед удался. Правда, мама Зина сослалась на плохое самочувствие и вскоре, извинившись, удалилась. Но молодые люди, соскучившиеся друг по другу, радовались от души, как прежде.

Время, у которого свои правила игры, искренне радовалось их общению. Время любило и безмерно уважало ещё одну могучую силу на земле – Любовь. Потому что Время прекрасно понимало: у Любви есть волшебное свойство превращать угольки чувств в костры, способные разгораться до небес. И если отыскался бы на земле или во Вселенной волшебник, который смог бы побеседовать со Временем и спросить, что сильнее, Огонь или Вода, наверное, Время ответило бы, что предпочитает первую стихию.

Потому что Время наблюдало жизнь звёзд и видело, как они остывали миллионы лет и как разгорались в сверхновые. Время знало: иногда пожар во Вселенной может возникнуть за считанные секунды.

Возможно не вселенский, но также сильный пожар и случился в самый обычный осенний день, в стандартной квартире на неприметной улице, застроенной типичными панельными домами. Не пугайтесь, никто не пострадал, ничего из мебели не сгорело, и даже дыма не было. Просто как ещё рассказать о том, как алые чувства, внезапно рождаясь в череде серых сумеречных дней, сметают всякие границы. Мне сложно подобрать слова…

Впрочем, это волшебство и эту сокровенную тайну человеческой жизни не принято широко обсуждать...

                ***
         Есть и другие темы для разговоров. Например, в компании сослуживцев можно обсудить вопросы садоводства и кулинарии. Или кто как провёл выходные.
Красавица Вероника, после комплимента Пафнутия Мочалкина, заглянувшего на чаепитие, скромно поведала, какие вкусные пироги печёт мама её парня.

– Вы про Гречкина? – поинтересовался Мочалкин.

– Да.

– Странно! У него нет матери. И отца нет. Они шесть лет назад разбились в автокатастрофе.

– Вы ничего не путаете?

– Нет, что вы! – Пафнутий поправил очки, – да что говорить, я на их похоронах лично присутствовал.

Мертвенная бледность лица мамы Зины; слова о том, как ей холодно; толстая шаль, просмотренный недавно дурацкий американский фильм про зомби, – всё сложилось у Вероники в новый жуткий пазл. Она механически допила чай и постаралась выбросить дурные мысли из головы.

Здравый смысл подсказывал: призраков не бывает, а дурные фантазии не уходили. Позвонить Пете? А что он о ней подумает? Ещё примет за дурочку!

И опять выручил, на этот раз Веронику, наш старый знакомый Ветрянкин. Ворвался в помещение с промозглой улицы, распахнул рюкзачок:

– Налетай, подешевело!

И уже более серьёзным голосом провозгласил:

– Сегодня скидка 10% в честь десятилетия нашей компании!

Потом внимательно посмотрел на притихшую Веронику:

– Что-то вы, девушка, сегодня грустная какая-то.

– Задумчивая, – поправила красавица.

– Проблемы по работе?

– Нет, это личное!

– С Петей поссорились?

– Тоже нет.

– А что тогда? – не унимался Семён.

– Скажи, вот ты с Петром давно дружишь, он один живёт?

– Как перст! – подтвердил Ветрянкин, – соседка, мама Зина, ему иногда помогает, но в основном один. Скучает без тебя, наверно.

Сеня рассказал трагическую историю семьи Гречкиных, но Вероника, к его удивлению, повеселела:

– Скучает, говоришь? Я ему не дам скучать! Поможешь мне перевезти вещи?

– Когда?

«Сейчас» – хотела произнести девушка, но вместо этого ответила:

– Сегодня.

И задорно добавила:

– Сразу после работы!
 
26.09.2019 г.
    
                «Я хочу написать Ваш портрет»

Размалёванный кичливой рекламой троллейбус, урча и подвывая, полз по вечернему городу. В салоне было совсем немного пассажиров, и все они давно уже ушли далеко в себя, не обращая внимания на странного попутчика.
 Глаза его были полны отчаянной тоски и одновременно светились бесстрашной надеждой. Они бросали вызов серой обыденности мегаполиса, и были обращены на женщину, которую нельзя было не назвать красивой. Для таких время, остановившись, отдыхает. Чтобы потом, спохватившись, нанести один точный, сильный, безжалостный удар.
Но до этого было далеко. Не случайно наш герой так смотрел на неё. А потом чётко произнёс:
– Я хочу написать Ваш портрет!
Женщину, в мыслях собирающую эдельвейсы на альпийских лугах или созерцающую попугаев в сочных лесах Амазонии, не обрадовало предложение, которое было подобно внезапному возвращению в мрачный, чёрно-белый мир. Её  тонкие брови сотворили молнии, а яркие губы тронула недовольная гримаса. Она отрицательно покачала головой, поправив прядь соломенных волос.
Мужчина пристально посмотрел на красавицу, будто заглянул не в  голубые глаза её – в глубину души. Невинной и прекрасной, идущей своей тропой красоты, на которую он вступил нечаянно. И сознавая своё место, теперь не у женщины – у великого Создателя миров испрашивал великодушного разрешения продолжать путь.
– Но …
Он смутился под суровым взглядом, отвёл глаза на уставшую папку с набросками, в волнении почесал плохо выбритую щёку и всё-таки закончил:
–… я хочу написать Ваш портрет. Это не займёт много времени.   
      Красавица, как будто окружённая защитным облаком, холодно, словно с высоты небес, смертно бросила звонкое:
– Нет!
Она продолжила путь по загадочной тропе, а он остался в хохоте незримых демонов у нелепой развилки в ожидании притока свежего воздуха или помощи Демиурга.
А троллейбус замедлил движение и подошёл к остановке. Женщина изящно поднялась и вышла из салона. А мужчина?
Разумеется, он преодолел туманные сомнения и созвучия условностей. И, стремительно, уже на границе тьмы и освещённого круга торговых точек, как на границе миров, догнал красавицу. Забежав вперёд, глупо взмахнул руками и вновь озвучил жгучее желание, подкрепив новыми аргументами:
– Да, я не столь быстро рисую, как Редискин. Не так ловко смешиваю краски, как Капусткин, и не так мастерски изготавливаю багеты, как Картошкин. Однако мне удаётся передать волшебную суть души человека. Во тьму грядущих времён полетит горделивое и прекрасное изображение, а когда на небе не будет солнечных лучей, это отображение стройных форм природы будет освещать поникшее пространство микрокосма.
Женщина, буквально на доли секунды замедлила своё движение по направлению к дому, словно в нерешительности, но вдруг, как ветер в океане, напротив, убыстрила шаг, отрезав:
– Нет, нет и нет!
Но художник ощутил рокотание бури в груди. Он попал в плен лазурных видений и оживших надежд, выползших из раковин отчаяния на свет божий. Из раба судьбы он начал медленное и болезненное превращение в её властелина.
И твёрдо заметил:
– Конечно, я не великий мастер. Но я послушен призывам неведомых сил, заклинающих повторить предложение. Вероятно, это силы природы и как знать, не отреагируют ли они грозной обидой на отказ увековечить их великое творение. 
Женщина молчала.
– Я хочу … написать Ваш портрет.
Он горячо и пылко, как самум, налетающий на оазис в пустыне, принялся бросать в бой всё новые и новые аргументы, приводя примеры великих художников прошлого, а она всё молчала.
Так они подошли к подъезду дома, отличающегося от соседних домов лишь номером, и тут она неожиданно едко спросила:
– А может мне просто вам отдаться?
Он, задыхаясь от волнения, не смог вымолвить ни слова, а лишь кивнул в ответ и с бесстрашием пирата, идущего на абордаж, прошёл за ней в хмурый подъезд.
Любопытная красавица луна пыталась заглянуть внутрь типового строения, а когда это не получилось, спохватившись, стыдливо прикрылась облачком. Поэтому этот спутник Земли не смог увидеть, как кольцеобразный огонь начал медленно и неотвратимо сужаться и вдруг охватил этих двоих так плотно, что они долго не могли выбраться из кольца дикой и всепоглощающей страсти.
Те, кто горели, полюбив, и те, кто сгорели, не изведав встречного порыва, одинаково творцы, потому что, прикоснувшись к кусочку вечности, стали смотреть на жизнь совсем по-другому, осознав не только воистину великую силу страсти, но и её способность решительно изменить существо человека. 
Однако кто знает все тайники сердца? Покажите мне этого человека, и я скажу: с таким же успехом он может показать вам все тайники змей и все мосты, перекинутые из небытия в Вечность. И мечта о подвигах – лишь детская забава по сравнению с мечтой о долгом обладании прекрасным.
Мужская половина читателей не даст мне соврать, а я цинично замечу: обладать красивой женщиной совсем не то, что обладать красивой вещью, ибо требует постоянной находчивости и даже дьявольской изобретательности.
Неслабая половина читателей ждёт конкретных действий героя. Другая же, слабая и прекрасная половина, давно почувствовала подвох.
– Но я хочу написать Ваш портрет! – громко сказал он утром, жестом римского патриция перекидывая через плечо смятую простынь. И его глаза сверкнули грозным огнём.
– Нет, – всё так же твёрдо ответствовала она, – когда я, простая натурщица, двадцать лет назад вышла за вас замуж, я поставила лишь одно условие: я никогда больше не буду позировать.
Скорбный глас вырвался из груди его, пробил этажи и достиг голубя, всю ночь мучавшегося на чердаке бессонницей и только задремавшего. Бедная птица встрепенулась, а ослабевший звук растаял среди пыльного хлама, напоминая о бренности нелепого и грешного мира людей, способных иногда поражать Создателя своими безумными, противоречивыми и восторженно яркими поступками.

               
  Неистовый поклонник Вергилия и лучшая подруга Мисс Вселенной               

«С просторной лоджии своей виллы я люблю наблюдать, как раскалённое за день, утомлённое светило медленно, но неотвратимо погружается на закате в море, такое ласковое и умиротворённое … » – Василий Касторкин перечитал написанное, вздохнул и, оторвавшись от монитора, посмотрел в окно. 
Взгляд его коснулся обширной помойки с мусорными контейнерами, разбитого и покорёженного остова «горбатого» старого «Запорожца», неизвестно когда и кем оставленного в их дворе, облезлой детской песочницы с одной вырванной доской и кучки подростков, покуривавших возле беседки с конической крышей из ржавой жести.
Одинокая ворона, спикировавшая невесть откуда на помойку, ухватила куриную кость из под самого носа облезлого барбоса и полетела в сторону коллективных гаражей,  поблёскивая на солнце  заурядным и отнюдь не экзотическим опереньем.  А само светило, не менее уставшее, нежели в тёплых краях, садилось в дымное марево индустриального гиганта. В одном из отделов этого огромного завода Касторкин и имел честь трудиться заштатным экономистом с унизительно низким окладом.
«И тогда особенно ясно понимаешь лучшего друга Горация,  сподвижника Мецената, Вергилия» – продолжил Василий Касторкин, – «именно он, Вергилий Марон Публий,  автор знаменитых «Пастушечьих песен» и «Буколиков», как-то на закате глядя в сторону моря, изрёк: «Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу». И был прав.  Но прав и я, когда решительно и бесповоротно избрал свою судьбу, непростую судьбу крупного финансиста и владельца огромного холдинга, не подозревая о том, какую непомерную ношу придётся взвалить на крепкие, загорелые плечи»
Касторкин оторвался от клавиатуры компьютера, почесал обширную лысину с выступившими бисеринами крупного пота и, покосившись на свой весьма округлый животик и тощие ключицы, отвыкшие от физических нагрузок, снова горько вздохнул.
А в это же самое время на мониторе другого компьютера появилась такая запись:
«Василий, здравствуйте! Вы рассказывали про море. Очень поэтично. Я как будто побывала на Кипре. А с девяносто девятого этажа нашего отеля хорошо виден океан. После бесконечных кастингов,  выматывающих хождений по подиуму и ни к чему не обязывающих ужинов со знаменитостями в дорогих ресторанах так приятно, стоя у распахнутого окна, просто наблюдать  величие океана и чувствовать потенциально грозную силу стихии. Она дремлет сейчас, но может легко взорваться грозным штормом, переворачивая плывущие на горизонте яхты, как скорлупки…»
Зина Почесалова поправила бигуди и снова прочла только что набранный текст. Решительно снизила этажность своего номера отеля до тридцать третьего и, взглянув в окно, горестно вздохнула.
Взгляд её коснулся обширной помойки с мусорными контейнерами, разбитого и покорёженного остова старого горбатого «Запорожца», неизвестно когда и кем оставленного в их дворе, облезлой детской песочницы с вырванной доской и кучки подростков, покуривавших возле беседки с конической крышей из ржавой жести. Одинокая ворона, спикировавшая невесть откуда на помойку, ухватила куриную кость из под самого носа облезлого барбоса и полетела в сторону коллективных гаражей,  поблёскивая на солнце заурядным и отнюдь не экзотическим опереньем.  А само не менее уставшее, нежели в тёплых краях светило, садилось в дымное марево индустриального гиганта, в одном из отделов которого Почесалова имела честь трудиться заштатным  специалистом отдела снабжения с унизительно низким окладом.
«По пути из Нью-Йорка в Сингапур я часто останавливаюсь в тихом, совсем неприметном отеле гавайского порта Каилуа и после завершения спутниковой связи с офисом и отправки последних распоряжений спускаюсь в бассейн с морской водой. А затем заглядываю в свой любимый ресторанчик, где меня всегда любят и с большим нетерпением ждут. Шеф-повар готовит так полюбившегося мне омара под пикантным соусом с добавлением местных, диковинных специй …», – продолжал Василий.
И вдруг почувствовал лёгкое волнение в желудке. Увлёкшись писаниной, он и забыл про ужин.
«Честно признаюсь, мне не очень нравятся калифорнийские вина, – продолжил, тем не менее, постукивать по клавиатуре Касторкин, – мой сомелье в это время года рекомендует обычно молодое белое итальянское вино "Ancherona" из сорта Шардоне либо нежнейшее "Pinot Grigio Ritratti La Vis".  Они хорошо сочетаются с карпаччио из телятины. Представьте себе: почти прозрачные ломтики замороженной телятины, покрытые молодым пармезаном и зеленью, и они в коем случае не должны успеть растаять»
– Ни в коем случае! – Василий в азарте даже вымолвил это вслух, оторвал от замызганной клавиатуры указательный палец, подняв его вверх, как обычно делал Вергилий Марон Публий в Сенате, и пошёл на кухню, откуда доносился не менее аппетитный запах жареной картошки с луком.
Это было его любимое холостяцкое блюдо.  В углу тесной кухоньки стоял небольшой стол, покрытый изрезанной дерматиновой скатертью и колченогая табуретка,  опустившись на которую и, не глядя тыкая вилкой в зажаренный до хруста картофель, Касторкин по привычке взглянул в окно.
Наглые пацаны теперь не только курили, но и потягивали пиво из больших полуторалитровых  бутылей, хохоча над облезлым барбосом, загнавшим на дерево приблудную кошку. Барбос повизгивал, подпрыгивал и вынужден был ввиду большого скопления народа достаточно высоко держать свою собачью марку. Хотя без свидетелей давно наплевал бы на тощую Мурку, зная по опыту, сколь отчаянны эти мелкие четвероногие, когда их припрёшь к стенке. Он прогулялся бы лучше к магазину, где местные алкаши могут угостить колбасной шкуркой, селёдочной головой или, на худой конец, куском хлеба.
Зина Почесалова сняла бигуди, придирчиво оглядела свою располневшую фигуру в зеркале,  и опять не понравившись себе, села за компьютер.
«Да, Василий, в своём письме из Лондона Вы справедливо отмечали, что профессия топ-модели — мечта многих девчонок, – отреагировала она на последнее сообщение Касторкина, - «шампанское перед показом и после, эксклюзивные платья «от-кутюр», бриллианты — пусть и напрокат, цветы, поклонники… Сегодня — Париж, завтра — Милан, послезавтра — Нью-Йорк, Филадельфия, Лос-Анжелес  А на самом деле…
А что на самом деле? Зина вспомнила свой отдел,  вдруг в памяти пронеслись откровения настоящей модели в модном журнале, который удалось прочитать на одной базе. И вдруг с ужасом обнаружила, что и тот, и другой труд во многом схожи.
«А на самом деле это часто весьма занудный физический труд, – продолжила Зина, – обычный рабочий день — девять часов с перерывом на обед. Сверхурочные? В порядке вещей, хотя и оплачиваются отдельно. Профессионалы в день каталожных съемок «отрабатывают» до тридцати различных комбинаций одежды, то есть тридцать готовых картинок, на каждую из которых уходит до ста кадров. Бывает, Василий, мы весь день позируем в таком неудобном положении, что затекают ноги, а  челюсти начинает сводить от постоянной улыбки»
Зинаида бросила взгляд на свои крепкие бёдра сорокалетней женщины без видимых следов целлюлита, довольно привлекательную ещё грудь, и ей стало жаль жидконогих и безгрудых манекенщиц. Она вспомнила, как до получения  диплома работала кладовщицей на том же заводе, и  как  у неё самой болели ноги.
Это воспоминание отчего-то развеселило её. Она выглянуло в окно и увидела, что пацаны теперь не только курили, но и потягивали пиво из больших полуторалитровых  бутылей, хохоча  над облезлым барбосом, загнавшим на дерево приблудную кошку. Барбос повизгивал и подпрыгивал, и вынужден был ввиду большого скопления народа достаточно высоко держать свою собачью марку. Хотя без свидетелей давно наплевал бы на тощую Мурку, зная по опыту, сколь отчаянны эти мелкие четвероногие, когда их припрёшь к стенке.
«Прогулялся бы лучше к магазину, где местные алкаши могут угостить колбасной шкуркой, селёдочной головой или, на худой конец, куском хлеба», – подумала Зинаида. И увидев в куче тинейджеров своего одиннадцатилетнего сына-оболтуса, крикнула:
– Так вот ты где, паршивец, вместо школьной секции ошиваешься? Быстро домой, дрянь этакая!
–…домой, дрянь этакая, – услышал голос соседки сверху Василий, подумав: «Ну зачем же орать так громко? Да и что возьмёшь с заводской работницы?  Ни шарму тебе, ни знания этикету. Вот то ли дело – тёзка её с довольно странным для манекенщицы именем. Какой тонкий вкус, как умеет  разбираться она в сложностях этикета и чего стоят одни  только её замечания об особенностях сервировки стола при дворе мальтийских принцев крови или тонкостях японской кухни. Или вот последнее письмо из Милана, после заключительного показа мод …»
Касторкин забегал по клавишам, быстро обнаружив искомое.  А затем открыл справочную систему. Сегодня он должен узнать абсолютно всё про охоту на носорогов в Африке. Куда он, оказывается, уже успел слетать между совещанием в Брюсселе и симпозиумом в Дели. Его мысли унеслись на далёкий континент, он с изумлением разглядывал экзотические виды саванны, прикидывал расстояния и маршрут передвижения по Кении и Танзании, увлечённо скачивал информацию. Ведь Зинаида попросила рассказать поподробнее, несмотря на его уверения в сильной занятости.
Его слегка отвлёк шум в подъезде и со своей виллы в предместьях кипрского города Ларнака Касторкин снова попал в обычную однокомнатную квартиру, за дверью которой раздалась глухая возня, удары, а затем нецензурная брань.
«Серёга опять напился, жена домой не пускает», – догадался Вася, – она у него здоровая, а он мелковатый, по сравнению с женой совсем никакой».
Василий оторвался от компьютера, прислушался. Судя по звукам, Серёга со второй попытки все же зашёл домой, но слышался какой-то неясный ропот.
«Ну вот … и как было признаться этой модели Зинаиде, с какими алкашами-забулдыгами приходится жить по соседству. Ни за что и никогда не признаюсь. Всё равно, не приедет, если узнает, кто я есть», – пронеслось у Василия в голове, и он вернулся к описанию африканского сафари.
 Зинаиду, кормившую макаронами по-флотски своего сына-оболтуса, в то же самое время тоже слегка отвлёк шум в подъезде. С кастинга в предместье Парижа она мгновенно перенеслась в свою обычную двухкомнатную квартиру, за дверью которой раздалась глухая возня, удары, а затем нецензурная брань.
«Серёга опять напился, жена домой не пускает» – догадалась Зина, – она у него здоровая, а он совсем никакой».
Зина вышла в коридор, прислушалась. Судя по звукам, Серёга со второй попытки все же зашёл домой, но слышался какой-то неясный ропот.
«Ну вот … и  как было признаться бизнесмену Василию, с какими алкашами-забулдыгами приходится жить по соседству. Ни за что и никогда не признаюсь. Всё равно, не приедет, если узнает, кто я есть», – пронеслось у неё в голове. Зина Почесалова прошла к компьютеру и  вернулась к описанию ужина после кастинга.
В тот вечер Вася и Зина порознь унеслись в невиданные дали и возвратились далеко за полночь, отправив друг другу длинные-предлинные письма с красивейшими иллюстрациями из сказки.
«Вы, Василий, пишете, что одиноки. Это странно, сам образ жизни преуспевающего бизнесмена подталкивает к созданию прочного тыла и уютного семейного гнёздышка», – сформулировала она важную мысль, но затем  решительно вычеркнула, а вместо этого принялась рассказывать про свои обычные трудовые будни топ-модели. Про то, что «… подчинена жёсткому графику, про то, что опоздание модели на съемку — чрезвычайное происшествие. Ведь, кроме неё, задействованы фотограф, стилист, визажист и осветитель, и каждый с ассистентом. Студия порой съёмная, а реквизит часто взят напрокат.  А захочет фотограф на «уличных» съемках использовать нежный утренний свет — вся группа безропотно встает в четыре  утра. Просят модель для «красивого кадра» зайти в воду, встать в крапиву, вскарабкаться на утес или пройтись босиком по горячему песку — приходится».
Она отправляла всё это по Интернету, а сама, прислушиваясь к храпу сына, доносящемуся из соседней комнаты, и перечитывая письма своего друга, размышляла о своей нелёгкой доле.
«Неужели у Вас до сих пор нет любовника?» – мысленно интересовался в это время Василий, сначала менял «любовника» на «друга», а затем вычёркивал вовсе. И глядя на тёмное небо, крепко задумывался, как же половчее написать про это и стоит ли вообще это делать.
Перед ними лежали не настоящие фотографии. У Василия на столе – Мисс Вселенная из Восточной Европы пятилетней давности, у Зинаиды – не очень известный, но весьма симпатичный американский актёр. Эти фотографии щедро раздавали улыбки всему свету, но улыбки эти тоже были не настоящие.
Но они не догадывались об этом уже третий год … 
Точно так же не знали они о том, что ниточки огней разума, пронизывающие виртуальное пространство и согревающие души, замыкаются ряд


     Выигрыш

Огромные глаза словно опускались в море, как солнце на закате, но отчего-то на мгновение зависли над лазурной водой. Море, которое обычно мирно плескалось примерно в двухстах метрах от дома Васи Мявкина, пододвинулось ближе, как во время прилива. И все это для того, чтобы дать возможность лучше разглядеть эти выразительные очи.
«Вот удивительно», – размышлял Вася, –  «двадцать пять лет живу на полосатом свете, три года её знаю, а чего в глазах Лизки Царапкиной больше: синей тоски или оранжевой дерзости, никак не могу понять. Непостижимо это».
Мявкин вздрогнул. Ему показалось, вот сейчас волны встанут на дыбы, взметнутся, подобно цунами, хлынут на второй этаж, ворвутся в его квартиру. Вдребезги разобьют хрустальную вазу, стоящую на полке, но сначала пенно разметают компактные диски и флэш-карты, лежащие на письменном столе.
 Он решительно тронул рельефную кнопку электронно-оптического зума и отодвинул от себя лазурное море. В колючей задумчивости рухнул в кресло, отбросив подальше пульт управления новой супер-шторой. Нет, пожалуй, солнечной задиристости в глазах Лизки больше, чем спокойной прохлады. И как здорово воплотил на оптической шторе его ветреные пожелания гений художника.
А ведь поначалу не верил Мявкин, что из десятка фотографий, сделанных украдкой мобильным телефоном, можно так точно выхватить значительную часть души женщины. Более того, – нечто потаенное, волнующее, находящееся в бесконечной глубине зрачка. Не зря этому превосходному художнику и чудо-фирме все свои сбережения Вася выложил.
Деньги он еще заработает нелегким трудом программёра. Зато теперь вот она, Лиза Царапкина,  в его единственной комнате. Смотрит на него всевидящими, но не масонскими, разумеется, очами. Она заменит жар солнца, озорство ветра, йод моря, станет частью его жизни.
Василий Мявкин третий год любил Елизавету Царапкину. Да ещё как любил! Больше, чем южное море. Размашисто и больно, тревожно и безответно, сладко и горько одновременно. Вечерами он наливал свою любовь в бездонную чашу переживаний, включал любимую британскую группу «Arena»  и распевая «Help me! Help me! Help me!», кружил с воображаемым сосудом по комнате, словно это с ним, а не со счастливым соперником Лаврентием Мурлыкиным танцевала Лизка. Он воображал, как она с доверчивостью котёнка прижималась к широкой груди Василия, и будто находились они не в обновлённой васиной квартире, а на душной дискотеке в клубе. 
Вася не умел рисовать, но много раз изображал Лизку в своем сознании. Вот она выходит из соседнего отдела. В строгом деловом костюме английского сукна. Вот они на корпоративной вечеринке за городом. Царапкина в голубом купальнике, под цвет глаз, сводящих с  ума.
А рядом этот франт Мурлыкин. Страсть, как не любил его Мявкин! И за что только приглянулся он Лизке? Не за петушиные же рубахи и не за скромный оклад пиар-менеджера. Впрочем, умел Лаврентий Мурлыкин цветисто говорить, вовремя производил пряжу сладких вымыслов о продукции компании, оболванивая и одурачивая покупателей, что, в сущности, было одним и тем же. Он пользовался покровительством хищного шефа Ерофея Палыча, который в сознании Мявкина был похож на огромную, крайне опасную для здоровья медузу.
Сердечным другом Васи был не сладкоголосый Лаврентий Мурлыкин, а харизматичный вокалист и отличный фронтмен Роб Соуден из группы «Arena». Сейчас он давал многочисленные советы то из правой, то из левой акустической колонки. Мявкин доверял ему гораздо больше, чем своей тёте, агрессивно сватающей племяннику добродетельную соседку-рукодельницу Танечку Пушистову, похожую на румяный батон. Хорошо хоть старшие Мявкины, папа и мама, сохраняли выжидательный нейтралитет.
«Нет, только не это. Ну не люблю я Пушистову!», – поделился с Робом Мявкин, и вокалист в принципе согласился. А Вася решил взглянуть на свою электронную почту. Обычно ему хватало халявы на работе. Но сегодня, не решаясь выразить свои чувства в устной форме, послал Мявкин письмо Лизке на e-mail. Признался, наконец, в любви, ожидая хоть какого-нибудь знака внимания…
От Царапкиной ответа не было. Зато пришло письмо от адресата с незнакомой фамилией аж с самого Соединенного Королевства. Мявкин неплохо знал английский – профессия обязывала.
– Ты не поверишь, – вслух поделился он с Соуденом, – они сообщают, мой электронный адрес участвовал в какой-то лотерее, и я выиграл миллион фунтов стерлингов.
Роб напрямую на эти слова не отреагировал, но как будто бы запел веселее, все быстрее перепрыгивая из колонки в колонку. Может быть, от этого, а может, от разбушевавшихся фантазий Мявкину стало благостно. Он выяснил курс обмена фунтов стерлингов на рубли и стал прикидывать, на что израсходует неожиданно вынырнувшее из омута случайностей невиданное доселе богатство.
Можно было купить квартиру попросторнее, крутой джип, совершить несколько кругосветных путешествий, а на сдачу звёздно одеться.  Вот тогда-то красавица Царапкина точно обратит внимание…
Хотя кто её знает…   

***
На работе с утра было тихо, как на деревенском погосте, а к обеду, когда Мявкин, переполняемый закипающей в душе радостью, предполагал поделиться со всеми волшебными новостями, именно там, куда он в первую очередь собирался, – в соседнем отделе – случился не просто переполох – пронёсся настоящий торнадо. 
– Давай по порядку, говори, что произошло? – добивался Мявкин развернутых объяснений у Лизы Царапкиной.
Но девушка горестно плакала, прижимая трогательный синий платочек к красивым глазам, и ничего не отвечала.
– Контейнер с малиновым джемом не туда отправила! – пояснила сидящая за соседним столом Евдокия Лапкина, – вместо Мышкино в Мишкино, – а Ерофей Палыч накричал на нее и сказал, что все транспортные расходы за счет виновной. Там немало выходит, месячного оклада не хватит. А у неё кредиты, страховки…
– Не плачь, Лиза. Можно связаться в железной дорогой и сообщить нужный адрес, – предлагал выход Василий.
– Времени много прошло, – назидательно подняла вверх палец Лапкина и углубилась в отчёты, а Мявкин, присев на стул, стал утешать Лизу.
 У него это плохо получилось, и в это время в кабинет заглянул Мурлыкин, находящийся в прекрасном расположении духа.
– Кто скончался? – поинтересовался Лаврентий. И выяснив причину, сухо бросил:
– Надо было проверять прежде, чем отправлять.
Лиза Царапкина всхлипывала. Потом заплакала ещё шибче.
– Иди отсюда, – вдруг замахнулась толстым томом на Мурлыкина Лапкина.
– Евдокия Михайловна! Да что вы? – спокойно отреагировал Лаврентий, – не кипятитесь, не тратьте нервы. Больше трети в месяц не вычтут.
Царапкина не поднимала глаз.
– Лиза! Я тебе дам денег. Да вот, кстати, хотел рассказать, выиграл я, – сбивчиво проговорил Мявкин.
Он поведал всю историю. Лиза подняла на него красивые глаза, а Мурлыкин процедил насмешливо сквозь зубы:
– Да лохотрон это, а ты поверил. Там ещё телефон указан. Так?
– Ну да, – подтвердил Мявкин.
– Да мне таких писулек штук пять за год пришло. На две я даже по электронной почте ответил, только не больно разбогател, – рассмеялся Мурлыкин.
– И мне, – подтвердила Лиза, – обман это, Вася.
Глаза её уже не были столь печальны и засветились мягким светом, который так волновал Василия. 
– Значит, я не могу помочь тебе, – вырвалось у Васи, – вот… только получка была, но, так получилось,  издержал я её, всю...
Он осекся. «Зачем я это говорю», – пронеслась мысль, а Мурлыкин покровительственно похлопал Васю по плечу:
– Наслышаны, наслышаны, на что огромные деньги потрачены. Там не одна – пять мявкинских получек, Тимофей рассказал. Плазменный экран-штора – во всё окно! Живое море и над ним – два огромных лизкиных глаза! Впечатляет!
«Тимофей Хвостов, из отдела маркетинга? Каков подлец! А обещал никому ни слова!» – заколола Васю гвоздем досада на хорошего приятеля, который оказался болтуном.
Лиза поднялась из-за стола. Подошла к Мявкину:
– Это правда? Покажешь? После работы?
Мявкин замялся. Потом кивнул. А Мурлыкин обиженно сказал:
– Елизавета, как же так! Мы сегодня в музей современного искусства на новую выставку собирались?
Но красавица Царапкина не слушала Лаврентия. Она повернулась к Василию и при всех поцеловала прямо в губы. Этот поцелуй заставил вскрикнуть Лапкину, но не ангела, который аккуратно приземлился на это самое здание и уже присел на широкий карниз, как будто специально предназначенный для таких небесных странников. Это был самый быстрый и самый умный сотрудник небесной канцелярии. Уютно устроившись, он достал из складок одежды мобильный телефон и ноутбук, подсоединил наушники. Одним словом, не теряя ни минуты, включился в работу.
Но на этом интересные дела не закончились. После обеда позвонили из Мишкино, заказав такой же контейнер с малиновым джемом, и очень удивлялись западноевропейской расторопности менеджеров и рекордным срокам доставки. В Мышкино груз также дошёл благополучно, деньги за обе отгрузки поступили, и Ерофей Палыч отозвал свой приказ, пожурив устно Елизавету Царапкину на совещании.
Но самое главное событие: через месяц Царапкина стала Мявкиной.   

 Реинкарнация
   
Если разобраться, по жизни Петру Тряпкину не везло. Он неудачно женился, из-за семейных скандалов быстро постарел и скукожился, стал чаще болеть. Развёлся, женился вновь, и опять семейная жизнь не заладилась. Возможно, оттого и карьера не удалась. Он менял одно место службы за другим, нигде подолгу не задерживаясь, а на попрёки новой жены мрачно отвечал одно и то же:
– Между прочим, американские специалисты рекрутинговых агенств советуют раз в пять лет менять место работы.
– Так ты и менял бы ...  каждые пять лет. За год в трёх конторах уже потрудился,  - продолжала ворчать супруга, накрашивая ногти у трюмо, – и неизвестно, задержишься ли в экспедиторах...
– Не платят... –   со вздохом отозвался Пётр.
– Работай лучше, – отчеканила жена, за которой неизменно оставалось последнее слово. Она придирчиво оглядела лак на ногтях и принялась за подводку глаз. Времени до начала рабочего дня у неё было достаточно – Настя работала с десяти утра секретарём в офисе торговой фирмы. Точнее, офис-менеджером, как часто поправляла она мужа. Была Анастасия моложе Петра аж на пятнадцать лет, и Пётр до сих пор удивлялся, что вспыхнувший как степной пожар, курортный роман с эффектной, голубоглазой блондинкой закончился неожиданной женитьбой.
Тряпкин быстро опрокинул в рот кружку чаю и одел видавшую виды кожаную куртку. Пора было убегать на работу. Предстояло взять арендованный на автобазе  «КАМАЗ», чтобы ехать на дальний склад за товаром.
***

В закопчённом ангаре было шумно от включённых двигателей и дымно от выхлопных газов. Тряпкин хорошо знал, где стоит нужная ему машина и, поскольку время уже поджимало, решил пройти напрямую. Он заметил Витьку-водителя, спрыгнувшего с кабины грузовика, заспешил было к нему и, наверное, оттого не обратил внимания на загоревшийся на ближайшей автомашине сигнал заднего хода.
Удар пришёлся в висок. Водитель заглушил двигатель, склонился над телом, распростёртым на залитом машинным маслом асфальте, и почесал затылок:
– Блин! Как он здесь очутился?
Истерзанная душа пятидесятилетнего экспедитора Петра Тряпкина отделилась от его невзрачного тела в стоптанных ботинках и пузырящихся на коленках серых брюках. Увёртываясь от зловонных выхлопов, она вылетела в разбитое окошко ангара и с удивлением оглядела просыпающийся огромный город.
Но Петру в очередной раз не повезло. Он вдруг ощутил мучительный голод. И не просто лёгкое желание подкрепиться, так хорошо знакомое ему, когда он, задержавшись в очередной раз в поездке, возвращался домой на троллейбусе, мечтая о поджаренной на подсолнечном масле картошечке, представляя аппетитную корочку и явственно ощущая запах жареного лука. Голод пронзал всё его существо – существо в виде жалкой и грязной дворняжки, стоящей у вонючих мусорных контейнеров.
Тряпкин оглядел нового себя – какой ужас!
Из подъезда дома вышла на удивление красивая девушка в наброшенном поверх халата стильном, длиннополом плаще с помойным ведром в руке и, направившись к ближайшему контейнеру,  с брезгливым выражением на лице опрокинула туда содержимое ведра.
– А это тебе, Тузик!
Кость, завёрнутая в промасленную бумагу, упала на грязную землю, но он тотчас схватил её вместе с бумагой и отбежал за бетонную оградку ограждения.
Тузик! Значит, он теперь – Тузик! Вот те на! Превратился в бездомную собачку?
«Короче, религию придумали индусы: что мы, отдав концы, не умираем насовсем», –  пронеслись в голове слова из песенки Владимира Высоцкого. То, что Петя Тряпкин умер, теперь ясно. Но почему ему опять не повезло? Неужели не могла его душа вселиться в какую-нибудь вольную птицу с ярким оперением, живущую на одном из островов Тихого океана, где всегда лето и всего в изобилии? Где не надо дрожать от порывистого ветра, отряхиваясь от мокрых хлопьев валящегося с неба снега. Или на худой конец, в изящного дельфина, разрезающего изумрудные волны тёплого моря со скоростью судна на подводных крыльях.
Эк его опять угораздило!  Как бился он в той жизни за кусок хлеба, так и сейчас сражается. За что боролись – на то и напоролись! Так говаривал, бывало, его начальник.
Но почему он помнит всё из прошлой жизни? Впрочем, к этому вопросу он ещё вернётся. А пока надо хоть немного утолить терзающий его сильный голод.
К своему удивлению, теперь он располагал острыми зубами. Кость была мягкой, хорошо проваренной и ещё хранила ароматы всего первого блюда. Тузик-Тряпкин сноровисто удалил куски бумаги, зажал кость между лапами, чётко ощущая весь спектр заложенных в то самое блюдо ингредиентов. То, что это был борщ, он нисколько не сомневался и даже повернул лохматую голову в сторону подъезда, как бы отыскивая среди окон дома то самое окно. За занавеской его должны стоять та самая кастрюля с борщом, и нашинкованная свеколка и капусточка наряду с янтарным лучком оттенялась свежим укропом, брошенным хозяйкой в самом конце приготовления.
Тузик поднял морду и неожиданно издал короткий, скорбный вой. Он зазевался лишь на мгновение, но этого ему как раз и не следовало сейчас делать. Из-за мусорного контейнера молнией метнулся рыжий Полкан. Он выхватил кость и с грозным рычанием улёгся на бетон неподалёку.
Полкан и  не собирался далеко отбегать с добычей. Куда ему, дохлому Тузику, тягаться с Полканом – грозой всех дворовых собак! Да его даже хозяйские овчарки, ризеншнауцеры и боксёры с доберман-пинчерами предпочитают обходить стороной на прогулке, а дистрофичный  Тузик не достанет даже до плешивого брюха!
Грозный пёс с явным наслаждением  обгладывал свеженькую косточку, получая двойное удовольствие как от еды, так и от вида Тузика, изо рта которого выступила обильная слюна.
А Тузик не мог оторвать свой взгляд от Полкана, который, явно рисуясь, поворачивал кость то так, то эдак, время от времени прекращая грызть её, закатывая усталые глаза и поглаживая глянцевую поверхность добычи длинным языком. Нет, это зрелище явно было из разряда садистских шоу.
Тузик повернул свою морду к хмурому небу и жалобно завыл, вкладывая в своё произведение и невыразимую боль от внезапной потери, и разъедающую всё его существо горечь за несправедливое устройство мира, и призыв к высшим силам во что бы то ни стало исправить его ужасное положение.
Однако вой этот кроме Полкана никто не услышал. А Полкан, хотя и не был голодным, продолжал просто издеваться, громко чавкая и кося то и дело на Тузика озорным глазом. Кто знает, может вошла в него в своё время душа какого-нибудь прирождённого палача, да так и задержалась надолго в косматом и оборванном большом кобеле.
Тузик понял: кость для него пропала, и надо срочно искать замену. Он бросил прощальный взгляд на Полкана и побежал  по городу, стараясь держаться от людей подальше. В жизни бродячей собаки опасностей и так хоть отбавляй, а от двуногих и непредсказуемых существ можно было ожидать чего угодно. От брошенной доброй девочкой конфетки до сетки живодёров или пули скучающего охранника, выпущенной забавы ради из травматического пистолета...

***

Прошёл месяц.  Пригрело солнышко, и это само по себе радовало, так как уже не приходилось, как зимой,  дрожать на промозглом ветру, отыскивая более или менее подходящее место для ночлега. Что занесло его к тому новенькому, стоящему на отшибе от многоэтажных домов коттеджу, он уже и не помнил. Здесь и еды подходящей вроде бы не было.
Строение было возведено совсем недавно, и ветер доносил густые запахи свежей древесной стружки и краски, а черепичная крыша поражала своим неповторимым, редким в этих местах изяществом.
Из-за угла показался сверкающий обводами джип, и Тузик нырнул в кусты. Улёгшись на только что проклюнувшуюся траву, через недавно распустившиеся листочки он мог видеть всё, что происходит. А его никто не мог заметить. Если, конечно, в кусты не сунутся.
Из машины вышел здоровенный верзила с бритым затылком. Он достал из неё бутылку шампанского, коробку конфет, хлопнул дверцей. Затем из автомобиля вышла Настя, Настя ...Тряпкина. В новом платье с глубоким вырезом сбоку, открывающим её крутые, весьма привлекательные бёдра в чёрных колготках.
Она достала из сумочки зеркальце, поправила локоны белокурых волос:
– А если твоя супруга заявится?
– Не заявится! - уверенно заявил верзила, - у неё аэробика, потом сауна, бассейн и массажистка. Не меньше трёх часов. За это время мы сколько  раз успеем... перепихнуться?  В первый раз что ли?
– Ты два года так говоришь, – с укором в голосе сказала женщина.
Два года! Тузик чуть было не издал жалобный стон. Он мотался по командировкам, брал подработки, суетился весь день, а она в это время! Вот сука!
Мутная слезинка выкатилась из одного глаза и застыла на чёрном носу. Парочка прошла в коттедж, а он всё ещё осмысливал увиденное и услышанное. Ну что ж, теперь его дело собачье... Да и что он теперь может предложить?  Если в своё время Настя не раз пеняла на его не всегда великую потенцию. Верно, получалось у него не так часто, как её того хотелось. Набегаешься на работе, изнервничаешься...
Остаётся выть под окнами, да и то с оглядкою...
Прошло десять минут, а Тузик всё лежал в кустах. Вдруг он услышал шум двигателя другой машины. Из автомобиля вышли двое. Донеслись голоса:
– Установим, как в прошлый раз - под днище...
– А проверит? Он стал осторожнее...
– Это я предусмотрел! Тронет - и ему тоже по ходу хана! У  офиса, тем более, не сможем. Там охрана, центр города. А два дня в неделю он сюда с секретаршей приезжает кувыркаться. Не всегда в одно и то же время, хитрый! Подстраивается под обстоятельства...
Через листву Тузик увидел двух парней спортивного вида. Они крадучись приблизились к машине, засуетились внизу её...
...А он лежал и думал, думал...
Парни отъехали, но недалеко. Их скромненький «Фиат» встал так, что сидевшим в машине был хорошо виден и джип, и  коттедж.
Тузик выбрался из своего импровизированного логова, решительно направился по направлению к джипу, а потом полез под днище. Он без труда отыскал пахнущее толом устройство и, нащупав острыми зубами разноцветные проводки, рванул что было сил!
– Ты видел? – заорал на напарника сидящий в машине, – нет, ты видел? Собака-смертник! Где он взял эту собаку?!
От взрыва почти все стёкла в коттедже и в ближних домах полопались, а клубы дыма от горящего джипа были видны из других районов города. Где-то вдалеке раздался вой сирены пожарной, а может быть, милицейской машины.
Но какое это теперь имело значение?
Потревоженные птицы с ближайших деревьев поднялись очень высоко в небо, и прильнувшая друг к другу испуганная парочка в одном из разбитых окон, конечно же, не могла знать, что одна из этих птиц смотрит сейчас с неба на  них.
Потому что именно в неё вселилась душа Петра Тряпкина...
 Войко и Василиса

Лето быстро проводило загостившуюся весну и дружной, зеленой волной хлынуло на рязанскую землю. В июне даже долгого дня не хватает, чтобы переделать все дела в поле. Оттого на дальние покосы косари выезжали вместе с бабами, малыми детками и грудными младенцами. Отправлялись туда всем селом и стояли там вплоть до окончания страды. Располагались вдоль Оки и Прони, ставили походные навесы под сень деревьев и жадно набрасывались на работу: в эту пору дорога каждая минута.
С утра аромат вьюнка сливался с ароматом болиголова и других трав, запах свежескошенной травы веселил, и, казалось, вся природа, празднуя, вышла на праздник сенокоса, а не только косари в белых просторных рубахах, да крепкие девки в нарядных светлых сарафанах. По обычаю заводили задорные песни, и слышны они были далеко от покосов.
В этот июньский день 1237 года солнце палило немилосердно. Подручный и племянник рязанского кузнеца Надежи –  молодой кузнец Войко, сидя на телеге и подстегивая пегую кобылку, не раз пожалел, что не испил попутно из колодца студеной водицы. Строго наказал ему наставник доставить вовремя косарям косы-горбуши, грабли, топоры и даже неизвестно для чего понадобившуюся в поле лопату.
Был Войко златокудр и сероглаз, да вот беда: к восемнадцати годкам Бог, отмеряв девять вершков росту* и наградив парня широкими плечами, не дал ни усов, ни бороды, а лишь пух над верхней губой. К тому же, словно в насмешку, рассыпал в изобилии по лицу Войко озорные веснушки. Да и курносый нос вместе с подбородком и ямочкой посередине, по мнению юноши, не добавлял его облику мужественности.
Дядька Надежа сказывал: внешне похож Войко на мать, его сестру, а крепкой статью вышел весь в отца. Был тот смелым ратником и сложил свою голову в кровавой сече на реке Калке. В тот далекий год исполнилось Войко четыре года, и по рассказу дядьки, издалека явился в половецкие степи чужеземный народ с восточных степей – жестокий, многочисленный, невиданный и незнаемый. Надежа говорил, что жестоко побили пришлые завоеватели половцев, а половецкий хан Котян обратился ко всем русским князьям за подмогой, говоря:  «Татары отняли нашу землю нынче, а потом вашу возьмут, так защитите нас; если не поможете нам, мы сегодня будем убиты, а вы завтра».
Выступили русские князья, хотя и не все, удалось все-таки собрать им большое войско. Но лишь десятая часть русских воинов возвратилась с той жестокой битвы, с горечью рассказывая о предательском поведении половцев, бежавших с поля боя и небывалых потерях дружинников. Отважно бился с врагом отец Войко – Ладимир, много татар положил, но пал, сраженный стрелой ханского лучника.
Не довелось матери Войко похоронить убитого мужа, крепко опечалилась и слегла она. Через полгода остался юноша круглым сиротой. Храни Господь дядьку Надежу и семью его – прослышал о беде, приехал издалека в другое княжество и взял к себе, а когда подрос Войко, и ремеслу обучил.
Освоил Войко все премудрости профессии. Теперь старый кузнец поручает не только простую, но и довольно сложную работу: ковать мечи, наконечники копий и стрел для дружинников князя и ополчения. Сам немолодой Надежа числился давно уже в народной рати, сокрушаясь, что ополчению чаще приходится  помогать князю в междуусобицах, чем оборонять русскую землю от кочевников. С этой весны он и племянника начал учить боевому искусству. Научился Войко ездить верхом, биться на мечах и особенно любил стрелять из арбалета. Дядька хвалил его за каждый меткий выстрел, приговаривая: раз нет у него сыновей, а есть только две дочери, дело старого кузнеца продолжит племянник Войко.   
Надежа гордился Рязанью, ведь буквально на его глазах город вырос, как центр ремесел и торговли, достигнув к рубежу столетий бурного расцвета. Дядька Надежа рассказывал Войко об искусных литейщиках, ювелирах, гончарах и косторезах, многие из которых также хорошо знали и ценили опытного кузнеца. Ремесло процветало. И не случайно по всем княжествам успешно расходились кухонные горшки, посуда с красивым орнаментом, гвозди, замки, золотые, серебряные и медные украшения, костяные гребни. Да что говорить: рязанские оружейники умели изготовлять такую сталь, что и перед воинами других княжеств было не стыдно.
Гордился Надежа и белокаменной резьбой искусных рязанских мастеров и обширным рязанским Кремлем в виде неправильного прямоугольника, ограниченного реками и оврагами. Город находился на восточных рубежах Руси и был укреплен земляными валами и дубовым тыном. Четыре угловые башни были восьмигранные. Особенно нравилась Войко каменная Борисоглебская башня, смотрящая на спесивую Москву, в то время как Рязанская башня выходила на торговую площадь, Безымянная башня смотрела на Оку, на Рыбацкую слободу, а Тайницкая – на Трубеж и на остров. 
Все эти воспоминания пронеслись в голове юноши не случайно. Разные высказывания приходилось слышать ему и от ратников и от заезжих купцов, которые поведали, как прошлой осенью конники военачальника Субэдея по приказу Бату-хана обрушились на Волжскую Булгарию. Они пролили немало крови в стране, граничащей с Рязанским княжеством. Ратники говорили: сейчас татары далеко, и если не подойдут к нашим границам до холодов, можно спать спокойно, потому, что в зимнее время они никогда не нападали. 
Однако солнце припекало все сильнее, и Войко вновь вспомнил о мучащей его жажде. Песня девушек, копнящих сено в стога, становилась все слышнее, и он решил испить воды на первом же подвернувшемся полевом стане.
Свернув с большой дороги на проселок, вскоре натянул поводья, поневоле залюбовавшись девчатами, которые дружно работали граблями и успевали петь при этом. У ближнего стога он увидел знакомую фигуру. Неужели это она – Василиса! Всего, наверное, год не видел он дочку знакомого гончара, а как она похорошела! Из тоненькой девочки превратилась в статную красавицу. Черные, цвета вороньего крыла косы, уложенные кольцом, все такие же тугие, волшебные, а щеки разрумянились от работы, оттого синие глаза под стрелочками стрелочек бровей стали еще краше.   
Войко смущенно отвернулся, но пылающие щеки и уши выдали его с головой. Признаться, он не раз и не два вспоминал Василису, надеялся, что увидит ее и заговорит. А повстречав, был не в силах вымолвить ни звука. Как назло, в горле у него пересохло, и было непонятно, то ли жажда виновата, то ли вспыхнувшее с новой силой горячее чувство. А тут еще девчата-подружки, завидев молодца и закончив куплет песни, расхохотались во весь голос:
– Что, нравится? Так засылай сватов! – озорно высказалась толстая баба на стогу сена. 
– А вот и пришлю, – неожиданно для себя выпалил Войко.
– Здравствуй, Войко,  – ободряюще проговорила Василиса, – рада тебя видеть. Как дядя, как жена его?
Войко был несказанно рад такому повороту событий и кратко поведал девушке о дядиных делах и работе в кузнице, не забыв рассказать о своем сегодняшнем поручении. 
– Жарко сегодня, – вздохнула девушка. И как-то по-особенному вгляделась в лицо своего собеседника. Будто впервые увидела его. И прочел в ее взгляде Войко нечто такое, что многое сразу встало на свои места, солнечный шар не палил уже столь рьяно, а путь до нужного места не казался таким длинным.
– Василиса, – начал он и осекся, – я ведь серьезно насчет сватов…
Войко взял девушку за руку и почувствовал, как большим огнедышащим молотом застучало его сердце. Словно начал ковать он нечто волшебное и до сих пор неведомое. И самое интересное: каким-то шестым чувством, на уровне подсознания уловил: она чувствует то же самое.
– Ты, наверное, пить хочешь? – вдруг переменила тему девушка, и молодой кузнец благодарно кивнул. 

  *** 
В час Дракона** хан Бату возлежал на шелковых подушках в своей походной юрте, обгладывал массивный бараний крестец, запивая кумысом из серебряной пиалы, и размышлял. Ему не исполнилось еще тридцати, но его не зря многие называют великим. Да, он жесток, коварен, беспощаден к врагам, но иначе нельзя, ведь Бату – внук Чингис-хана.
Его отцом был Джучи – старший сын великого завоевателя. В год, предшествующий рождению Бату, монголы покорили племена Забайкалья и Енисея, и сам Бату появился на свет на этих землях. Разделив владения между сыновьями, Чингис-хан отвел Джучи самые значительные земли по площади. Туда вошли богатый Хорезм, обширная Западная Сибирь и даже Урал. Великий завоеватель сказал старшему сыну, что тот получит, кроме того, все те земли на Западе, куда доскачут выносливые монгольские кони.
Однако Джучи не стремился на Запад, после ряда походов сильно изменился, перестав одобрять завоевательную политику отца, и поэтому не оценил по достоинству его щедрость. Дошло до того, что старший сын великого завоевателя народов стал отказываться от участия в кровавых набегах, ввиду чего отношения между первенцем и Чингис-ханом обострились до предела.
 Бату отхлебнул из пиалы кумыса и тяжело вздохнул. Он знал, что его дед к старости стал очень подозрительным, поэтому хорошо понимал: с учетом того, что у отца немало недругов среди близкого окружения Чингиз-хана, добром это не кончится. Так и вышло. Весной 1227 года Джучи выехал на охоту и был найден мертвым в степи. Убийц никто толком и не искал, уверенность, что это было сделано по прямому указанию Чингис-хана, витала в воздухе монгольских юрт. 
Жаль отца, но Бату был из другого теста. Для него жизнь отдельного человека значила не больше, чем жизнь ночного мотылька, случайно залетевшего в его уютную юрту. Он ставил перед собой цели и достигал их любой ценой, даже ценой немалой людской крови. Бату мог уважать себя уже сейчас, после того, как его войска прошли всю Монголию, через проходы в горах вырвались в казахские степи, достигли берегов Аральского моря, а затем двинулись дальше на запад.
Страшно вспомнить: основная часть этого пути проходила по пустыне Бет-пак-Дала, где растет один карагач и верблюжья колючка. Но смелый замысел опирался на мысль использовать в пустынях и голодных степях снег вместо воды. Это спасло людей и коней, а на пути от Арала через плато Устюрт к Волге кое-где попадались убогие караван-сараи и колодцы с водой.
Они двинулись в поход в 1235 году и прошли пять тысяч километров. Переход был тяжел, но больших потерь удалось избежать. Разумеется, жестоких завоевателей никто не встречал с миром, и в конце пути, в низовьях широкой реки монголов ожидали военные действия против половцев. Поскольку в среднем отряды продвигались на 25 –30 километров в день, поход завершился лишь осенью 1236 года.
Первые победы в ранних набегах на половцев вселили в Бату пьянящую уверенность в своих силах, а битва на реке Калке показала: монголы могут осуществить задуманное Чингиз-ханом и покорить всю Европу. Храбро бились тогда с ними русские воины, но у них не было единого командования. Раздробленность и взаимное противоборство русских земель становилась для внука Чингис-хана козырной картой.
Перед новым походом пришлось провести экстренную мобилизацию. Огромные армии были заняты на усмирении мусульман Персии и на несении службы в Китае. Десять тысяч самых лучших воинов постоянно находились с ханом Бату, составляя его личную гвардию. Перед Бату лежала огромная и непонятная Русь. Понимая недостаточность сил своей армии, он провел экстренную мобилизацию. Из каждой монгольской семьи взяли на службу старшего сына.
Бату родился в год змеи. В год смерти отца ему исполнилось 18 лет. Вскоре состоялся курултай, которому предстояло выбрать преемника умершему правителю. Для многих старейшин приказ Чингис-хана избрать наследником Джучи его сына Бату был неожиданным, ведь он не успел к тому времени проявить себя великим полководцем или политиком. Однако перечить грозному повелителю никто не осмелился, и на   курултае Бату был единогласно избран преемником отца.
Впрочем, никакой реальной власти Бату тогда не получил. Командование войсками в тот год было поручено самому старшему из сыновей Джучи – Орду-Ичену.
Но Бату умел ждать. Летом 1227 года умер великий Чингис-хан, переживший старшего сына меньше, чем на полгода. Бату должен был отправиться в Монголию на курултай, который должен был избрать преемника Чингис-хану. На этот высокий пост прочили другого сына Чингис-хана – Угедэя, и это обстоятельство не сулило Бату ничего хорошего. Он знал, что его отец и Угедэй недолюбливали друг друга. Однако его дядя сразу же после избрания не только подтвердил титул Бату, но пообещал помочь ему в завоевании земель на Западе.
Бату решил: он завоюет себе новые территории именно там, и  когда военные действия в Китае с падением династии Цинь были завершены, понял: его час пробил. На очередном курултае в 1235 году было принято решение послать его в большой поход в числе других двенадцать царевичей – внуков Чингис-хана, которые были не прочь поживиться богатой европейской добычей. Бату прекрасно сознавал: надо действовать быстро и решительно, чтобы не потерять и эти, еще не завоеванные владения. У него созрел план.
Бату понимал: гордые внуки Чингис-хана никогда не признают своим предводителем полководца, менее знатного, чем они сами. И хитроумный Угедэй не стал назначать его, предоставив царевичам возможность самим избрать себе предводителя. На этот пост мог претендовать любой.
Но для выдвижения в предводители именно Бату было три причины, и их нельзя было не принять во внимание. Он, в отличие от молодых внуков Чингис-хана, имел настоящий боевой опыт, сопровождая в 1221–1224 годах военачальника Субэдэй-багатура и его соратника Джэбэ-нойона в успешных походах на Хорезм и на половцев.
Бату хан отставил в сторону пустую пиалу и погрузился в воспоминания. Тогда он сделал выводы из трагической судьбы своего отца и постарался, чтобы решающий сбор перед походом происходил в его владениях. Кроме того, Бату заранее позаботился о комплектовании своего войска из воинов лояльных ему местностей и, наконец, смог тонко сыграть на противоречиях между внуками.
План удался, его избрали предводителем, и ранней весной 1236 года монгольская армия выступила с верховьев Иртыша и с Западного Алтая. Пройдя широким фронтом по степям, уже  к июню монголы поили лошадей из Волги. Здесь решили разделиться. Субэдей-багатур двинулся на Волжскую Булгарию. Бату с главными силами напал на  половцев, мордву и черкесов, завладев к началу 1237 года всем степным пространством от Каспийского до Азовского моря. Здесь, в раздольных степях с сочными травами монголам можно было передохнуть, чтобы набраться сил перед решающей схваткой.   
Волжская Булгария была когда-то могущественным и богатым государством, но в ту пору представляло формальное объединение враждовавших между собой княжеств. Это обстоятельство использовал Субэдей, умело вбивая клин между враждующими булгарскими князьями.
Бату усмехнулся, встал и прошелся по юрте. Разве мог он предвидеть такую удачу? Глупые правители карликовых государств поверили монголам. Князья полагали, войска Субэдея помогут в притязаниях на престол всего Булгарского царства. Некоторые даже встали на сторону монголов, надеясь, что те поддержат в борьбе с их противниками.
Через год Волжская Булгария была повержена, а войска монголов прошли по всей стране огнем и мечом, сравняли с землей города: Булгар, Биляр, Кернек, Жукотин и Сувар, истребив большую часть населения, не пожалев ни стариков, ни детей. Субэдею и Бату было безразлично, что вскоре некоторые из булгарских князей, прежде принявшие его сторону, забили тревогу и подняли восстание. Монголы безжалостно подавили его, истребив население тех городов, которые осмелились прекословить им. 
Бату бросил взгляд на обглоданный бараний крестец, вспомнив древний монгольский обычай. По нему тот человек,  кому предоставлено почетное право разрезать крестец на пиршестве, берет в правую руку нож, трижды проводит по курдюку острием ножа и после этого с правой стороны отрезает длинный и тонкий ломоть, который передает другим гостям, как бы делясь с ними удачей в жизни. Такой же богатый кусок отрезается с левой стороны, затем снова с правой.
Бату усмехнулся. Не так ли Бату сначала расправился с половцами и черкесами, стоящими на южных подступах к русским княжествам, а Субэдей разгромил некогда сильных булгар, прикрывавших Русь с Востока?
Бату рассмеялся. Резким движением он брезгливо отбросил бараний крестец от себя далеко в сторону. Теперь никто и ничто не препятствовали Бату-хану отправиться в поход на огромную, богатую и загадочную Русь. 

***
Из всех рек, которые видел за свою короткую жизнь Войко, больше всех ему нравилась чистая река Проня. Столько звонких ручьев впадает в нее! Наверное, не менее пятидесяти. Ближе к устью спокойно течет она по широкой луговой пойме, а в верховьях озорничает на перекатах, словно танцует меж камней.
Войко и Надежа часто рыбачили вместе в районе устья этой реки. Сюда заходила рыба из Оки. Удавалось выудить изрядно и леща, и крупного окуня. Порой в улов попадался жерех, сазан, язь и чехонь, а про плотву и ерша и говорить не приходилось, настолько часто попадались они на удочку.
Надежа сызмальства знал все рыбные места и охотно раскрывал секреты племяннику. На стрелке, где сливаются воды Прони и Оки, они лавливали щуку и судака на блесну, которую сами же и изготавливали. Река Проня обычно замерзает в конце ноября – начале декабря, вскрывается ото льда в первой декаде апреля, так что время у них для рыбалки было предостаточно.
Вот и в тот вечер, как только закончится работа в кузнице, наметили рыболовы махнуть на Проню. Именно здесь решил Войко спокойно поговорить с дядей о сватовстве. Не в кузнице же, под грохот молота и лязг металла такие важные темы обсуждать. 
Не без улыбки вспомнил юноша, как приходили  к ним в дом сватать старшую дочь кузнеца Надежи – Градиславу, как после ухода сватов супруга кузнеца Аграфена Зосимовна связала все кочерги и ухваты вместе веревкой, а на вопрос младшей дочери, для чего это надобно, отвечала: «На удачу».
Вот и пришла тогда удача. Сыграли осенью свадьбу с молодым купцом, а через год появился у кузнеца Надежи первый внук. А сейчас спустя пять лет видно: дружно и в любви зажили молодые. Вот уже трое внучат подрастают, радуя деда. Значит, не зря кочерги и ухваты в узел вместе завязывали…
Не считал себя робким Войко, а  тут заробел. Уже наживку нацепили и удочки забросили, а он все никак не мог приступить к важному разговору. Тут уже сам кузнец не выдержал:
– Давай-ка, выкладывай думу свою сердешную.
Хотел Войко спросить, как это догадался Надежа, да засмущался опять. А тот только в усы усмехнулся:
– Третий день ходишь сам не свой. Слепой и тот по твоим вздохам сообразит, не то, что я… Ты скажи, сильно любишь ее? 
Выложил все, как на духу Войко. Сердце его, взлетев к небесам, вдруг застыло на высоте, перепугавшись: а ну как откажет ему Василиса? А кузнец положил ему на плечо свою заскорузлую огромную ладонь и вымолвил:
– Все будет хорошо…
И бросив взгляд на ровную гладь реки и не обнаружив поплавка в виде раскрашенного гусиного пера, Надежа воскликнул:
– У тебя клюет, рыбак! Вот влюбленный чудило!
Уже дома порешили: сватов засылать к гончару 7 июля. Это число, по мнению Аграфены Зосимовны, в их доме счастливое. Стало быть, именно в этот день и надо на заходе солнца во избежание сглаза посетить дом гончара. Надежа попросил составить компанию зятя, тем более, купец Антип за словом никогда в карман не лез.   
Никогда еще время не шло для Войко так медленно, как в ту неделю. А кузнец, видя его волнение, лишь ухмылялся в густые усы: никуда, дескать, не убежит девка! Никуда? А ну как другой сосватает? Ведь всем взяла Василиса  – и красотой и фигурой! 
В ночь на седьмое число сон никак не шел к Войко. Он вспоминал и тот день, когда впервые увидел Василису и последнюю их встречу, а душа его волновалась, как лист на ветру. В доме кузнеца разлука подружилась в эти часы с бессонницей, и до утра они водили хоровод по спальне юноши.
А наутро, едва он проснулся от луча солнышка, заглянувшего в комнату, как ощутил запах свежеиспеченного хлеба. Это Аграфена Зосимовна постаралась, ведь румяный каравай от сватов в подарок был старой традицией. Войко знал, что сначала родители невесты поговорят со сватами о чем-нибудь второстепенном, не имеющем никакого отношения к жениху, или к невесте. А потом  наступает самый важный момент: полагается принять или отказаться от хлеба. Вот почему он  смотрел на каравай с огромной надеждой, словно именно от него зависела его судьба.
В этот день, как ни старался в кузнице Войко, поначалу все валилось у него из рук. А кузнец Надежа, видя такое состояние, наоборот, подгружал его работой, благо заказов было достаточно – макушка лета, люди не на печи сидят – в поте лица трудятся.
Войко, в конце концов, взял себя в руки – он же мужчина. Прилежно и усердно выполнил всю работу в кузнице. Вечером решил, несмотря на усталость, дождаться возвращения сватов. Антип зашел на закате, они с Надежей прихватили с собой по большому бочонку ола и меда, бережно приняли из рук Аграфены Зосимовны каравай и на нарядной телеге кузнеца отправились к гончару.
Войко сел на крылечке и стал терпеливо ждать, несмотря на увещевания тетки. Этот час показался ему невыразимо длинным. Наконец, раздалось цоканье копыт, и из ночной темноты вынырнула знакомая телега. Надежа и Антип были слегка навеселе, вероятно, хорошо попробовали ол и мед у гончара. Войко увидел в руках Антипа нетронутый каравай, и земля словно закачалась у него под ногами. Он вскочил и помчался прочь, не слыша успокаивающих голосов за спиной.
Ноги сами вынесли его к тому месту, где маленькая Серебрянка впадает в большую реку, и только тут он смог перевести дух. Ему хотелось броситься в Оку и плыть, плыть, плыть непонятно куда. Почему так произошло? Неужели его обманули его глаза? А сердце? Разве оно не беседовало с ее сердцем, и то сердечко разве ему не отвечало: Василиса к нему так же неравнодушна…
Не только хохочущая в ночной мгле птица, даже звезды, казалось, смеялись над Войко…
– Дурачок,  – услышал он вдруг милый голос, – какой же ты дурачок!
– Василиса! Но… как ты… нашла меня?
– Глупый! Я же чувствую… я поняла, где ты. Неужели ты не знаешь, что по обычаям родителям невесты нельзя сразу давать свое согласие, неужели тебе никто не говорил об этом? Надо засылать сватов еще раз, может быть даже два раза, понимаешь? Такой обычай, и не нам менять его…
– А ты… ты согласна? – выдохнул обалдевший Войко.
Девушка подошла к Войко вплотную. Внезапно порывисто обняла и поцеловала прямо в губы. А потом резко повернулась и исчезла во тьме, оставив юношу наедине с новыми думами.
Но уже приятными…
***
Бату-хан был в хорошем настроении. Но не пиала араху*** так развеселила его, а хорошие новости. Бату всегда смотрел вперед и умел находить союзников. Потенциальными союзниками могли стать мордовские племена. Волжская Булгария и Русь обложила их данью, но и тем и другим этого было мало, и военные столкновения возникали постоянно. Бату знал, что два разорительных набега на мордву в 1226 и 1228 предприняли русские, мордовские племена не остались в долгу и ответили походом на Нижний Новгород.
Где теперь некогда Великая Булгария! Войска военачальника  Субэдея оставили от нее одни  развалины. Но великий русский князь Юрий II Всеволодович принял на своей земле булгарских беженцев и расселил их по русским городам. Это, по мнению Бату, было прямым вызовом монголам, не зря старейшины говорили: укрывший врага сам становился врагом.
 Бату понимал, с завоеванием его воинами Волжской Булгарии мордовские племена попытаются раз и навсегда освободиться также из-под русского влияния. Ему донесли, что часть из них готова перейти на сторону монголов, и вот только что, когда луч солнца через дымник юрты возвестил о наступлении часа змеи***, завершилась важнейшая встреча, на которой несколько мордовских князей выразили полную готовность присоединиться к войскам Бату-хана. Это была удача! Вышедшая к границам рязанских конница монголов нуждалась и в проводниках, знающих местность, и в пополнении запасов продовольствия.
Конечно, не все мордовские племена выразили готовность служить ему, но пусть обижаются потом на себя, решил Бату. Он не только не пожалует им богатую добычу, но найдет возможность припомнить это в будущем. У Бату отличная память, и он все равно когда-нибудь жестоко покарает отступников.
Внезапность и стремительность нападения, быстрый маневр и изматывание противника действиями легкой конницы Бату сочетал с предварительной разведкой. А она доносила: момент для нападения на Русь очень благоприятный. Приближение монгольских войск встревожило все русские княжества, но между ними не было единства, некоторые князья пытались откупиться, кое-кого Бату обманул, успокоив: он не будет на них нападать.
Но держать у себя в тылу возможного противника было не в правилах Бату. Всех, без исключения, будет ждать участь булгар. Бату выдвинул русским явно неприемлемое требование отдавать людей и следовать воле монголов, но даже собравшийся в Рязани совет рязанских, муромских и пронских князей, не пришел к однозначному решению воевать с монголами или нет.
Это радовало Бату, и он решил: как только встанет лед на реках, идти на Рязань! Бату вышел из юрты и приказал стражнику седлать коня. Ему не терпелось хотя бы издали взглянуть на Рязань. Добрым или злым городом она будет? По правилам монголов, города, подчинившиеся добровольно, получали название «гобалык». На них накладывали дань, брали съестное для воинов и лошадей, иногда требовали наложниц, но не жгли и никого не убивали.
Русский город «добрым» никогда не станет, промелькнула мысль, они не покорятся. Значит, по старинному монгольскому обычаю: после того, как из лука была выпущена первая стрела, а противник не успеет заявить о своей капитуляции, всякие переговоры прекращаются. И тогда город считался обреченным…
Бату-хан хотел взять небольшой отряд всадников, чтобы проскакать в сторону Оки, но Субэдей-богатур предостерег его:
– Великий хан! Это может быть опасно для вас! Разведчики доложили, войско рязанских князей выдвигается в нашу сторону. Мы можем напороться на их передовые дозоры.
Бату согласился с вескими доводами Субэдея, возвратился к юрте. Но потом резко взглянул на запад: русские выдвигаются вперед? Значит, уже в декабре все будет решено в ходе решительного штурма! Бату-хан возьмет этот город, он будет достоин и дальше носить высокое звание чингизида!
***
Расположенная на высоком обрывистом берегу над Окой, Рязань казалась Войко неприступной крепостью. Высокие земляные валы, огороженные дубовым тыном, были политы водой, которая застыла на декабрьском морозе и превратилась в ледяные панцири укреплений. Высота валов местами достигала 10 метров и была искусно увязана с  природным рельефом, окружавшим город и являвшимся отчасти его естественной защитой. Если смотреть с высоты полета птицы, то треугольный город со стороны полей был защищен дугообразно изогнутым валом из желтой глины, концы которого направлены к берегам Оки и Серебрянки.
Неприступной рязанская крепость виделась и многим защитникам города, вот уже пятый день отбивавшем атаки монголо-татар. Надежа три дня был рядом с ним на одном из бастионов, а потом отправился в кузницу – защитникам не хватало наконечников для стрел рязанских лучников. Тем более, арбалет Войко тоже нуждался в них. Немало врагов пало уже от метких выстрелов молодого кузнеца-ополченца.
Сейчас ему уже не было так страшно, как в первый день декабрьского штурма, когда с крепостных стен он увидел огромное и свирепое войско монголов. По рядам рязанцев пронесся тяжкий вздох: они увидели отрубленные головы с запекшейся кровью на высоких пиках, и кто-то признал убитых земляков. Войко еще крепче сжал рукоять меча: отомстим!
Вскоре можно было хорошо разглядеть врагов и их вооружение. На монголах были металлические шлемы, а грудь всадников защищали кожаные панцири. Он видел: основную ударную силу противника составляла конница. Многие всадники имели два-три лука, веревочный аркан, топор, хорошо владел саблей. Лошадь воина покрывалась шкурами для защиты. Голову, шею и грудь воина защищали железный или медный шлем, панцирь из кожи. Блестели кривые сабли. У некоторых всадников были арбалеты, копья, топоры, металлические крючья на длинных пиках, кистени с цепями, на которых болтались металлические гири. 
В первые же минуты дикого натиска Войко прицелился и пронзил стрелой из своего арбалета в глаз голову одного монгола, который моментально упал с коня. Странно, но он даже испытал странное чувство удовлетворения. Это задаток за вероломно убитого молодого князя Федора Юрьевича, жена которого греческая царевна Евпраксия в горе бросилась из своего терема с сыном на руках и оба забились насмерть, подумал Войко. С болью восприняли рязанцы известие о злодейском убийстве монголами одного из князей – Федора Юрьевича, который решил выступить в роли парламентера, попытавшись оттянуть начало штурма, и отправился с дарами в стан врага.
И сердце Войко, в котором был заветный уголок для любимой женушки, ожесточилось еще больше на врага, достойного лишь скорейшей смерти. Поражая поганых недругов, молодой воин с огромной благодарностью вспоминал уроки военного искусства, полученные при рязанском ополчении и преподанные лично кузнецом Надежей.
«Как там родная жена моя милая Василисушка», – все эти дни думал Войко. Вот уже два месяца как сыграли они веселую свадьбу, но мирную жизнь молодых омрачило нашествие несметных полчищ воинственных монголов. Молодой воин знал: жена его в эти дни также тоскует, с тоской и любовью ожидая возвращения любимого.
В первый же день Василиса принесла покушать мужу пирожков из русской печи, но на крепостных стенах было находиться небезопасно – в любой момент могла начаться новая атака, и, пригубив ароматного квасу, Войко поцеловал в губы жену, наказав немедленно уходить и никуда не отлучаться из дому.
На третий день жестокой и немилосердной битвы монгольским копьем был поражен Антип, а на пятый день не стало любимого дядьки Войко – кузнеца Надежи, вернувшегося в ряды защитников из кузницы. Надежу поразила монгольская стрела, и кузнец, как и Антип, умер сразу. Войко сам закрыл его глаза, а потом с еще большим ожесточением прицеливался. Разил и разил с крепостных стен ненавистного врага, который все прибывал и прибывал.
А ряды защитников Рязани с каждым днем таяли…

***
Еще до начала штурма злого города Рязани для Бату-хана в ставке монгольского войска был сооружен высокий красивый шатер, где один из двенадцати чингизидов принимал послов, гостей и военачальников с боевыми донесениями. Здесь он отметил гибель очередного злого города, спалив его дотла и отдав приказ безжалостно расправиться с захваченными русскими.
Не иначе, духи предков помогли хану. Совсем недавно, 16 декабря 1237 года чингизиды, участвующие в войне, вместе осадили Рязань. Сопротивление рязанцев было неожиданно сильным, и военная кампания у первого русского города могла затянуться. Но Бату и здесь обхитрил русских. Он знал, что потеряв надежду на помощь извне, князь Юрий после пяти дней кровопролитной осады готов пойти на сдачу крепости. И Бату предложил сдаться на выгодных условиях на милость победителя. 
Князь Юрий поверил хану, и защитники крепости, как и все население, заплатили за это собственной жизнью*****. Монголы учинили в Рязани кровавую резню. Легковерного князя Юрия отвезли к стенам Пронска, где укрылась княгиня и его малые дети. Выманив из города жену Юрия, они без боя заняли этот город, а затем убили и самого князя, и его несчастную семью.
Под Пронском Бату избежал больших потерь, и очень гордился этим. Что же касается вероломства, то он никогда не чувствовал никаких угрызений совести. Он считал, что обхитрить врага любым, даже подлым способом, было гораздо лучшим вариантом, чем нести военные потери.
Теперь Бату наметил двинуть войска по льду Оки к Коломне.  Предстояло действовать в непривычных условиях – в лесах, занесенных снегом. Стоять на месте и ждать в таких условиях Бату не мог, ведь если конница утратит подвижность, и маневренности у войска не будет, это грозит большой бедой. Бату хорошо понимал ситуацию. Каждый монгольский воин имел  трех лошадей, а стотысячный табун лошадей, собранный в одном месте, невозможно было прокормить при отсутствии подножного корма. Приходилось поневоле распылить силы. 
В шатер вошел его прославленный полководец Субэдей-богатур. Сверкая единственным выпученным глазом, он доложил хану о захваченном русском смельчаке, который сумел ночью незамеченным проникнуть в расположение ставки, а затем почти вплотную подобрался к месту, где находятся русские наложницы.
– Он убил двоих лучших твоих нукеров. И ты вместо того, чтобы отрубить голову, перевязал ему раны? – гневно спросил Бату.
Субэдей склонил бритую голову, ожидая приказа грозного хана.
Бату хотел было сделать хорошо известный всем приближенным знак – одно движение рукой, и человек лишается жизни. Он сотни раз подавал Субэдею именно такой знак, спустя мгновение приговор приводился в исполнение. Окровавленная голова летела на землю, и все было кончено.
Однако хан медлил, и его храбрый военачальник молчал, уставившись в расписной ковер на полу шатра, и покорно ожидал решения своего могущественного господина.
Похоже, русский не боялся смерти или намеренно искал ее, размышлял Бату. Так какой смысл мне способствовать его замыслам. Непонятно, чего добивался этот сумасшедший?
– Доставь его сюда и приведи половецкого переводчика, – приказал хан.
Вскоре в шатер хана двое охранников ввели высокого юношу с рыжими волосами. На его лице запеклась кровь, а правая рука была перевязана окровавленной повязкой. Руки русского были стянуты спереди толстой веревкой.
– Он говорит, его имя Войко, что означает воин, шел к нам из Рязани, а больше он ничего не желает говорить, – перевел половец, – просит вас проявить милость и убить его.
Бату встал со своего трона, приблизился к пленному и внимательно посмотрел ему в дерзкие глаза. Субэдей-богатур поклонился великому хану:
– Позволь, светлейший хан, подвергнуть его самым жестоким пыткам, вырвать ноздри, выколоть глаза и наказать за столь непочтительный ответ.
Субэдей встретился взглядом с Бату и отвел взгляд. За долгие годы совместных походов он понимал суть военных маневров и замыслов Бату, блестяще справляясь со своей задачей полководца, координируя взаимодействие отрядов, но так и не научился предугадывать все желания хана. Не сумел и на этот раз. Бату сверкнул очами и приказал:
– Пусть приведут сюда русских наложниц из того шатра.
Хан сел на трон и задумался. Он вспомнил беседу со своим учителем, когда будучи еще совсем юным, впервые спросил, что такое любовь. И старейший и мудрейший монгол не сразу ответил на вопрос.
Он раскурил трубку и сказал тогда так: «Есть старинная монгольская притча. Представь себе воду. Она может пролиться жестоким ливнем, разрушить все по берегам рек, вызвать наводнения и обречь миллионы людей на смерть. Но та же вода весной пробуждает от зимней спячки голодную степь и дает ей жизнь. Вода может топить корабли в море, убивая людей, а может спасти жизнь умирающему от жажды в пустыне. Так же сложна и любовь. Она может быть разной, и любовь непостижима…»
Воспоминания Бату прервало появление Субэдея и семи наложниц. Военачальник сам отбирал их из самых красивых девушек, захваченных в Рязани, и был рад случаю показать их правителю. Бату быстро поднялся с трона. Он сразу понял, что молодой воин постарается ничем  не выдать свою возлюбленную и даже не смотрел в его сторону. Бату приблизился к девушкам и тут же уловив молнии в глазах одной из них, указал на Василису.
– Прикажете привести эту великолепную русскую красавицу в вашу юрту? – поинтересовался Субэдей.
– Нет, – отрезал хан, – развяжите веревки русскому воину. 
И насладившись замешательством Субэдея, добавил:
– Седлайте коней и выделите отряд самых надежных нукеров. Пусть проводят этих двоих до первого русского сторожевого поста. Ты лично отвечаешь за их безопасность. А сейчас – уходите! 
Бату вспомнил мудрейшего из мудрейших и вернулся к своим сокровенным мыслям. Учитель еще пять минут курил тогда трубку, и, наконец, сказал такие слова:
«Вода подчиняется законам природы, а любовь неподвластна ей. Ведь она изменяет её законы».
   

Примечания:
 
*     1, 82 м    

**   8-00

***  араху, арьяху – спиртной напиток крепостью до 11% , полученный перегонкой кисло-молочных продуктов

****  10-00

***** По сообщению южнорусского летописца, татаро-монголы «изведше (из крепости) на льсти князя Юрия». Князь поддался «лести», т.е. обману.

  Пятое колесо
 
Пятое колесо догорало. Умирать не хотелось ...
Умирать никому не хочется. Но почему пятое, отчего догорало и зачем умирать?
………………………………………………………………………………………………
Вам непонятно? Ладно, тогда по порядку.
Начну, пожалуй, с того, что Вася Ивану сразу, как попутчик, понравился. И Иван к Васе тоже почувствовал тёплое душевное расположение. Это в долгой поездке не последнее дело, и дорога кажется короче, когда поговоришь о том, о сём, сам поделишься мыслями и внимательно выслушаешь собеседника. Сначала побеседуешь о деле, о погоде, о хоккее или футболе, а потом и по душам можно поговорить. Важно, чтобы человек попался хороший. Тем более, когда такая ответственная поездка - под самый Новый Год.
Кстати, Иван не особо расстроился, когда начальник отдела снабжения за пять минут до конца рабочего дня пригласил в кабинет и, заискивающе глядя в глаза, вздохнул:
– На тебя, Вань, одна надежда … Семёныч, как всегда, с радикулитом. Денис на сессии, остальные снабженцы – женщины. Кого пошлёшь? Получается: ты – самая подходящая кандидатура. Только что на оперативке у главного инженера всё по часам просчитали. Самое главное – привезти четыреста килограммов этого самого галлия. А быстро сделать сплав с двумя другими компонентами не проблема. Раз нас подвели поставщики, придётся гнать машину за полторы тысячи километров в Павлодар через степь. Если двое суток гнать туда, двое суток оттуда и день прикинуть на отдых, то должны успеть прокрутиться: проплавить, сдать в ОТК и отгрузить этим годом готовый товар. Заказчик серьёзный – космос!
Он опять вздохнул, а Иван махнул рукой, словно отгоняя подступившие сомнения, поинтересовавшись:
– Когда надо, Петрович?
– К двадцать седьмому.
Иван присвистнул. Ему почудилось: само время удивилось такому раскладу, обиженно застучав по круглому циферблату старинных часов в кабинете, а Леонид Петрович, словно оправдываясь, добавил:
– К вечеру.
И не дожидаясь встречных вопросов, уточнил:
– Машину к дальнему рейсу уже готовят. «Иж-фургон». Водителя подобрали молодого, но опытного. На рассвете в путь. Документы готовы, в бухгалтерии и в транспортном цехе тебя уже ждут. ..
…Пятое колесо догорало, умирать не хотелось.
Пятое потому, что запасное. Дело в том, что тряпки, пропитанные бензином, а за ними и четыре покрышки от «Ижа» давно сгорели, частицами вонючей сажи осаждаясь на лицах двух мужчин, однако поддержали огонь и продлили жизнь на некоторое время. Ведь холод беспощадно отбирал тепло, а ветер выдувал его в безбрежный степной океан, пронизывая тела насквозь подобно рентгеновским лучам.
– Читал где-то, – перекрикивая свист метели, признался Иван, – замерзать - не страшно. Как будто уснёшь.
– Как будто уснёшь … я тоже слышал про это, но может …– отозвался Василий.
Он закашлялся от едкого дыма, оглядел тёмную степь, как будто надеялся увидеть спасительный огонёк автомашины, как чудо, и грустно выдохнул …
… найдут?
– Может, и найдут, – таким же эхом отозвался Иван, – жаль, у этой машины только четыре колеса и лишь одна запаска. Эх, Васька …
Он заглянул в глаза попутчика, словно надеясь прочитать в них ответ на главный сейчас вопрос – жизни и смерти, и скорее подсознанием уловил: Василий думаёт о том же. Но в который раз не решается озвучить грызущую сердце думу: в трёхстах километрах от ближайшего посёлка в буран никто их искать не будет.
– Эх, Васёк, – продолжил Иван, – всегда надо надеяться. Даже, когда надеяться не на что.
Он похлопал Василия по закопчённой дублёнке, потопал одеревеневшими ногами и пошевелил монтировкой в горящем колесе, а тот улыбнулся и сказал:
– Скоро и пятое … догорит.
– Не скоро, – не столько себе, сколько попутчику соврал Иван.
– Врешь, Ванька, – беззлобно рассмеялся Василий, – на две трети нет его уже. Прогорит!
– Ну и прогорит, – махнул рукой Иван, – чего теперь! Давай лучше напоследок про самое хорошее в жизни вспомним! Самое яркое, да?
Он задумался.
– Про Веру? – спросил Вася.
– Про Веру! – отозвался Иван. Вот мы тут одни в степи, и с каждым она. Красивая!
– Очень! – подтвердил Вася, – ты прости меня.
– Ладно! – вздохнул Иван, – и ты меня прости.
– За что?
– Ну … что врезал … не сдержался. Вон какой у тебя, Вась, фингал под глазом! Если бы я стерпел – не дал бы в морду – не перевернулись бы и не разбили машину. Подъезжали бы уже к Павлодару за галлием этим.
– А правильно врезал! Как же тут стерпеть? Если бы я был женат, да узнал бы про свою жену такое, не знаю, что сделал бы. Хорошо мы … поговорили по душам.
– Ты её … сильно любишь?
– Сильно …
– И я сильно. Как сказал Серёга Есенин, точно не помню, но, кажется так: «Только мне не страшно, и в моей судьбе/непутёвым сердцем я прибит к тебе». Прибит я к ней сердцем, Васька!
– Так ведь получается: и я прибит. Вместе, выходит, мы прибиты! Да так, что не оторвать. Мы в степи одни. Кому тут врать-то? Вышло: оказались в одной лодке муж и любовник. А может, не случайно так сложилось, а?
Голос Василия предательски дрогнул. Он покосился на покорёженный остов машины. Потом уставился в уменьшившийся огонь от горящей покрышки, а Иван достал портмоне. Развернул, показал фотографию.
– В прошлом году? – заключил Василий.
– Точно! – подтвердил Иван, – знаешь, Вась, о чём подумал? Сам я во всём виноват. Такая женщина! Всё при ней! Хороша – не то слово! Чудо дивное! А я кто и что? Достоин ли всегда такой красавицы? Ведь любил, сильно любил, а не уберёг. Сколько раз она просила меня сводить куда-нибудь, сколько раз я отнекивался – то срочная работа, то хоккей по телевизору. Откладывал и в итоге получил такой результат! А, знаешь, как до свадьбы ухаживал? Какие цветы дарил? А потом …
– Цветы она страшно любит, – перебил Василий, – а когда удивляется, у неё глаза ещё больше становятся. И не поймёшь, больше в них голубого цвета или серого. И бездонные такие!
– Как у русалки.
– Ну да!
… Пятое колесо прогорело. Огонёк мигнул раз, другой и погас. Совсем. Стало темно. Умирать не хотелось.
– Вот и все – совершенно спокойно и нисколько не мрачно заключил Иван.
– Давай обнимемся что ли, – предложил Василий, – так теплее и громко кричать не надо, вон как буран разошёлся-то. Ты расскажи что-нибудь, не молчи.
Обнялись.
-– Помню ещё до свадьбы … как-то разговорились с Веруней про Москву… – на ухо стал рассказывать Василию Иван, – меня часто в командировки туда посылали. Я ей про Кремль, про зоопарк, а Вера, оказывается, ни в Москве, ни в Питере вовсе не была, и на метро ни разу не каталась. Вроде бы, какая невидаль, а ей хочется. Робко так спрашивает: может, в свадебное путешествие поедем в столицу? Сходим в театр, в Третьяковку. И на метро ты меня прокатишь. А я ей: Вера! Свадьба через месяц, ждать долго! Будет тебе и Третьяковка, и Русский музей, и то, что осталось от ВДНХ. Но хочешь, через три часа на метро будешь кататься?
– А она?
– Удивилась. Как это, говорит?
– А ты? На самолёте – в Москву?
– Зачем? На машине – и в Екатеринбург, там давно метро.
– Здорово! А она не знала?
– Представь, нет! Только, когда из Горнозаводска свернул на Верхний Уфалей и полетел на север, конечно, сообразила.
– Двести пятьдесят километров!
– Да ерунда, Вась, для бешеной собаки и триста километров – не крюк. Зато как она радовалась! Смеялась, как ребёнок. Мы катались на метро до закрытия. Ночью поехали назад. Я ехал, как хмельной. Любовь ведь то же вино. Представляешь, тормозит меня на выезде гаишник. Лейтенант такой-то, предъявите документы. А сам принюхивается.
Иван встряхнул притихнувшего Василия:
– Васька! Ты слышишь? Нет? Уснул? А я всё равно расскажу тебе до конца эту историю. Не употребляли ли, интересуется гаишник, спиртные напитки?
Василий стал оседать на снег, и Иван перехватил его чуть ниже, приподнял, взглянул на сомкнутые веки попутчика, зашептал:
– Не употреблял, говорю, лейтенант, ни грамма, а пьяный. Вы посмотрите на девушку в машине! Это она во всём виновата! Потому что нельзя быть красивой такой! Улыбнулся он, козырнул. Счастливого, мол, вам пути! А была пора сенокоса. Едем по полям, такой дух стоит, что через приоткрытое окошко волшебные ароматы с ног валят. На дороге никого! Остановил я машину возле ближайшего стога и на руках отнёс к нему Веру… такое чудо там произошло – словами не передать! Что-то меня тоже в сон клонит. Давай вместе, Вась, уснём …
Иван повалился набок, увлекая в снег отяжелевшего попутчика, но продолжал говорить:
– Мне кажется, буран успокоился. Кажется, не заснеженная это степь, а то самое свежескошенное поле с лютиками, вьюнками и ромашками, по которому мы всю ночь до утра бегали. От стога до стога, хохотали, как сумасшедшие. Как сумасшедшие …
Иван облизал потрескавшиеся губы, бережно положил остывшего уже Василия на снег, испачканный хлопьями чёрной сажи, лёг рядом и промолвил:
– Сколько раз, Вера, я засыпал и просыпался с твоим именем! Может, не случайно мне сейчас кажется: ты меня слышишь?
Буран подхватил последнюю фразу замерзающего Ивана, закрутил-завертел, унёс в темноту, а там подумал над ней, удивился и закинул через пелену к звёздам. Пусть кто-нибудь да услышит!


                Чердак любви
                (проза «пограничных» состояний)
       
Василий Петрович Колодкин решил удавиться. Вот так просто с утра взял и решил свести, наконец, счёты с жизнью, никчёмной, серой и совсем неинтересной, в которой светлым пятном были разве что дни выдачи пенсий да звонки от сына, живущего далеко, в другом городе. Сын звонил Василию Петровичу в день рождения, но он, кстати говоря, этот день никогда не любил.
Потому, что в этот весенний день особенно остро задумывался о смысле своей жизни, а, точнее, убогого существования. В свои шестьдесят два бывший экономист стал никому не нужен. Да что говорить! На работу сейчас и молодым-то сложно устроиться. А не то, что ему, привыкшему к старой системе нормативов отчислений и разнарядок. 
Нельзя сказать, что мысль о суициде никогда прежде не приходила ему в голову. Он вспомнил, как примерно полгода назад забрался на крышу своего дома, вылез из узкого чердачного окошка, аккуратно по шиферу, жмурясь от яркого солнца, подошёл к краю, но вдруг остановился.
Всего один шаг отделял его, но на этот шаг он не отважился. Кровь вдруг бросилась ему в голову, в висках застучало, и Василий Петрович обессилено сел на грязную крышу, немало не заботясь о том, что на его почти новых брюках появится грязный след.
А что, если он не умрёт сразу, останется инвалидом и будет страдать ещё больше? Он слышал об одном таком старике.
Колодкин достал из кладовки моток прочной верёвки, отмотал метра три, и потянулся было за ножницами, но подумал: зачем ему так много? Пусть лучше Витьке-сыну побольше останется. Верёвка была справная, прочная. Такая, несомненно, пригодится в хозяйстве.
И он решительно отмерил себе на метр меньше.
В то, что сын приедет, он нисколько не сомневался и обстоятельно изложил на листке клетчатой бумаги, вырванной из школьной, Витькиной же тетради, где в их городе самые низкие цены на похоронные принадлежности.
«Только сильно, Витенька, не разоряйтесь. Всё самое необходимое. А отпевание в церкви нам, самоубийцам, не положено. И хорошо. Я, если честно, в Бога не верю. А деньги, на это дело я скопил, деньги ты знаешь, где...»
 Колодкин намеренно не указал место. Мало ли кто прочтёт его записку. Только они вдвоём с Витькой знали про тайник в гараже – за кирпичами в овощной яме.
Рука его машинально перелистала школьную тетрадку за восьмой класс. Вот не за эту ли самую двойку за домашнюю работу хорошенько взгрел он тогда сына, отстегав тонким, кожаным ремешком? И, как потом выяснилось, такая воспитательная мера, оказалась весьма эффективна. Прибегал он к ней нечасто, но сын в итоге выровнялся в учёбе, а потом и в институт поступил...
Как же давно всё это было...               

                ***
 
Лицо Василия Петровича посветлело. Он унёсся мыслями в далёкую страну воспоминаний, в которой мог позволить себе бывать так часто, как ему того хотелось. Жаль только, что среди светлых воспоминаний были и другие – от которых его бросало в дрожь. Часто перед ним вставало лицо Наташи. Девушки, с которой он познакомился на третьем курсе института. А она была на втором курсе. Маленькая, пухленькая, курносенькая, с широко открытыми серыми глазами.
Он увидел её на танцах в общежитии соседнего института, пригласил и был так удивлён, когда она ответила вежливым отказом, что простоял, с деланным равнодушием подпирая стенку до самого конца вечера. Выглядывая, с кем же танцует эта неприметная на вид девчонка, и мучительно размышляя, отчего отказала она ему – такому модному и интересному кавалеру. А, когда объявили последний танец, не выдержал-таки. Пригласил и от удивления, что она милостиво кивнула ему, не открывал рот до того самого момента, когда танец закончился, и он так и не успел познакомиться с так заинтересовавшей его особой.  И считал дни до следующей субботы, когда он смог бы снова пойти на танцы, увидев её.
На этом вечере танцев она сама искала его глазами, и он с первыми аккордами, вырвавшимися на арену спортзала из хрипящих динамиков, пошёл к ней. Василий и Наташа протанцевали вместе весь вечер, а потом до раннего утра бродили по весенней Москве, наблюдая, как лужи на асфальте покрываются тоненькой корочкой льда.
– Смотри, какая яркая сегодня Луна! – воскликнула Наташа, а он тогда не удержался и, крепко обняв руками, поцеловал в мягкие, тёплые губы.
Потом таких вечеров было много, и в один из майских дней, когда трое парней из его комнаты точно ушли на футбол, он пригласил Наташу зайти к нему в общежитие.
Толстая вахтёрша смерила её цепким взглядом с головы до ног, а Васе строго крикнула вдогонку: «Смотри у меня, Колодкин, до одиннадцати. А то живо оперативный отряд пришлю, и материалы на тебя в деканат оформлю».
– Что это она на тебя так накинулась? – удивилась Наташа, – или она на всех кричит?
– Не на всех, – честно признался Василий, – было дело, гульнули с девчонками с архитектурного. Еле замяли вопрос.
Он осёкся, взглянув на покрасневшую девушку, и поспешил добавить:
– Так ведь это когда было.
В плохо прибранной комнате, где стояли четыре кровати с продавленными панцирными сетками, он достал приготовленную бутылку «Ркацители», два гранёных стакана, нарезал сало, которое сосед Мишка привёз из тульской деревни и налив до половины, предложил:
– Давай выпьем за два месяца нашего знакомства.
– Ну, что ж, – поддержала Наташа, – давай! А что, сегодня точно два месяца?
– Нет, – уточнил Василий. – Два месяца будет в понедельник, но в понедельник мы учимся. Это во-первых. А во-вторых, сегодня мы одни.
Они выпили, а потом Василий налил снова вино. По полному стакану. И вдруг, отставив стакан в сторону, подошёл к Наташе, и подхватив под руки и ноги, приподнял её со стула,  а затем опустил на кровать, навалившись сверху. Он стал лихорадочно целовать её в губы, шею, лицо, а руки его одновременно судорожно стягивали с девушки колготки.
– Не надо!
Наташа яростно сопротивлялась, но силы были неравны, и она скоро лишилась всей одежды, выкрикнув:
– Давай, насилуй! Не думала, что ты такой. И что в первый раз у меня ТАК будет.
– В первый … в первый раз! – выдохнул тогда Василий, – так ты... девочка? А почему ты ничего об этом не говорила?
– А я должна про это всем рассказывать? – со всхлипываниями пробормотала Наташа, – тебе бы только засунуть поскорей. Наверное, не с одной так уже... делал. Но я тебе не... из архитектурного института. У меня… у меня … всё серьёзно.
Василий молча пододвинул к девушке одежду и, отойдя к окну, отвернулся. На улице снова полил дождь, а ветер срывал недавно распустившиеся, неокрепшие листочки лип, донося через чуть приокрытую форточку тот неповторимый аромат промокшей под весенним дождём листвы, аромат, какой бывает только в мае.
Как сейчас помнит тот запах Василий. Оказывается, бывает память и на ароматы. Дверь хлопнула, а он долго не знал, как ему быть. Растерялся, оставшись один в комнате, залпом из горлышка осушил бутылку, чувствуя, что совершил непоправимое, пометался по комнате, порываясь бежать за девушкой, а потом бросился ничком на кровать.
– Вот, глядите, - забасил вернувшийся через полтора часа с футбола Мишка, – а наш маньяк сексуальный спит уже. Гляди, котяра!
Он поднял с пола пустую бутылку «Ркацители», дамскую шпильку, и двое ребят из его комнаты дружно заржали. На душе у Василия было муторно. Как-то погано всё вышло, не по-людски.
– Да не было ничего, – пробормотал он.
– Мужики! А он и не спит! Ладно, это ты заместителю декана по воспитательной работе расскажи. Или лучше секретарю факультетского бюро комсомола. Нам только не заливай, – продолжил Мишка, – что мы тебя первый день знаем?
– Не, я серьёзно. У неё никого не было.
Мишка свистнул:
– Серьёзно, несерьёзно. Цену она себе набивает. Знаем мы таких. Не переживай, найдём мы тебе бабу! В следующую субботу в общежитии текстильной фабрики вечер. Там девки – закачаешься. Здоровенные! И на проходной нет проблем. Суёшь пятёрку – и до утра.
«Может, и в самом деле набивает цену», – подумал, засыпая, Василий, - «а мне что теперь: онанизмом заниматься?».
Всю неделю он ходил мимо общежития, где жила Наташа, борясь с желанием зайти, а в субботу уступил уговорам друзей и пошёл с ними на танцы в «текстиль».
 – Танцы закончились. Стелись! – шутливо скомандовал Мишка, шумно заваливаясь в комнату общежития текстильщиц вместе с Василием и двумя девушками Таней и Машей.
– Мальчики –направо, девочки – налево, – в такой же шутливой манере отреагировала Таня, высокая, темноволосая девица с неумело накрашенными ресницами, – Миш, ты объясни товарищу, где и что. Вот вам одно полотенце на двоих.
– Чего там объяснять, – гоготал Мишка, направляясь с Василием умываться, – туалет направо, презервативы под подушкой. Если что, я за шкафом. Спрашивай, не стесняйся.
– А они что вдвоём в комнате живут? – поинтересовался Василий, сразу же отметивший, как умело комната была поделена двумя шкафами на две условные половины.
– Жили втроём, но Зинка замуж вышла, – отозвался Мишка, – где-то в Кузьминках комнату снимают. Так это нам на руку. Да, кстати, как тебе Маша?
– Ничего, – сухо проговорил Василий.
-Что значит ничего! – возмутился Мишка, - да у неё, если хочешь знать, фигура просто идеальная. «Золотое» сечение!
-Это как?
-Тёмный ты, Вася, насчёт гармонии женского тела. Ну, может, слышал, ещё говорят: 60 х 90 х 60. Так вот у Маши стройные ножки и как раз такие королевские пропорции,  подруги на днях намеряли.  И на лицо ничего себе. Ты обрати внимание.
…Он обратил. Тридцать четыре года прожил всё-таки, царствие ей небесное. Про Наташу старался не вспоминать, но выбросить из головы так и не смог. Как-то вечером, возвращаясь с лабораторных занятий, Василий обнаружил в картотеке общежития письмо от неё.
«Мой любимый, мой дорогой и единственный! Знал бы ты, как тяжело мне не видеть тебя, как мне хотелось бы встретиться и сказать то, что пишу сейчас. Я люблю тебя и ничего не могу с собой поделать. Не знаю, что делать. Мир стал таким серым и скучным...»
А может, взять и придти к ней. Мысль об этом не раз возникала в его голове, но пройти каких-нибудь сто метров до соседнего общежития оказалось намного сложнее, чем двадцать километров на метро, а затем на автобусе до здания, где жила Маша и где бывал он два раза в неделю.
Он даже не ответил ей и в этом видел свой главный грех. И только спустя десять лет, будучи в командировке в столице, заехал в институт, где училась девушка, и навёл справки, узнав, что Наташа взяла академический отпуск по болезни, а затем перевелась в свой родной город.
Грех... большой грех. Но ничего не поделаешь... ничего он уже не в силах изменить.
Тяжкий вздох вырвался из груди Василия. Он, не спеша, соорудил на конце верёвки петлю, проверил на прочность соединение и удовлетворённо хмыкнул, вспомнив, что в подобной ситуации верёвку намыливают. Однако петля и так на удивление хорошо сходилась, и он не увидел в намыливании большой необходимости.
 
***
На чердаке старого четырёхэтажного дома было душно и пахло кошками. А в новых домах чердаков нет. Колодкин раньше и не думал об этом, да и зачем ему раньше было лезть на этот загаженный голубями пыльный чердак. Он пошёл, осторожно ступая по скрипучему шлаку, озираясь в поисках подходящего для его дела места, как вдруг каким-то десятым чувством почувствовал, что он здесь не один.
Со смешанным чувством страха и любопытства он заглянул за колонну и остолбенел от неожиданности. Перед ним стояла худенькая и испуганная девушка. Но в изумление его повергло другое: на тоненькой шее её была петля, а другой конец верёвки она теребила в руках.
– Ты что, крыша поехала! – выпалил он, пряча за спину авоську с такой же верёвкой, – в твои-то годы и давиться! Жизнь только начинается.
– Для меня закончилась, – девушка проговорила это тихим голосом, но в голосе этом прозвучала такая неукротимая решимость: во что бы то ни стало добиться исполнения задуманного, что Колодкину стало не по себе.
«А ведь всё равно что-нибудь с собой сделает», – пронеслось у него в голове, – «жалко дурочку. Надо что-то делать, но что?»
– Ты... это... – медленно процедил Колодкин, – обожди... послушай. У меня, если честно, у самого такие мысли не раз возникали.
Колодкин решил вдруг не признаваться девушке в истинной цели своего визита на чердак ... Нет, это ни к чему. Он прокашлялся и продолжил, стараясь говорить спокойно и ровно:
– Да, мысли такие возникали. Но я-то уже жизнь свою прожил. Было много плохого. Но было немало и хорошего. Вот и ты... вспомни. Про хорошее. Я знаю точно. Лучше станет. Вон, смотри, и солнышко выглянуло.
Он кивнул на закопчённое от времени окошко чердака.
– А хорошего в моей жизни за шестнадцать лет ничего и не было, – отозвалась девушка, не откликнувшись на приглашение взглянуть на проклюнувшееся сквозь пелену облаков солнышко, – был парень на два года старше, с которым я познакомилась полгода назад на дискотеке. Я полюбила его. Ради него и жила-то на этом свете. И всё у нас было бы прекрасно, если бы однажды я не рассказала Серёже...
Девушка вдруг остановилась.
– Что?
– ... что отчим вот уже год насилует меня, – выпалила девчонка, всхлипнув.
Крупные слёзы выкатились из глаз девушки, комок подскочил к горлу, и она замолчала.
– А мать есть у тебя? Мать-то знает про это? – дрогнувшим голосом поинтересовался Колодкин, осторожно снимая верёвку с шеи девушки.
– Есть, – со всхлипываниями отозвалась она, – есть мать... только лучше бы её не было. За стакан водки не то, что отчиму – любому «синяку» даёт и готова за бутылку дочь подложить.
– А полиция? – спросил Колодкин скорее машинально, прекрасно осознавая тщетность таких обращений в органы.
– Да что менты! Пойду я с заявлением туда что ли? Мать, знаете что говорит на это? У вас уши повянут. Ссаного места, говорит, тебе жалко? Ну, допустим, посадят его. Хотя вряд ли. А этот кобель пока ещё на стройке работает, нас четверых кормит. Кстати, уже на мою десятилетнюю сестрёнку по пьяни поглядывает. Должно быть, решил обождать немного.
«Кошмар какой!» – пронеслось в голове у Василий Петровича. Щемящая жалость к этой полуженщине-полуребёнку охватило всё его существо, заставив мозг лихорадочно работать в поисках выхода. То, что оставлять девушку одной на этом чердаке нельзя, он уже понял.
– Знаешь что, – проговорил он, – я понял: жизнь у тебя действительно хуже некуда. Но почему ты решила именно повеситься? Вот представь. Будешь висеть в петле, задыхаться, глаза твои из орбит выкатятся и уже не будут такими красивыми. Я читал: у многих удавленников смерть наступает от того, что шейные позвонки ломаются. Но при твоём весе это тебе не грозит. Так что будешь долго задыхаться, а потом будешь лежать в гробу синяя-пресиняя, очень некрасивая.
Девушка недоверчиво посмотрела на Колодкина, а тот продолжал:
– Ты твёрдо решила уйти из жизни?
– Да. Твёрдо!
– Хорошо. У меня дома есть яд. Это чрезвычайно сильный яд. Выпьешь и без всякой боли тихо и спокойно уснёшь.
– Допустим. А потом? Ну, когда я ... умру. У вас ведь возникнут проблемы ... полиция, то да сё. Вас ещё посадят за это.
– Да какие проблемы ... – начал нагло врать Колодкин, – ты же в весе цыплёнка... ночью вынесу тебя тихонько на пустырь, утречком найдут тебя ещё свеженькую, – бодро парировал вопрос Колодкин, страдавший бессонницей и вспомнивший про домашний запас снотворного. 
– Свеженькую...– эхом отозвалась девушка и со вздохом добавила, –  пожалуй, так лучше. И уже более решительно добавила:
– Да, я согласна.
– Тогда прошу ко мне, – церемонно сделал жест рукой Колодкин, пропуская девушку вперёд, а другой рукой незаметно выбрасывая авоську с верёвкой.
 «Судя по тёмным кругам под её глазами, она давно толком не спала, проспится – может, передумает» –  с этими мыслями он прошёл в сопровождении незнакомки по лестнице к квартире.
***

– Вот здесь вам будет удобнее.
Колодкин указал на широкую двуспальную кровать в спальне, на которой он спал когда-то с женой. Теперь он стелил себе на диване в большой комнате, поскольку приобрёл стойкую привычку допоздна смотреть телевизор в постели.
– Мне всё равно...– тихо произнесла девушка, снимая потрёпанные туфельки, и покорно устраиваясь на предложенном месте, – вы только рядом посидите. Мне так легче будет. Ладно?
– Конечно, – согласился Колодкин, прошёл на кухню и достал аптечку. Он достал из неё таблетку снотворного, налил в бокал кипяченой воды из кувшина.
– Вот, примите эту таблетку. Так. Запейте водой. Кстати, мы до сих пор так и не познакомились. Вас как зовут?
– Наташа.
– Наташа? – переспросил Колодкин, присаживаясь на краешек широкой кровати, – так звали одну мою знакомую девушку. Я её очень сильно любил. Но мы расстались. И было это очень-очень давно. А меня зовут Василий Петрович.
– Спасибо вам. Действительно не больно. Как и обещали. Будто просто засыпаешь. Чему вы улыбаетесь?
– Да так. Вы чем-то на неё похожи. Точнее, глаза ваши очень похожи. Она написала мне письмо, что любит. А я...
Колодкин вдруг замолчал, к горлу его подкатил тугой комок. Словно вчера это случилось. Письмо, на которое он так и не ответил. Тот злополучный вечер.
– А я почему-то доверяю вам, – призналась Наташа, – чувствую: хотите помочь, ведь правда?
– Правда.
– Расскажите мне про ту девушку, пока я не умерла. Как же получилось так, что вы её потеряли?
«Как? По-глупому всё получилось. Наверное, не любил её достаточно сильно», – подумал Колодкин, а вслух добавил:
– Хорошо, слушай...
Он стал рассказывать и в мыслях своих перенёсся в то далёкое время, когда они вместе с той Наташей ходили по московским театрам, купались в Серебряном Бору или просто гуляли по тихим улочкам старой Москвы, лакомясь вкусным мороженым. Он говорил и как-то совсем не заметил, как девушка закрыла глаза и уснула крепким сном.  Такой сон бывает у путника, преодолевшего большое расстояние, или у набегавшегося за день до изнеможения маленького шаловливого ребёнка.
– Мы собирались съездить вместе на море. Наташа никогда не видела моря. А вы  видели? – спросил Василий Петрович и только тут заметил, что девушка спит, мирно посапывая. Он подошёл к столу, скомкал свою же предсмертную записку сыну, прошёл в кухню, открыл дверь пустого холодильника, постоял в задумчивости. Мышь, как говорят, повесилась бы. Да и зачем ему, потенциальному «жмурику», были нужны продукты. Другое дело теперь, потому, что...
Потому, что он передумал вешаться, стреляться, травиться, бросаться вниз с крыши многоэтажного дома, топиться и какими-либо иными многочисленными способами уходить из жизни.
Василий Петрович вообще передумал умирать...

*** – Петрович! Ты никак выпил? – иронично спрашивал возвращающегося из магазина Колодкина сосед по подъезду, намекая на его озорно поблёскивающие глаза. А, глядя на переполненные пакеты, добавлял:
– Наверное, гости приехали?
– Наверное, – загадочно проговорил Колодкин, размышляя, что сосед весьма близок к истине в обоих своих предположениях. Осторожно, чтобы не потревожить спящую юную гостью, он повернул ключ в замочной скважине, а затем тихонечко прошёл на кухню, где принялся выгружать из пакетов разные продукты, в том числе и деликатесы.
Ещё рано утром он наведался в свой тайник в гараже и взял из «похоронных» несколько пятисоток, усмехаясь себе под нос и удивляясь собственному вчерашнему,  весьма глупому, если поразмыслить,  решению свести счёты с жизнью.
 Тихонько приокрыв дверь в спальную комнату, он посмотрел на бережно прикрытую пододеяльником девушку. Она безмятежно спала, а в её соломенных, слегка вьющихся волосах затерялось перышко от подушки. Детские, чуть пухлые губы были слегка приоткрыты
«Чёрт возьми! А ведь, если бы не она, сейчас болтался бы он в петле. А может, его уже и обнаружили бы. Отёкшего и посиневшего, противного, с высунутым наружу языком и вытаращенными глазами. Надо же так случиться, что они повстречались на этом чердаке. Хотя, с другой стороны, если бы не он. Что было бы с нею?» – с этими мыслями Василий Петрович аккуратно, тоненькими ломтиками нарезал сервелат, сыр, ветчину и копчёное мясо, разложил на ломтиках хлеба икру, чёрную и красную, шпроты и анчоусы, помыл киви, бананы, яблоки и апельсины, а во главу стола рядом с большим ананасом водрузил бутылку французского шампанского.
В духовке жарился цыплёнок, а на сковородке до нужной кондиции доходила жареная картошечка.
В спальне послышался какой-то неясный шум. Колодкин заглянул туда. Наташа лежала с широко открытыми глазами.
– Вы обманули меня. Это был не яд, –  проговорила она, но во взгляде её уже не было такой горести и отчаяния.
– Обманул, – охотно согласился Колодкин, – виноват. Во искупление моей вины приглашаю отобедать. Так сказать, чем Бог послал.
– Пахнет вкусно. Если честно, мы последнее время сильно голодали. На стройке отчиму задерживали зарплату. Однако эта тварь брала взаймы и пила, как и раньше, нам не давая на продукты ни копейки. А что, вы сами умеете готовить?
Колодкин пожал плечами. Как же не уметь, если жил он один. Кухарку  что ли приглашать?
– Сейчас цыплёнка достану, – торжественно провозгласил он.
Наташа устроилась за столом напротив.
– Просто глаза разбегаются, – вымолвила она после продолжительного молчания, пробуя то одно то другое.
– Вот и кушай! Не стесняйся! – скомандовал Колодкин, – знаешь, я, конечно, виноват, что обманул тебя. Но … как в той ситуации поступить иначе? Ведь ты всё равно что-нибудь с собой бы сделала.
– Вы сказали, что у меня глаза красивые. Вы... правда так думаете или тоже обманывали?
– Правда. А сейчас, когда ты отдохнула, они ещё красивей.
– Не врите. Мужчины всегда врут, когда хотят понравиться женщинам, – с некоторой долей кокетства сказала Наташа, мило улыбнувшись и потупив глаза в тарелку, а Василий Петрович с удивлением почувствовал, что вдруг с этой самой минуты стал ощущать в ней Женщину. И эта Женщина росла и всё увеличивалась, вытесняя в нём чувства жалости к этому полуребёнку, найдённому на чердаке. Точнее, чувство жалости не пропало. Нет, оно осталось, трансформировавшись в другое чувство, подкравшееся к нему, а теперь овладевающее всем его существом без остатка.
– Вот и цыплёнок! Выбирай себе любой кусочек.
– Вот этот, – показала изящно пальчиком Наташа, и он почувствовал, что ему доставляет несказанное удовольствие угощать девушку, подкладывая ей на тарелку то или иное угощение. Василий Петрович невольно залюбовался ею, отметив высокую, упругую грудь и крепкие стройные ножки. Но затем, словно испугавшись, что девушка перехватит его взгляд, пододвинул к ней поближе ветчину и сыр, захлопотал за столом.
– Спасибо! Очень вкусно, – похвалила Наташа, – а вы давно один живёте?
– Давно, – вздохнул Колодкин,  – жена умерла внезапно от инсульта.
– Извините,  – поспешила сменить тему девушка, – просто я удивилась, интересный мужчина и один. Вы чем-то на Аль Пачино похожи. Глаза такие же грустные-прегрустные.
– Ну да! – хмыкнул Колодкин, – а в молодости был похож на Челентано. Только сейчас одни грустные глаза у меня и остались.
– Зря так думаете. Вы хороший и добрый.
– Ну, ладно, – прервал вконец смущённый Колодкин, – отведайте лучше анчоусов в пряном соусе.
– Это рыбки? А я всегда считала, что анчоусы – фрукты такие, как ананасы! – расхохоталась Наташа, – а за что мы будем пить шампанское?
– За нас! За тот чердак, где мы познакомились!– коротко сказал Колодкин, наполняя бокалы. «Бес в меня что ли вселился» – подумал он, ощущая в себе давно забытое ощущение жгучего желания физической близости с этой девушкой.
Наташа чокнулась с ним и пригубила вино. Колодкин выпил залпом, как водку.
«Чушь какая!» – ругнулся он про себя, вспомнив, как за год до выхода на пенсию ездил в дом отдыха. Там и познакомился с женщиной на десять лет моложе его. Они гуляли по аллеям, его подруга непрестанно восхищалась осенним лесом и томно вздыхала. И как-то раз после очередной подобной прогулки она не выдержала и, пригласив в свой одноместный номер, молча стала раздеваться, обнажая белый, в складочках живот и толстые ноги с проступившими венами и целлюлитными отложениями.
«И ведь подвёл меня тогда некогда надёжный инструмент», – ухмыльнулся Колодкин, – «как она утешала меня, бедного, и что только ни делала». А тут пьян без вина, и всё в порядке, как у юноши! Ну и дела! И дело не только в том, что она так молода. Не педофил же он, в конце концов. Дело в другом. Но в чем?
– Что это вы улыбаетесь, – мило улыбнулась Наташа.
– Да так, – уклонился от прямого ответа Василий Петрович, – анекдот вспомнил.
– Расскажите.
– Нет, он не совсем приличный.
– Хорошо. Тогда про ту девушку.
– Это грустный рассказ. Лучше потанцуем, – вдруг неожиданно для самого себя предложил Колодкин. Он вставил в магнитофон кассету, наткнувшись на одну из самых любимых композиций своей молодости группы «Black Sabbath», щёлкнул кнопку и галантно взял девушку за руку.
– Какая прекрасная мелодия, – призналась Наташа, - мой парень приглашал меня к себе, но ставил всякую лабуду – «Руки вверх» и «Децла» или «Отпетых мошенников». Тупая, примитивная у них музыка. О чём эта песня?
– Про любовь, – уверенно сказал Колодкин, плохо понимающий английский. Он бережно вёл в танце свою даму, и она повиновалась его движениям, доверчиво прижимаясь. Василий Петрович физически ощущал её близость, он не мог скрыть и своего желания, так явственно оно проступило наружу.
– Вы, правда, этого хотите? – вдруг, робко глядя на него снизу, спросила девушка.
Она прижалась всем теплым телом и вдруг выпалила:
–  А я – согласна.
Она обняла его за шею тонкими руками и, прильнув упругой крепкой грудью, поцеловала так нежно, что Колодкин прекратил кружение и встал посреди комнаты, как вкопанный. Пол помещения покачнулся, поплыл. Стены комнаты раздвинулись, пропуская в новый, неизведанный мир, наполненный яркими, сочными красками, мужчину и женщину, как некогда пропустил Еву и Адама, а каждая минута в этом мире была равна вечности.
Где-то ревел, накатывая лазурным валом на белый песок, океан, пели невиданные птицы, где-то в непролазной чаще джунглей медленно распускались огромные цветы, а по крепким лианам прыгали озорные обезьяны. На далёких и дорогих курортах немыслимые пируэты совершали асы виндсерфинга, а их стройные подруги в модных купальниках мучительно размышляли, что одеть вечером. На горнолыжных курортах воздух пьянил и подзуживал крикнуть во всю мощь расправившихся для приёма качественного воздуха лёгких что-нибудь дерзкое и громкое.
Но эти двое были счастливы и в этом уголке Вселенной, формально ограниченном стенами комнаты с пожелтевшими от времени обоями, а на самом деле безграничном и безмерном.
Этим двоим солнце, как бы в утешение и в знак того, что всё будет хорошо, выглянув вновь из-за тучи, послало яркий луч, который скользнул по листве деревьев и крышам стареньких, припаркованных во дворе автомобилей, а затем  заплясал по полированному книжному шкафу и картине с весёлыми медвежатами в сосновом бору.
После того, что произошло, мужчина и женщина долго молчали...
... Первой заговорила женщина.
– Я должна сказать тебе. Мне впервые было очень хорошо. Раньше этого не было.
Он не ответил, только взял её руку в знак такой же благодарности, с чувством пожал её.
– Ты не поверишь, – продолжала она, – я говорила, был парень. Но с ним было не так. Он думал только о себе. Ты совсем другой. Спасибо тебе, что ты есть. Честно сказать, не думала, что так закончится.
Колодкин встал с кровати, подошёл к окну и, оглядев свой двор и дымящиеся трубы индустриального гиганта вдали, весело сказал:
– А всё ещё только начинается.

Тяжёлое сердце

Море родилось давно и существовало миллионы лет. Уже в ту пору, когда ни суши, ни людей ещё не было, проявляло оно свой упрямый и разгульный характер. В глубине его необъятной памяти хранилось бесчисленное множество событий. Порой в толщу вод врывались астероиды и другие небесные странники, отчего пучина вздымалась и сердилась. Иногда из тверди планеты вырывалась лава, и тогда возникали новые острова. Море окидывало их удивленным взором и милостиво оставляло в покое, но, разгневавшись, могло проглотить целые континенты.
Луна любила море и своей невидимой рукой слегка трепало по щекам берегов веселыми приливами и отливами, зато звёзды были далеки. И оттого равнодушны. Какое им дело до моря, которое не могло светить так же ярко и незабываемо.
Звёзды не знали, что море обладало такой способностью. Вот и сегодня на рассвете оно светило для одного единственного человека. Он вошёл в его воды, море приняло тело, подбросило, опустило, шутливо плеснуло в лицо пеной, окатило голову солёными брызгами, а потом успокоилось. Этот пловец нравился морю.
Море тоже нравилось пловцу. Их взаимная симпатия расцвела из маленького бутончика в большой и красивый цветок, и даже завистливый ветер, пожелавший испортить их отношения, ничего не смог поделать. Человеку было хорошо в море и у моря, но после встречи с ним он отчего-то возвращался обратно. Шёл в шумный и дымный город, который не любил, хотя что-то в этом городе его сильно притягивало.
Море тоже не любило город. Он напоминал запуганного, заброшенного и забытого ребенка. Это дитя выросло хилым и больным, его настоящие родители тихо скончались, а приёмные были равнодушны, злы и насмешливы. Вскоре они бросили город на произвол судьбы, и появившиеся прыщи были только первыми признаками его грядущего большого нездоровья.
Море понимало: человек не любит город, а любит море. Не случайно же он так менялся, когда приходил на берег. Не случайно же так спешил сюда!
Человек бросался в волны и словно разрывал путы, стягивающие его существо. Его пленный дух вырывался на свободу. Пловец не думал о море, оно было естественно – как воздух, о котором не думаешь, если он не думает о тебе.
Человек не знал, что море научилось читать мысли некоторых людей. Далеко не всех, конечно. Человек плыл размашистым кролем, выдыхая в прозрачную воду, а море улавливало и его давнее разочарование своим нелепым существованием, и стойкое увлечение лазурной бездной.  О чём он думал? Наверное, его волновали банальные и всем известные вопросы. Он думал о том, что повсюду эгоизм, и нет ему никакого предела. О том, что густой грим каждодневного людского лицемерия уже не способен скрыть этот порок. Об обмане улыбок и ночных исповедях души. О том, что просто жить по совести – теперь нелегкая задача, и она по плечу не каждому. Он думал, наверное, и о женщинах.
Море пыталось отвлечь пловца, демонстрируя богатство своей живой природы. Однажды оно даже заманило пловца течением на тёплое мелководье, где около берега у камней в воде можно было увидеть крабов, креветок, раков-отшельников, всевозможных интересных рыб – бычков, барабулек, морских игл и других замечательных созданий. А вредную медузу море нарочно отнесло далеко в глубину.
Человеку было интересно собирать интересные и такие разные ракушки. Но он всегда спешил по утрам, а вечером, на закате, потенциальные экспонаты коллекции были плохо видны в воде.
Море пыталось соблазнить человека своими запахами. Оно знало, что есть такие ароматы, чья власть над людьми очень сильна и попыталось создать именно такой – диковинный. Морю показалось, его усилия не были напрасными, и созданные духи вскружили голову человеку и вошли в его воспоминания. Попала ли в плен душа пловца, море по-прежнему не было уверено. А для чего морю была нужна власть над человеком, понятно. Ведь у него был необычайно упрямый и сильный характер.
Но твёрдый и сильный характер был и у человека. Он не боялся ни пиковых волн, когда заплывал на глубокое место моря, где мыс образовывал своеобразный изгиб на побережье, ни волн, разбивающихся о крутой скалистый берег. Знал направление течений и умел выходить на берег там, где волны мягко гасились о песчаное дно, а вкрапления камней были минимальны. Он умел дышать на поверхности воды и не боялся даже опрокидывающихся волн, приходящих с глубокой толщи моря и хлёстко бьющих песчаную отмель.
Море изучало человека, человек изучал море.
Спустя совсем короткое время пловец знал многие течения и старался держаться подальше от быстрин. А слабые потоки уже не были для него сильной помехой, он научился избегать попадания в них вблизи от молов, скал или пристаней. Море понимало: человек все больше и больше узнаёт его загадки, но при этом весело и снисходительно улыбалось искрящейся лазурью – ведь это был всего лишь человек. 
Человек научился распознавать мощь волн и их характер, отличая злую волну-убийцу от волны-няньки, мирно качающей и убаюкивающей. Он понял, как море может играть волной, сначала двигая её на побережье, а потом затягивая обратно на глубоководных участках, образуя стремительные течения, движущиеся по направлению от берега через зону прибоя. Он осознал: такие течения легко заметить, потому что они образуются на глубокой воде, и в их пределах волны обычно не разбиваются. Также можно заметить пену и течение воды по направлению к открытому морю.
Сильные течения были артериями моря, слабые – его капиллярами, и море часто помогало людям подсказкой, окрашивая воду в потоке в другой цвет. Оно говорили неразумным людям: «Смотри внимательнее, ничего не бойся, и с тобой ничего не случится, если ты попадешь в отбойное течение. Не надо с ним попусту бороться, плыви параллельно берегу, лови момент и выходи на побережье в другом месте».
Человек понял и эту мысль моря. Со временем море стало для него учителем с раскрытой книгой новых откровений. Каждый день он впитывал в себя новые знания, становясь мудрее, сильнее и добрее. 

*** 
Тот короткий период, когда каштаны на набережной южного города мрачнеют и поёживаются от холода, и даже ангелы реже посещают угрюмые дома, был для моря нелюбимым временем года. Ему не нравился холодный ветер и косые зимние лучи и то, что человек проводит с ним меньше времени.
Ночи становились неприветливыми, и холодные осенние росы были первыми слёзами пышной прибрежной растительности. Мир потускнел для моря, несмотря на вечнозелёные деревья на берегу. 
Этот период не любил и человек. Но в это насупившееся утро море уловило в его настроении не только осеннюю грусть. Море со вздохом заметило, как он разорвал на мелкие клочки фотографию голубоглазой и светловолосой девушки, а потом по шагам и печально захрустевшим, раздавленным мелким ракушкам почувствовало: очень тяжёлое у него сердце.
  А он быстро пронёс в себе и погрузил это сердце в воду, будто понимал, что в морской воде оно станет легче, и ему там будет гораздо лучше. Море снова вздохнуло, приняв в свои объятия старого друга, а он разрезал воду быстрыми взмахами, удаляясь от берега дальше и дальше.
Если бы человек оглянулся, то смог бы увидеть, что спустя двадцать минут душный город окончательно потерял свои очертания, а ещё через двадцать минут превратился в полоску земли, которая с каждой минутой становилась тоньше.
Но пловец не оглядывался. Море знало, что он умеет плавать так же хорошо, как люди умеют ходить, и вода не была пока холодна, однако такой поступок в будний день показался необычным и загадочным. Вот и полоска земли исчезла, и теперь во все четыре стороны колыхалась одна древняя стихия. Только это не остановило пловца, который, как одержимый, плыл дальше и дальше.
Море напрягло свои способности и попыталось прочитать мысли старого знакомого. Но никаких голосов в морском сознании не прозвучало, а вместо этого из лазурной толщи возник портрет незнакомой девушки. Море не разбиралось в лицах людей, но глаза незнакомки понравились – было в них что-то от бездны, и в то же время от них проистекал мягкий солнечный свет.
Такие глаза нравятся поэтам и художникам – припомнило море разговор людей на палубе яхты, стоящей на якоре у побережья.
Лицо девушки было белым, как полотно. И напомнило морю древнее изваяние, которое оно тысячу лет назад видело на развалинах затопленного им же самим города.
«Человек смертен, но пытается оставить след в столетиях, рассказав о самых важных своих чувствах», – подумало оно тогда. И мечта из камня, и мечта, воплощенная в других человеческих творениях прекрасны, ибо озарены сиянием вечности. 
В глазах незнакомки море увидело это сияние и тяжко вздохнуло. Так тяжко, что портрет незнакомки заколыхался, и черты его растворились в лазури вод. А может быть, это человек решил прекратить свечение этого образа в сознании и усилием воли выключил невидимый рубильник.
Море в себе всё обычно видит. Но созерцание изображения девушки на этот раз отвлекло его, и поэтому оно не заметило: случилось страшное, непоправимое. Только когда тело пловца стало медленно, подобно планирующему осеннему листу, опускаться в глубину, море осознало: произошло именно то, ради чего человек плыл так долго.
Что влекло его сюда? Желание совершить последнюю прогулку? Стремление поговорить с самим собой наедине? Или тяжёлое сердце, которое не давало покоя? Море не знало…
Оно молилось...
Если вам кто-то скажет, что у моря нет своего бога, не верьте. Он есть. Мне хочется верить, далеко не случайно спустя мгновение после того, как в толщу вод погрузилось тело человека, оттуда вынырнул дельфин. Он помчался к поверхности, захватил в свои лёгкие порцию воздуха и умчался прочь, разрезая волну глянцевым, спинным плавником.
А море добавило в свою копилку ещё одну печальную историю.   
Непрофессионал
         
 Снег валил всю ночь, выбелив крыши домов. На газонах укрыл не успевшую завянуть траву весело поблёскивающим пухом. Слегка присыпал деревья, защищая от холодов. Напомнил лишний раз о цикличности времён года.
Такие сюрпризы октябрьской погоды часто заставали горожан врасплох и не нравились автомобилистам. Вот и Егоров, заводя свою «Мазду», почувствовал смутную тревогу, припомнив, как пять минут назад довелось ему наблюдать не слабое столкновение двух авто на внезапно приключившемся гололёде. Прикинув распорядок дня, решил: надо непременно до обеда поменять резину автомобиля на зимнюю с шипами.
Но эти колёса вместе с разным скарбом бывалого автомобилиста находились в старом гараже, а ключей от него с собой не было. Предупредив по мобильному телефону сотрудника, что задержится у заказчика, Егоров повернул в сторону дома, стараясь нажимать на педаль газа предельно осторожно.
Без лифта взлетел на третий этаж, повернул ключ металлической двери маленького предбанника, ключ второй стальной двери и обомлел. Третья, деревянная дверь была не заперта и даже немного приоткрыта!
«Странно! Он никогда не оставлял её так. И жена уходила на работу всегда раньше, так как её оптово-закупочная фирма находилась почти в пригороде. Или всё же забыл закрыть в спешке? А может… в квартире кто-то есть?»
Мысли горячими скакунами пролетели сквозь голову. Егоров вытащил из заплечной сумки газовый пистолет Макарова, как две капли воды похожий на боевой, и спустил предохранитель.
– Кто здесь? – как можно более грозно выкрикнул Егоров, проходя в прихожую и холодея от мысли, что в квартире может быть не один вор, а несколько. А вторая мысль заставила его остановиться на месте: эти люди могут быть вооружены самым настоящим оружием! Что тогда? Он прислушался.
Сердце, как только что пойманная большая, вольная и сильная птица, билось о грудную клетку. И настолько быстро гнало кровь к вискам, стучало так сильно, что Егоров усилием воли отгонял этот внутренний шум, мешающий сосредоточиться и вслушиваться в зловещую внешнюю тишину. Впрочем, эта тишина нарушалась капанием воды на сливном бачке в туалете и приглушённым лаем собаки откуда-то сверху.
Тут только Егоров бросил взгляд себе под ноги и включил свет в полутёмной прихожей. На резиновом коврике и линолеуме он заметил метки растаявшего снега, по направлению уходившие в зал.
– Выходи, сука! – выпалил Егоров, испугавшись собственного голоса. И грозно добавил:
– И руки, мразь, за голову! У меня ствол!
За дверью, буквально в метре от него, произошло движение, и из комнаты появился худощавый мужчина лет сорока в видавшей виды кожаной куртке. Вполне интеллигентной внешности, в очках. Вор испуганно покосился на оружие, остановившись в дверном проёме большой комнаты, нелепо пригнувшись, как будто ожидая ошеломляющего удара хозяина. Затем нарочито медленно убрал тонкие, худые руки за взмокший венчик спутанных волос вокруг наметившейся лысины и робко выдавил:
– Так?
– Вроде того, – ухмыльнулся Егоров, внутренне радуясь, что не таким уж опасным оказался ворюга, – ты один?
– Что?
– Дуру не гони! Ты один в квартире, спрашиваю?
– Один, – эхом отозвался незваный гость, – я ничего не взял.
Егоров успокоился, но вспомнил эпизоды из детективов, свидетельствующие о подлости и лживости уголовного мира. И, спохватившись, рявкнул:
– Повернись! На пол! На пол, тварь! Быстро!
Вор повиновался, но непроизвольно начал было опускать руки. Однако Егоров скомандовал:
– Руки за голову! На пол, сука!
Вспомнив опять детективы, добавил, глядя как вор, неловко плюхнувшись на колени, а затем на линолеум комнаты с заложенными за голову руками, потерял очки, отлетевшие к телевизору:
– Ноги шире! Вот так!
Егоров, не опуская ствол газового пистолета, левой рукой провёл по штанинам и осторожно обшарил карманы куртки мужчины. Впечатляющая связка ключей, какие-то короткие спицы, похожие на вязальные. Ни пистолета, ни ножа! Даже отвёртки нет! Теперь можно перевести дух?
Нет! Тут Егоров снова спохватился. Как же он упустил такой момент! Мало ли что говорит вор, сообщник может прятаться за дверью и выжидать момент для нападения.
Егоров сделал два шага назад и, не спуская взгляда с ворюги, сдёрнул ремень и, завернув руки мужчины за спину, связал их.
«Вот так-то лучше, – подумал Егоров, – теперь можно сказать, обезвредил одного террориста».
Он быстро заглянул в другие помещения квартиры и облегчённо вздохнул.
– Ну-ка ты, – Егоров грубо ткнул стволом в спину лежащего, – колись, где твои подельники? Может, должны подойти? Или ждут сигнала? Говори, гад! А то пристрелю. Я в своей квартире, мне ничё не будет.
– Я же сказал вам. Один работаю.
– Работаю … – передразнил Егоров, – и давно ходишь на такую вот работу?
Похоже, вор не врал, что один. Он засопел, вздохнул:
– Год … почти... я ведь нигде не тружусь. Завод закрыли, людей выставили на улицу. А деньги нужны были.
– Чё ты гонишь? – возмутился Егоров, – ну уволили тебя, сейчас немало заводов в городе позакрывали, много народу сократили. Но в торговле, на худой конец, грузчиком? Вон в бесплатных газетах, что по почтовым ящикам распихивают, сколько предложений – устраивайся, пожалуйста. Интернет в помощь!
– Грузчиком не могу, - вздохнул мужчина, – здоровье не то. И сорок восемь уже. Менеджером, как сейчас называют, пробовал устроиться в торговле. Отказывают. Говорят: возраст большой, новые веяния, вы не сможете, или, например, образование не то. Я один курс в университете по болезни не доучился.
– Ух ты? И где?
– На мехмате МГУ, – вор выдавил это с горечью, словно им обоим было бы лучше, грызи он гранит науки в нефтехимическом или горном институте.
– Ну и воры пошли! Скоро будут с оксфордским и гарвардским образованием промышлять по домам, – Егоров вспомнил про свой скромный провинциальный политех и даже улыбнулся, вежливо поинтересовавшись:
– Ну и как, навар есть от работёнки?
– Да как Вам сказать … когда есть … но часто, как сегодня, нет.
– Просто ты не успел, – довольно ухмыльнулся Егоров, – в той комнате шуба норковая за четыре тыщи баксов, да и моя канадская дублёнка на пару тысяч «зелёных» потянет.
– Я же сказал, один работаю, – мягко возразил вор, – как потащу ваши вещи? Ни машины, ни компаньона с автомобилем нет. Поэтому я только драгоценности с деньгами беру. И то оставляю немного, всё никогда не беру.
– Драгоценности? А что же тогда кольца здесь не взял обручальные, – Егоров махнул рукой, – вон там. Не нашёл?
– Это какие? За книгами на полочке секции? – спросил мужчина.
– Да! – удивился Егоров.
– Не, обручальные не беру, это святое.
– Ишь ты! – Егоров аж присвистнул, – да мы с незыблемыми принципами! А деньги у меня, кстати, никогда крупные не водятся. Ну лежит пять штук зелёных, так разве это деньги? Не деньги! Тем более, с моей-то молодой женой! Ей то голливудскую улыбку от модного салона супер протезирования, то новогодний отдых в Эмиратах, то новую шубу подавай!
– Я это сразу понял, – буркнул вор.
– Это как? – удивился Егоров.
– Чувствуется по обстановке, по вещам, даже по запаху в квартире.
– Запах дорогой жизни?
– Вроде того. Люблю дорогой парфюм, чувствую его.
Зачирикал мобильный телефон, и Егоров поднёс к уху плоскую трубку:
– Доброе утро, Виктор Анатольевич! Где я? Да … как сказать?
Егоров уловил вздох, поднимающийся с пола, и выпалил:
– Так это, Виктор Анатольевич, машина сломалась, я счета взял, накладные подписал, уже к офису подъезжал, она раз – и заглохла. Нет, помощь не нужна, похоже, по электрической части, счас контакты прочищу, заведусь и подъеду.
Егоров выключил мобильник и вопросительно посмотрел на вора:
– Генеральный наш. Так, на чём мы остановились?
– На парфюме! Но … почему вы меня не сдали? У вас была прекрасная возможность. Может, даже в телевизионных новостях вечером показали бы. Житель спального микрорайона задерживает налётчика… Почему?
Вор приподнял голову и посмотрел на Егорова. Тот присел на кресло и совершенно спокойно сказал:
– Почему? Успею ещё. Сейчас кое-что выясню и вызову полицию.
Вытащив из пачки сигарету и зажигалку, Егоров положил пистолет на стол, прикурил, хотя обычно этого не делал в квартире, и ещё более внимательно посмотрел на своего необычного собеседника:
– Так, значит, вы попадаете в квартиру, набиваете карманы деньгами, драгоценностями и не забываете прихватить с собой какой-нибудь французский изыск вроде Коко Шанель?
– Забываю… как раз про это напрочь … забываю
– Но вы только что говорили?
– Я про другое. Думаете, мне так нужен этот Шанель? Ладно, чтобы понятно было, расскажу. Понимаете, речь вообще не обо мне. Я неприхотливый холостяк и, действительно, мог бы устроиться где-нибудь за скромный оклад, например, даже тем же школьным учителем труда. Хорошо разбираюсь в механизмах. Или пойти в мастерскую по ремонту бытовой техники. Но мне надо много, много денег. Я… не для себя.
Мужчине стало тяжело говорить в таком положении, он замолчал, чтобы перевести дух.
Егоров вдруг поднялся, развязал ремень за спиной вора. Поднял с пола очки, нацепив ему на нос. Затем опустился в кресло, чиркнул зажигалкой, затянулся сигаретой, кивнул на другое кресло, стоявшее напротив:
– Так будет удобнее. Садись туда и рассказывай дальше.
Вор аккуратно присел на краешек, размял затёкшие руки, тяжело вздохнул:
– Эта история началась пять лет назад. В пансионате, познакомился я с девушкой … такой красивой … я …
Вор вдруг споткнулся, стушевался …
– Нет, наверное, не стоит… это личное, вызывайте полицию. Звоните, звоните... Или… пулю в висок… вы позволите?
Он посмотрел на пистолет, лежащий на столе, и протянул руку.
– Если хотите застрелиться, не получится. Это газовый, – раскрыл карты хозяин квартиры, – я тебя на понт взял. Кстати, пистолет не на предохранителе.
– На понт! – улыбнулся вор, – но я всё равно ничего в них не смыслю. Мне что газовый, что жидкостный. В полицию так в полицию. Сдавайте! Значит, сегодня мне не повезло, и судьба моя такая.
– А что, везло? – Егоров прикурил вторую сигарету от первой, глубоко затянулся.
– Да! – вор воодушевился. Ещё как! Попадались квартирки и без охранной сигнализации, и где можно было взять кое-что. Зачем? Вам интересно? Ладно, расскажу напоследок, может, поймёте. Но скажите, вам доводилось по-настоящему любить?
– По-настоящему? Это как?
Вор задумался:
– Пожалуй, не смогу объяснить. Это вино и одновременно яд, которым можно насмерть отравиться. Это райское блаженство и смертная тоска. Шаг в вечность, не отягощённый сознанием, прорыв, полёт и вообще, чёрт знает что. Пропасть, в которую можно лететь мгновение, а можно всю жизнь! Сколько стихов, песен, романов про это, а до конца, до самой сути никто не докопался, не понял и, наверное, не поймёт. Я тоже не знаю … но уверен в одном: не всем Господь дозволяет любить. Мне повезло.
Егоров молчал. Слушал.
– Встретил я её в пансионате, – продолжал горячо вор, – как увидел, словно током ударило. Лоб высокий, аристократический, волосы тёмные, а глаза голубые-голубые. Носик прямой, немного с горбинкой. Губы чуть надменные. Ростиком небольшая, метр шестьдесят, но фигурка стройная. Одним словом, заглядение! Польская кровь! Только так строго посмотрит, что ухажёры сразу отлипают. Думаю, ну куда мне! И вот надо же – познакомился.
– Как это тебе удалось! Она и ты? – Егоров несколько пренебрежительно посмотрел на собеседника. Тот уловил интонацию, согласился:
– Вот именно. И я сразу понял: Вероника не для меня. Но так уж вышло. Выходим с обеда. Она не одна отдыхала, с мальчиком, лет восемь ему тогда было. Проходим в раздевалку. Слышу разговор. Ребёнок простудился, а жаропонижающие таблетки у них кончились, надо к дежурной медсестре или в ближайший город ехать. Извините, говорю, я случайно услышал и всегда с собой небольшую аптечку ношу. Может, принести. Вы в каком корпусе живёте? Удивилась. Брови так и взметнулись, как стрелы. Оказалось, в соседнем. Так и познакомился, сам потом удивлялся. А особенно тому, что она меня, вот такого, заурядного, полюбила.
– Любовь зла, полюбишь и … – выпалил Егоров, но осёкся под укоризненным взглядом собеседника, – извините … глупая шутка. Так, значит, её звали Вероника?
– Да! Не сразу, разумеется, и не в пансионате всё случилось, – решительно продолжил вор, словно желая непременно выговориться до конца, – это произошло много позже. Оказалось, мы не только в одном городе – в одном квартале живём. И понеслось … завертелось … я дарил цветы, мы ходили в театр, выезжали на природу. Я даже стихи ей посвящал. Не очень, правда, они получались, но ей нравились. Наконец, произошло то, к чему я стремился, и она, скорее, неосознанно. Вероника договорилась, чтобы подружка присмотрела за сыном, посетила мою убогую квартирку и осталась до утра. Я был вне себя от счастья.
Вор вздохнул. Егоров покачал головой.
– Но всему приходит конец и счастью тоже, – продолжил незнакомец. – Вероника работала секретарём в крупной строительной фирме. Как-то раз она сказала, что не может пойти в театр, потому что генеральный директор просит поработать с документами. Этим вечером я поджидал её у подъезда, и она вернулась на огромном «Лексусе. Вышла, чуть покачиваясь, я дождался, когда лакированное чудо отъедет, прошмыгнул в подъезд и окликнул. Она была слегка пьяна, и от неё сильно пахло дорогим табаком. Разговор с самого начала пошёл не в ту сторону. Ведь она подумала, я слежу за ней. Мы немного поссорились, и мне с трудом удалось потом помириться. В выходные мы собирались на базу отдыха. Однако за три дня Вероника заявила: на фирму приехали французские партнёры-инвесторы, и директор в обязательном порядке заставляет ехать с ними за город. И тут же, словно желая добить меня, заявила, что договорилась с мамой и едет отдыхать на Лазурный Берег. «С генеральным директором?» – спросил я. Она кивнула и вдруг расплакалась. «Да, я с ним сплю! А знаешь ли, сколько мест работы я сменила до этого? Где мне будут платить столько? Знаешь ли, сколько денег нужно на лекарства Лёшеньке – ведь у него порок сердца, и скоро операция»
– Я вспомнил сытую рожу кабана, сидевшего в «Лексусе», представил, как он своей тушей забирается на мою любимую, – продолжил вор, – и мне стало дурно. Как выскочил от неё, плохо помню. Как добрался до дому, не бросившись под транспорт, – удивляюсь. Было такое желание. Два дня пил беспробудно, она звонила, я не брал трубку, а в понедельник вышло по пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Меня уволили с нашего инструментального завода в связи с тем, что половину завода решили перестроить под склады, а вторую половину – под торговый комплекс с китайским ширпотребом. Веронике я ничего не сказал, но в последний день изготовил себе набор отмычек, и в первый же вечер мне улыбнулась удача. Мне удалось вскрыть квартиру в отсутствие хозяев. Я взял деньги, много денег.
– Страшно было? – Егоров по-особому посмотрел на вора, словно перед ним сидел не щуплый очкарик, а удалой боец-супермен.
– Очень … – честно признался тот, – в тот же вечер я пришёл к Веронике и спросил, сколько нужно на операцию. Она бросилась ко мне в объятия, объясняя, что такую сумму мне никогда не достать, но я молча вывалил целый «дипломат» денег на стол и хлопнул дверью. Она крикнула с балкона, чтобы я вернулся, но я нашёл в себе силы не обернуться. И опять три дня пил, не отвечая на звонки. К исходу третьего вечера Вероника пришла ко мне домой. Она по свету в окнах поняла, что я дома.
Егоров покачал головой.
– Дайте закурить, – попросил вор,– я курю редко, только, когда сильно разволнуюсь.
Егоров достал сигареты, протянул необычному собеседнику. Потом закурил сам. Примерно минуту они пускали дым и молчали.
– Я не смог прогнать её. У меня не хватило душевных сил, – вздохнул вор, – вы не поверите: наша любовь разгорелась с новой силой. Святое таинство слияния двух душ! Как это волшебно! Вы не представляете! Я хотел посетить с ней легендарный Лазурный Берег, но вместо этого мы повезли мальчика на операцию в Германию. Были и непредвиденные обстоятельства. На лечение мальчика в частной клинике потребовалось гораздо больше денег, чем предполагалось. Но еле-еле хватило. Я был счастлив, пусть высокооплачиваемую работу ей пришлось сменить, но она отказалась совмещать обязанности секретаря и постельной девушки для босса. Да, теперь Вероника – скромный менеджер компании сотовой связи. И нам опять не хватает денег. Нужна вторая операция для сына.
– Она знает, чем вы занимаетесь? – спросил Егоров.
– Что вы! – удивился вор , – нет, конечно. Я объясняю Веронике, что мои изобретения, наконец, то стали востребованы в нашей стране. Вру про бешеные вознаграждения. Показываю липовые контракты с вымышленными зарубежными и нашими фирмами, вслух нарочно размышляю, когда будут внедряться мои изобретения, и что они дадут стране? Но вы же понимаете, кому они интересны, мои изобретения? Кому нужны наши машины, приборы, инструменты? Ни-ко-му! Нефть, газ, лес и, пожалуй, наши бесподобно красивые девушки, которых всё больше в публичных домах зарубежья, – вот и всё, что нужно развитым странам от нищей России. Моя жизнь раскололась на «до» и «после». Я выхожу на свой промысел, а душа моя ноет, а то, как будто колокол, бьёт по ночам. Я даже тоскую по заводу и нищенской своей зарплате. Ведь, несмотря на то, что не доучился, я был профессионалом в своём деле, руководил отделом внедрения новой техники. Вот в воровских делах я пока непрофессионал. Вы ведь понимаете?
Запиликал телефон, но Егоров не ответил ни на звонок, ни на вопрос удивительного собеседника. Он решительным движением загасил сигарету и показал вору на дверь:
– Мне пора ехать. Прощайте!
Вор закашлялся. То ли от дыма, то ли от волнения.
– Мне на самом деле пора, – подтвердил Егоров, – я вас не задерживаю. Идите.
– Как? – оторопел вор.
– Ногами!
Егоров широким жестом указал на дверь, приглашая незваного гостя к выходу.
– Мне, право, так неловко, – залепетал тот, в волнении снимая и протирая платочком стёкла очков, – если бы буквально завтра Лёшеньке не потребовалось добавить пять тысяч на новую операцию и последующее лечение, я ни за что не залез бы в Вашу квартиру.
– Пять тысяч чего? – спросил Егоров.
– Долларов, конечно. Надо к утру. Но у меня на примете квартирка в соседнем доме. Я давно слежу за ней. Сигнализации нет. Квартирку сняли месяц назад, сами на рынке торгуют, и такая сумма для них совершенно необременительна.
– Прощайте! – Егоров протянул руку собеседнику, – меня зовут Виталий.
– Иннокентий Палыч, – протянул мокрую ладошку вор.
– Всего доброго, – добавил Егоров, закрывая дверь за новым знакомым.
Он потянулся за сигаретами, но вместо этого вновь открыл дверь.
– Иннокентий Павлович, подождите …
Мужчина замер.
– Подождите минутку. Вот … – Егоров быстро прошёл в комнату, достал, пересчитал и протянул деньги, – здесь как раз пять тысяч. А то опять влипните, подумайте о мальчике. Ну! Берите же, мне некогда!
Иннокентий Павлович разглядел стальную твёрдость в его глазах и взял купюры.
А Егоров устало, на ватных ногах поднялся в свою, не обворованную сегодня квартиру, и пять минут ещё курил. Курил, потихоньку приходя в себя и не отвечая на частое чирикание сотового телефона. Ни на звонки своего тучного босса Виктора Анатольевича, разъезжающего на единственном в их городе «Лексусе». Ни на звонки сексапильной секретарши Леночки, пришедшей на смену уволившейся Веронике Сигизмундовне, которую так уважали и обожали все сотрудники их фирмы…
…и которая так была похожа по описанию на девушку попавшегося вора-неудачника.

Волшебная птица удачи, волшебная птица любви

Петр Пакетин любил ходить пешком на работу. Путь пролегал через сквер с мудрыми, старыми липами и уставшей берёзкой, которой осень успела оказать знаки внимания. Петя обогнул клумбу с бездыханными цветами, а затем устремился мимо пожилой гипсовой статуи физкультурницы с веслом к величественной колоннаде выхода. Специалист отдела экстракции Пакетин не изменял своей привычке на протяжении пяти лет работы в научно-исследовательском институте. Вот и сейчас он спешил по аллее вдоль добротных скамеек с чугунными основаниями, подгоняемый в спину освежающим ветерком.
Этот сквер вызывал у Петра противоречивые чувства, но – что самое важное – этот тихий уголок природы посреди шумного города обладал чудесным свойством оживлять человеческую память. Петя называл это активацией. Что же тут удивительного, скажете вы – так часто бывает в уединенном и спокойном месте. И будете неправы. Отчего-то ни в другом городском сквере, ни в уютном саду родителей, ни даже в глухой тайге на заброшенной заимке деда Петя не ощущал похожего эффекта.
Что говорить, память человека – сложнейшее и непостижимое явление. И чем дольше живёт человечество, тем яснее становится: наши знания об этом феномене ничтожны. Люди часто удивляются его магическим свойствам, и Петр Пакетин среди людской массы не был исключением. Порой память казалась ему тихим озером, на дно которого тихо опускались увядшие листья событий, но иногда живородящий луч прожектора разрезал толщу забвения, прокручивая на невидимом экране давно произошедшие события, восстанавливая их с невероятной четкостью.   
Хуже всего становилось, когда память уподоблялась ножу хирурга, который делал болезненную операцию без наркоза. Вот и тот день – как ни гнал Пакетин воспоминания, память упорно крутила именно эти часы и минуты в сознании, причем, эти кадры нельзя было выключить как навязчивую рекламу по телевизору.
Снова и снова: июнь, воробьи, купающиеся в пыли, гипсовая девушка с веслом, второкурсник химического факультета Пакетин с цветами, Таня, его несвязная речь, её ободряющая улыбка, расставание и предательские слёзы отчаяния...
Вам непонятно? Ладно, тогда по порядку. Сказать, что Таня и в школе, и в университете считалась первой красавицей – значит, отделаться скороговоркой. Петя прекрасно помнил: в начальной школе он и не замечал эту конопатую и курносую девчонку с соломенными волосами. А 1 сентября, когда они собрались в девятом классе, вдруг с одного взгляда – и влюбился!
Школьники, среди которых был Петя, сидели в классе, ожидая звонка. Распахнулась дверь. Лучи солнца встретились с загорелым лицом неузнаваемо изменившейся за лето Татьяны, а её необычно яркие голубые глаза в ответ улыбнулись всем одноклассникам.
Петя хорошо помнит, как что-то бессвязно пробормотал в ответ на приветствие стройной и повзрослевшей одноклассницы. А потом, сидя на дальней парте, поймал себя на мысли: он не только не может не следить украдкой за этой девушкой, но думает о ней всё чаще и чаще. В школе и дома, за завтраком и на утренней пробежке.
Но раз я обещал рассказывать по порядку – продолжу. В тот день 1 сентября случилось еще одно событие, ставшее судьбоносным и для Петра Пакетина, и для красавицы Тани. И можете себе представить – не только для них, но и для многих учеников их дружного девятого класса той средней школы, где они учились. 
Итак, снова открылась дверь, которая в тот день казалась волшебной. В класс вошли директор школы Марк Абрамович и стройная, красивая женщина – новая учительница химии. Две красавицы в один день – как тут не растеряться Петру Пакетину! Впрочем, в Ларису Васильевну, которую директор представил также как их классного руководителя, влюбился весь класс. Платонически! Можете не поверить, но такое бывает.
Мне кажется, люди охотнее верят в силу государей, способных благоустроить империю, равно в глупость президентов, дурная воля которых может сокрушить великую державу не хуже гуннов, нежели в харизму учителей. И взрослые при первом взгляде на хрупкую Ларису Васильевну вряд ли признали бы в ней этот божий дар. Однако он обнаруживался довольно скоро – стоило ей начать разговор. 
Чтобы не уводить читателя далеко от темы, не буду долго рассказывать про удивительные педагогические способности Ларисы Васильевны – нам важно понять главное: именно она оказала на наших героев такое воздействие, что они, ни секунды не раздумывая, после окончания школы поступили на химический факультет местного университета.
Получается, рассуждал Петя, не приди любимый педагог к ним, неизвестно кем стала бы Татьяна, мечтавшая раньше о карьере киноактрисы. А кем стал бы Петр, он в ту пору и не задумывался. Но спустя месяц после начала изучения химии твердо  решил. Старшие Пакетины изумленно переглядывались, когда на вопрос, какие дисциплины хотел бы Петр изучать, он недоуменно отвечал вопросом на вопрос: «А разве может быть на свете наука интереснее и нужнее химии? Всё на планете – её проявления: от пищеварения человека до движения транспорта, от горения газа на кухне до полетов в космос».
 Аппарат Киппа, опыты по взрывам гремучего газа и магические смены цветов растворов производят впечатление лишь вначале,  рассуждал тогда Петр. Куда интереснее и увлекательнее опыты по качественному и количественному анализу на факультативе! Самому выяснить, какие вещества находятся в растворе, в каком количестве – разве это не сродни волшебству?
Старичок-профессор снял очки, протёр и водрузил снова на крючковатый нос, когда Петр на приемном экзамене на дополнительный вопрос: как взаимодействует хлор с водой, попросил уточнить: на свету или в темноте? «Это университетский курс, молодой человек!» – воскликнул изумлённый экзаменатор. И добавил: «Отлично! Отлично! Кто был вашим преподавателем химии?»
На химический факультет Петр, Таня и еще один их одноклассник – Сергей были зачислены без особого труда. Мы простимся с Сергеем сразу же по простой причине – этот парень к удивлению Петра оказался совершенно равнодушен к красавице Татьяне, зато сразу же увлекся другой их однокурсницей.
Но вернёмся в тот июньский день. Теплый и приветливый для многих, черный для Петра. Ведь он выяснил – Таня не любит его, собираясь выйти замуж за видного парня – баскетболиста с физического факультета. Они сыграли свадьбу и жили поначалу дружно. Распределились в закрытый НИИ в городе-спутнике. Но вот уже месяц как семья распалась. А после выхода из отпуска по уходу за ребёнком Таня устроилась по специальности в их НИИ. Более того, в отдел, где трудился Пакетин, и он немедленно предложил ей и шефство, и дружбу. 
Этим утром Пакетин спешил на работу. Проскочил печальное место в сквере, где они в тот день встретились и объяснились. Время поджимало, до НИИ было метров триста, но Петя невольно замедлил движение – по небу неслись удивительной красоты розовые облака. Словно косяк сказочных птиц проплывал над городом.
«Вот, наверное, птица удачи, о которой пела «Машина времени», –  подумал Петр, – интересно, а есть ли на свете волшебная птица любви? Наверное, есть. И она может творить чудеса. Возможно, когда-нибудь не воробей, купающийся в пыли суеты, а волшебная птица сядет к нему на карниз, и ему надо её о многом попросить». 
Но в следующий момент Пакетин устыдился своих мыслей: «Что за чушь – глупые сказки!»
 
***
Петя сел за свой длинный стол в лаборатории за десять минут до начала трудового дня и запустил в работу компьютер. Сказать, что Петру Пакетину нравилась его работа, означало бы пересказать метафоричную поэму грубой прозой или перевести оригинальный сонет Шекспира на русский язык с помощью компьютера. Пакетин жил и дышал своей работой. Казалось, он погибнет без атмосферы лаборатории так же точно, как летчик высоко в небе без защитной маски не сможет жить без воздуха. Экстракция – процесс избирательного извлечения элемента из раствора – виделась Петру великим таинством природы. 
Как обычно, Петр, не мешкая и не отвлекаясь на чай-кофе, приступил к делу. Предстояло оттитровать одну кислоту. Оперируя раствором гидроксида натрия и фенолфталеином в качестве индикатора, вскоре Пакетин с удивлением рассматривал пробирку с жидкостью бледнорозового цвета.
Петр представил себе формулу реагента. Странно: цвет раствора напомнил ему облака по дороге в институт. Мысленно он продолжил цепочку формулы. Неожиданно пришла идея: развернуть радикалы подобно очертаниям птицы летевшего розового облака.
Петр схватил первый подвернувшийся лист бумаги, зарисовал структурную формулу, потом закрыл глаза. Надо же! Несколько дней он думал над этим, размышлял, сопоставлял, а решение пришло внезапно! Пакетин застучал по клавиатуре, вводя новые данные, и компьютер выдал ему великолепный логарифм коэффициента распределения и высокую степень извлечения! Кажется, он на пороге открытия! На изобретение тянет точно! А это не шаг, а настоящий бросок к его кандидатской диссертации! Хотя эту гипотезу надо тщательно проверить!
С этим мыслями Петр включил соседний компьютер и взглянул на часы. До начала рабочего дня оставалась одна минута, а Татьяна – это был её стол – отчего-то задерживалась. Пакетин нахмурился: шеф отдела бичевал за опоздания.
Вот и она! Не вошла – ворвалась в лабораторию:
– Олеся с температурой, я попросила маму вызвать врача.
– Взяла бы больничный, – с недоумением вымолвил Пакетин.
– Петя, какие больничные? Виктор Палыч и так после того, как с дочкой лежала месяц в больнице, на меня косо смотрит. Кстати, через час совещание, не забыл?
– Помню, – улыбнулся своим мыслям Пакетин. Хотелось поделиться своей радостью, но сначала он поинтересовался успехами Тани. 
– Неважно, – Татьяна нахмурилась, – экстракция моим реагентом идет в очень узком диапазоне рН из сильно разбавленных по кислоте растворов.
– В производственных условиях возникнет риск выпадения осадков основных солей или гидроксидов, следовательно, экстракция по такому механизму практически не осуществима, – заключил Пакетин.
– Увы, именно так, – вздохнула Таня, – а ты умница. Я тоже об этом думала. 
На совещании у шефа обстановка напоминала штиль на море перед штормом. Виктор Павлович заслушал по очереди доклады пятерых сотрудников отдела. Сделал замечания, задал вопросы. Грозно сдвинув брежневские брови, сказал:
– Прошу не забывать: через неделю аттестация. Предстоит сокращение во всех отделах нашего НИИ. И среди главных критериев отбора будут результаты ваших пилотных проектов.
Остаток рабочего дня и начало следующего Пакетин напряженно трудился над проверкой гипотезы. Его догадка подтвердилась – данные были ошеломляющие. Оставалось еще раз просчитать итоговые коэффициенты распределения и оформить результаты наглядно.
Ладонь Тани коснулась его плеча:
– Петя, мне сегодня на суд по алиментам надо... я с обеда задержусь, если что...
– Хорошо. Так ты уже полгода судишься.
– Да. В прошлый раз Гришин приехал на новой «БМВ». А принес справку о том, что работает сторожем с заработком 5 тысяч. Убеждать он умеет. Но я не для себя прошу – для дочки. Ей предстоит еще операция.
– Подлец, – отреагировал Пакетин.
– Ты знаешь, Петя, я слишком поздно поняла: любящий волшебник лучше болтливого сказочника.
Она ушла, а Пакетин крепко задумался... Но уже не о формулах. Мысли о Татьяне не оставляли Петра весь вечер и даже всю ночь...
... Утром следующего дня Пакетин нацепил старые очки с темными стеклами, чтобы круги под глазами не были заметны, и привычным путем отправился на работу. На душе было легко – он принял решение.
Окончательно проверив все данные, Петр повернулся к Татьяне и протянул листок бумаги.
– У меня к тебе разговор.
– Ты?! Увольняешься?! – Татьяна бросила взгляд на текст и даже привстала со стула.
– Нашел работу... в Москве, – соврал Петр, – ладно, проехали – не обсуждается. Лучше взгляни, какое решение меня осенило недавно! 
Пакетин протянул девушке отпечатанные листы бумаги, и она углубилась в чтение.
– Всё гениальное просто! – воскликнула Таня, – ты гений!
– Да ладно! – отмахнулся Пакетин, – ты мне вот что скажи: обещаешь довести это открытие до внедрения? Пусть это будет в твоем проекте, мне все равно увольняться, а в тебя я верю.
Таня молчала... потом тихо произнесла:
– Помнишь тот день в июне, когда ты объяснился мне в любви в парке... знаешь, тогда я совершила большую ошибку...
Темные стекла очков опять помогли – скрыли предательски выступившие слёзы. Пакетин взял со стола заявление и пошёл к шефу.

***
В России, помимо наличия дураков, плохих дорог и жадных коррупционеров-чиновников, есть такая особенность, как необходимость двухнедельной отработки при увольнении по собственному желанию. Что же касается времени – оно в любом месте планеты способно и двигаться со скоростью черепахи, и лететь ракетой.
В НИИ налицо был второй случай. Спустя десять дней Палыч по возвращению из Москвы собрал сотрудников на совещание и сообщил:
– У меня хорошие новости! Проектом Татьяны Николаевны Гришиной заинтересовалась ведущая канадская корпорация. Речь идет о крупных инвестициях. Руководство НИИ приняло решение о расширении штата отдела экстракции. Таким образом, о сокращении персонала вопрос уже не стоит. 
В заключение совещания Виктор Павлович попросил задержаться Петра. Из кабинета шефа Пакетин вышел руководителем проекта. Как вы догадались, Палыч разгадал «комбинацию», Петр порвал заявление об увольнении, но вы вряд ли могли предположить, что у двери начальника Петю ожидала взволнованная Таня.
В этот день и в этот час она ничего ему не сказала. Просто порывисто обняла Петра, не обращая внимания на снующих по коридору сотрудников, и поцеловала в губы. И всё стало понятно без слов.
В дополнение к разговору о российских особенностях можно упомянуть длинные очереди в ЗАГСы во многих городах. Именно по этой причине Татьяна Гришина стала Татьяной Пакетиной лишь спустя два месяца после этого дня.
 
"Тёщин Язык"

Погибшим в железнодорожной катастрофе у города Аша                Челябинской области 4 июня 1989 года в 01:15 по местному времени ПОСВЯЩАЕТСЯ

– Все на левый борт! – скомандовал Сергей, натягивая канат.
Он сноровисто поменял галс. Яхта, поймав попутный ветер, удвоила скорость и одновременно выровнялась. В отличие от легкокрылой птицы,  свободно парящей в восходящих от тёплой земли потоках, она жёстко повиновалась рулевому, слегка поскрипев своей главной грот–мачтой. Словно поворчала слегка – для приличия. А потом уже более покладисто и даже весело побежала к середине озера Тургояк, разрезая пенным буруном его лазурную гладь.
– Здесь близко к берегу подходить опасно. Можно на Тёщином Языке килем напороться на камни. Были случаи, – объяснил свой манёвр Сергей, фиксируя толстый канат, и добавил:
– Несмотря на то, что вода за последний год прибыла.
Но Осокин уже успел с борта яхты разглядеть на Тёщином Языке всё, что хотел. И успел уже удивиться увиденному. И пообещал самому себе: завтра пешком наведаться туда, где не был более пятнадцати лет.
Чтобы не со стороны озера, а с близкого расстояния дать свободу нахлынувшим на него воспоминаниям...   
... Яхта ещё более ускорила свой ход, и мыс со стоящими на нём впечатляющими сооружениями, и фигуры катающихся с надувных горок людей, и снующие туда–сюда по заливу катамараны на глазах начали уменьшаться в размерах.  Очень скоро лишь на удивление легко долетающие по воде звуки весёлой музыки и восторженные крики людей свидетельствовали: на этой полоске берега только что запущенный  аквапарк с десяти утра до одиннадцати вечера функционирует на полную катушку.
«Нечто подобное характерно и для человеческой памяти» – размышлял Осокин, сидя на корме летящего по озеру судна, – «с годами многие события прошедшей жизни растворяются в массе других, теряют чёткость и остроту. Но бывает и так: получив толчок, память человека способна проявить чудесное свойство, восстановив события давно ушедшего времени так, словно случились они минуту назад».

***
– Двести рублей! – охранник аквапарка, крепкий, коротко стриженный под «полубокс» молодой парень лет двадцати–двадцати пяти, был непреклонен.
– Мне на десять минут ... всего на десять минут, –  попытался убедить его Осокин.
– Да хоть на минуту, – уже более раздражённо отреагировал страж в униформе, – платите в кассу за вход. И можете до одиннадцати вечера тут находиться... пользоваться аттракционами, лежаками. Вот здесь, под стеклом, написано.
Он лениво ткнул резиновой дубинкой в «Правила поведения граждан на территории», утомлённо зевнул  и захлопнул массивную металлическую калитку. Осокин оглядел забор, полосу пляжа, отметил фланирующих по мелкому песку охранников и, глубоко вздохнув, потянулся за кошельком.
Не сразу, по одному ему известным приметам, отыскал он то самое, относительно ровное место, где тогда, двадцать лет назад, стояла их палатка. Теперь здесь находилась шашлычная под открытым небом, однако сохранилась сосна, на ствол которой они натягивали одну из верёвок палатки. А три других колышка были вбиты в каменистую землю, сейчас укрытую узорной плиткой.
Переплатив вдвое, Осокин купил бутылку холодного пива, моментально запотевшую от разности температур, и присел за столик в шашлычной. Как же давно это было? Он сдал очередную летнюю сессию в институте и приехал из тогдашнего Ленинграда, теперешнего Санкт–Петербурга на каникулы. Июнь в то лето на Урале был на удивление сухим и жарким, а погожие деньки способствовали  небывалому наплыву туристов на берега озера, славящегося далеко за пределами его города.
Он потягивал пиво и вспоминал. Тогда, помнится, он очень удивлял сокурсников своими рассказами об этом озере – о Тургояке. Мало кто из них верил, что кристально чистая вода этого озера позволяет в ясную и безветренную погоду без особого труда разглядеть блестящую монету, лежащую более, чем на десятиметровой глубине. Все качали головами. Заливай, мол, да знай меру. И лишь киргиз Нуриахмет из «параллельной» группы горячо и эмоционально поддерживал его:
– Почему нет? У нас на Иссык–Куле тоже так. А Байкал? Мой брат там служил, говорил: такая же прозрачная вода. Не веришь?
– Верим, Нурик, верим, чудес немало на свете. Как в том анекдоте, когда рыболову–хвастуну друзья руки завязали. Чтобы он не травил про во-от таку-у-ю рыбину. А он показал кулак и говорит: такой глаз у рыбы был! А ты лучше, Шурик, про монашку Веру расскажи, – просил Олег, коренной питерский житель с Васильевского острова.
– Так я вам про неё в прошлом году рассказывал, – отвечал Осокин, – если хотите, так и быть, напомню. Было это ещё в девятнадцатом веке. Веру в молодости за богатого старика сосватали. Её разорившийся отец собирался таким образом поправить своё финансовое положение. А была она необычайно красивая, умная, образованная и гордая одновременно.
– И фигуристая? – съязвил Олег, но Нуриахмет решительно рубанул рукой:
– Не мешай!
– Так вот, заявила тогда отцу Вера: люблю другого!– продолжал Осокин, пропустивший мимо ушей ехидный вопрос Олега. –  За старца не пойду – лучше в монастырь. Отец – на принцип. В монастырь? Ступай! Она и пошла туда. Но в монастыре посмотрели на неё. Посмотрели-поглазели! И наотрез отказались принять в монахини. Вера была такая красивая! Никак не монашка. Невозможно было связать её облик со смирением, послушанием и пожизненным служением Богу. Тогда Вера решила стать отшельницей и поселилась на острове озера Тургояк. Она разбиралась в медицине. Особенно в гомеопатии. Собирала травы, лечила крестьян из окрестных деревень. А те в благодарность за это помогли соорудить скит и снабжали продуктами. Так и прожила Вера всю жизнь на острове, помогая людям. А они назвали это место в её честь: остров Веры.
Осокин вспомнил и про другие истории, связанные с озером, лежащим в глубочайшей горной котловине четыре на восемь километров. Вспоминал, как порой с опаской отплывали от берегов его рыбаки. Сколько было таких случаев, что отправлялись в ясную и безветренную погоду, а на середине озера – откуда ни возьмись – поднималась высокая волна, переворачивала лодки, как ничтожные скорлупки грецких орехов. Бывало не раз, что гибли, тонули в волнах люди, а выбравшиеся поражались: на берегу и в помине ветра не было.
Да что говорить: сам он чуть не канул в пронзительно лазурную глубину Уральской Жемчужины. Однажды, после первого ещё курса, также на каникулах, решил испытать себя – проверить на практике свои достижения в секции плавания. Выбрал денёк в июле, когда вода прогрелась градусов до двадцати – а теплее в этом озере почти и не бывало, да поплыл в сторону острова Веры шестиударным кролем.
Поначалу плыть было одно удовольствие. Сквозь линзу прозрачной воды видел он стайки проворных окуньков, по более светлому песку возле увесистых камней на дне отмечал норки раков. Но вскоре глубина увеличилась настолько, что дно скрылось за многометровой толщей воды. Косяки рыб больше не попадались, и, как ему показалось, вода стала холоднее и неприветливее.
Он отплыл от городского пляжа не так уж далеко. Ещё были видны вдали фигурки загорающих и купающихся людей. И тут ощутил едва заметное волнение на поверхности, одновременно почувствовав озноб. Это снизу, из самых глубин таинственного озера обдавало его леденящим потоком. А поток этот был настолько силён, что доставал до поверхности.
Осокин вспомнил тогда рассказы бывалых пловцов, быстро сообразил, какой опасности подвергается в одиночном плавании без сопровождения. Случись судорога – у него даже иголки с собой нет. И как он только отважился на такое?
Быстро поплыл он к берегу и, отдышавшись, поведал другу о случившемся.
– Это ещё что! – махнул рукой тот, – считай, повезло тебе. А ты знаешь: году этак в шестьдесят третьем утонул в озере один альпинист... Валентин Жигарев?
– Слышал. У яхт-клуба доска мемориальная на скале, у озера.
– Точно, – подтвердил Сергей, – предположили, где это. На приличной глубине, поэтому через руководство завода вызвали водолазов с Балтийского Флота. Те спустились, но ничем помочь не смогли. Рассказали, что погрузились на пятьдесят метров. А дальше – в скале узкая расщелина. И бездна! И туда никто из них спуститься не рискнул. Так и покоится Валентин на дне озера. И не просто на дне, а где-то в подземном лабиринте.
Осокин отчего-то вспомнил сейчас этот разговор. В памяти пронеслось, как пришли они походом на это место, разбили палатки, а потом приступили к ловле раков. Лучше всех это выходило у того же Серёги. Он необычайно ловко ловил их и охотно делился с ребятами секретами своего мастерства:
– Подплываешь к камню. Смотришь, где песок посветлее. Там и нора у него.
– Это понятно.
– Дальше оцениваешь, что легче: камень отвалить в сторону или же вытащить рака за клешню. Если клешня большая – сунь ему ветку или палец прямо в клешню! Он намертво хватает. Тут уж не зевай! Перехватывай за спину и кидай в заплечную сумку.
– Так уж и палец! Большому раку?
– Вот именно! Крупный-то рак не больно хватает клешнями. Просто давит сильно. А маленький – до крови ранит. Клешни у него острые – как ножички.
В тот вечер наловили они раков достаточно. На четверых – целое ведро. Да так ведром и поставили на костёр ещё живыми. Вспомнил Осокин про интересный случай, с этим как раз связанный. Двое из их кампании под воздействием портвейна № 15 и свежего воздуха благополучно заснули, и когда он начал будить их для дегустации экзотического блюда, один парень из их класса – Вовка, спросонья недовольно проворчал:
– Какие раки... в два часа ночи?
Посмотрели на часы – точно два часа. Минута в минуту! А ведь часов у Вовки отродясь не было.
Теперь раков в озере нет. Как ему стало известно, буквально спустя года два после того памятного лета внезапно исчезли они. И с того времени больше не появлялись.
Исчезли эти членистоногие и в соседнем озере Инышко – озере тоже непростом, коварном своим двойным дном. На Инышко они раков ловили по–другому. Разбрасывали приваду – крупу или даже картофельные очистки вблизи у берега и жгли с наступлением темноты бересту или факелы. Обитатели дна, своеобразные санитары озера подтягивались из глубин озера на свет и нехитрую приманку, и их накалывали на вилку, прикреплённую к концу бамбукового удилища или же к концу самой обычной длинной палки. 
Улов был впечатляющим – он измерялся вёдрами.
Однако ловить руками, ныряя в глубину в маске с трубкой, энергично работая ластами, было куда интересней. И неспроста сегодня вспомнил он об этом интересном и своеобразном промысле. Ведь, если разобраться, именно благодаря ему он познакомился с Мариной.
На следующий день того похода погода также не разочаровала. С утра их кампания позавтракала обычной походной едой – килькой с макаронами, а после обеда захотелось ему опять поплавать в глубине, поохотиться на раков. Вынырнул как-то раз с очередной добычей, чтобы продуть трубку, да не рассчитал маленько. А, точнее, в погоне за одним особо крупным экземпляром настолько задержался на четырёхметровой глубине, что потом, спохватившись и задыхаясь уже от нехватки воздуха, поспешно всплывая, врезался головой в покачивающийся на лазурных волнах надувной матрас.
Продул сначала трубку, потом выплюнул её, хватанул воздуха и, задыхаясь, принёс извинения удивлённой девушке.
– Ничего, бывает… – великодушно простила она его. А потом, увидев большого рака в руке, округлила и без того огромные серо-голубые глаза:
– Вот это да! Какой! Здоровенный. Здесь такие разве водятся?
– Имеются. Сидел на дне, – уточнил Осокин, лёжа спиной на воде и слегка пошевеливая ластами, – хотел ускользнуть, только догнал.
– Разве раки умеют плавать? – вновь округлила красивые глаза девушка.
– Ещё как умеют, – горячо подтвердил Осокин, – быстро–быстро … задним ходом. Конечно, не так быстро, как рыбы. Хвост распрямляют, потом подгибают: вверх – вниз, вверх – вниз. И стараются нырнуть под камень. Довольно забавно.
Он ловко перекинул очередной экземпляр в сумку, укреплённую на поясе, и хотел было продолжать подводную охоту, но девушка пристально взглянула на него:
– Как бы я хотела тоже поплавать с маской. Здесь такая прозрачная вода. Извините, если, конечно, это возможно, – робко попросила она.
– Конечно… конечно… – пробормотал тогда Осокин, которому девушка сразу же понравилась, а потом, спохватившись, спросил, – а вы с маской когда-нибудь плавали?
– На море, – более уверенно и даже весело отозвалась девушка, – у меня тётка живёт в Лазаревском, рядом с Сочи. Только крабов я там не ловила, боялась. Они там такие страшные. И вода там не такая прозрачная. А сюда приехала из Питера к другой тётке. Первый раз на Южном Урале, и мне здесь нравится.   
– Так и я из Питера, – воскликнул Осокин, – то есть, я хотел сказать: там учусь,  в Ленинградском институте точной механики и оптики. На третий курс перешёл.
–А я коренная питерская жительница. Учусь в университете, на журналистике. Только на курс ниже. Марина, – представилась девушка.
– Саша, – отрекомендовался Осокин, – у меня такое предложение. Давайте сначала попробуем понырять в том заливе. Там от полутора до двух с половиной метров, но раки встречаются. Гребите туда, а я сейчас у Серёги второй комплект снаряжения возьму.
Он указал на мелкий залив.
Через несколько минут они дружно ныряли в прогретой воде лагуны, а потом сидели на прибрежных чёрных камнях и грелись на солнышке. Марина оказалась способной ученицей, не сразу – с третьей попытки вытащила небольшого рачонка. И теперь внимательно рассматривала его, выкопав небольшое углубление в песке. Буквально двадцать на двадцать сантиметров. Миниатюрный бассейн мгновенно заполнился водой, а рачок потешно шевелил усиками, не делая, впрочем, никаких попыток дать дёру.
Осокин поднёс к его клешне прутик, и клешня тотчас же сомкнулась.
– Вот какая реакция! – восхищённо отметил он, – совершенный биомеханизм.
– Отпущу этот маленький биомеханизм на волю, – сказала Марина и перехватив у Осокина прутик с повисшим рачком, бережно отпустила его в воду.
– Раз – и нету! – засмеялась она, наблюдая, как рачок тут же отцепился и очень быстро удалился задним ходом в глубину озера.
– Правильно!  – одобрил Осокин, – пусть растёт.
Они погрелись на солнышке, ещё раз поплавали в хорошо прогретом заливе и незаметно перешли на «ты»
– Саша! А знаете, как называется этот залив? – весело спросила Марина.
– Никак, – ответил Осокин. Всё это место называется Тёщин Язык, а у залива нет названия.
– Тёщин Язык? Интересно. Есть цветок с таким названием. А залив пусть будет называться лагуна  восходящего солнца. Сегодня утром я проснулась, вышла из палатки и удивилась. До чего же красиво здесь восходит солнце! Оно поднимается вон из-за того горного хребта и начинает играть с водой. На мелководье рассыпается искрами. А потом отражёнными лучами пляшёт по камешкам, пробегает по песку, подмигивает вон тем берёзкам, которые в шеренгу, как в очередь попить выстроились у озера. А потом уж заглядывает в лес. Дескать, вставайте все, хватит спать! 
– Этот хребет на востоке называется Ильменским или Ильмен–тау. В нашем городе даже улица такая есть. Последняя перед лесом. Перед ней дома взбираются на гору как бы террасами. А заходит солнце за другую гору.
– Здорово! Мне и город понравился. А Машгородок особенно. Как удачно архитектор вписал его в долину и в горный ландшафт!
– Точно! – согласился Осокин, – кстати, долину раньше называли золотой.
– А почему так?
– По реке Миасс до сих пор ходят драги – моют золото. В девятнадцатом веке была настоящая «золотая лихорадка», как в Америке. Находили огромные самородки. Я в Краеведческом музее муляжи видел – впечатляющие! А за проектирование Машгородка архитектору дали Ленинскую премию. Знаете, как он выглядит, если посмотреть на него с птичьего полёта?
– Для этого надо родиться птицей.
– Не обязательно. Можно забраться на одну из вершин Ильменского хребта. Вот, например, на Лысую гору. Впечатление потрясающее. Внизу леса, озёра, речка вьётся синей ленточкой между перелесков. И город! Как будто паришь над всем этим! Мы с ребятами весной всегда туда за подснежниками ходили. Когда я ещё в школе учился. Такая была традиция.
– Как бы я хотела туда, на вершину! – поделилась Марина, – взглянуть на всю эту красоту.
– А почему бы нет.
– Жаль, не получится. Уезжаю я завтра. К той самой другой тётке, что на море. И билет уже есть. На поезд «Новосибирск–Адлер».
– На завтра?
– Да.
– Надо же – я этим самым поездом на производственную практику еду. В Ростов. Только послезавтра.
Марина призадумалась.
– А знаешь что, Саша, – давай поедем вместе, – вдруг выпалила она. И чуть помедлив добавила, – если ты, конечно, не возражаешь.
– Как это? – одновременно растерялся и обрадовался Осокин – то есть, я, разумеется, только «за». Ехать будет веселей! Но … поменять билет… сейчас же проблема с этим … ажиотаж, курортный сезон.
– С билетами как раз всё очень просто, – пояснила Марина, – у моей миасской тётки лучшая подруга в билетной кассе работает. Поменяю, вот и всё. И тогда мы пойдём на Лысую гору.
– Было бы классно!
– Значит, решено. Поедем вместе, – подытожила Марина, – я думаю, моим родственникам эта идея придётся по душе. Они всё время переживают, как бы в дороге со мной что-нибудь не приключилось. Кстати, пойдём вот к той польской палатке, я тебя с дядей, Василием Петровичем, познакомлю.

***
– Это тебе! – Саша Осокин преподнёс девушке огромный букет различных полевых цветов всевозможных цветов и оттенков. Такой огромный, что её лицо  скрылось за ним. Марина уже вплела в свои соломенные длинные волосы какие-то совсем небольшие цветочки, понравившиеся ей своим своеобразным ароматом, а теперь не удержалась от восклицания:
– Волшебные цветы с альпийских лугов!
– Ну, это громко сказано. Хотя я не был в Альпах и не был в Швейцарии, с которой любят сравнивать наши места. Насколько можно судить по телевидению,  у нас не хуже.
Они спускались по узкой тропинке вниз с горы. И по мере движения вниз озеро Тургояк, расположенное как раз напротив, становилось всё ниже, а речка извивалась синей лентой всё ближе. А забавные коробочки домов с движущимися между ними игрушечными машинками скоро исчезли за громадными соснами.
– Как будто мы птицы. Парим в облаках. С каждым кругом всё снижаемся и снижаемся. И скоро опустимся совсем на нашу грешную землю, – поделилась Марина, – и только вот этот огромный букет неповторимых цветов будет напоминать о той сказке, в которую мы ненадолго заглянули. Совсем ненадолго. А потом осенью будем вспоминать про эти цветы и эти горы. Про Тургояк, лагуну восходящего солнца и мыс Тёщин Язык.
Она приникла лицом к цветам и добавила:
– Я очень люблю ходить в театр, радоваться хорошей игре, находкам режиссёра. Люблю дарить цветы артистам. Ты же знаешь, в Питере цветы круглый год. Но те цветы другие. Они крупнее, ярче, красивее, в конце концов, намного дольше будут стоять дома в вазе.  Но в этих, полевых цветках чувствуется особая, первозданная сила. Думаю, любому артисту, как человеку творческому, одарённому и неординарному, они приглянулись бы именно этим. Мы с тобой, Саша, обязательно сходим осенью в Мариинский театр. Летом все театры на гастролях. А вот осенью…
Глаза её загорелись. Словно на мгновение почувствовала она себя сидящей в огромном, заполненном ликующими людьми зале, а там, за опустившимся занавесом только что скрылись волшебники, подарившие тонкой, тревожной душе ещё одну сказку.
– Конечно, – с радостью согласился Осокин, за всё время учебы в Северной столице лишь дважды посмотревший в театре комедии. Ему было очень легко с Мариной, и он ловил себя на мысли, что с удовольствием послушал бы с ней даже оперу. Быть может, он что-то не понимает в этом жанре сценического искусства, и Марина смогла бы помочь ему разобраться. Или ходил не на лучшие постановки. Как бы то ни было, он вдруг поймал себя на мысли, что знаком с этой девушкой всего второй день, а как будто знает её много лет.
– Чему ты так загадочно улыбаешься? – спросила тогда она. А он скрыл сначала свои мысли, ответив односложно:
– Да так. Вечер, а комаров немного.
– А я,  знаешь, Саша, о чём подумала? – Марина внимательно посмотрела на него, – мы второй день знакомы, а у меня сложилось такое впечатление, что я знаю тебя очень давно.
– Так и я об этом только что подумал, – признался Осокин. Повинуясь охватившему его сильному душевному порыву, он хотел поцеловать девушку, но она легко отстранилась:
– Ты меня неправильно понял, мы же с тобой не в последний день видимся. Всё у нас будет. Потому что хочу этого.
– Я тоже.
Оранжевый диск солнца катился в сверкающую чашу горного озера. Над соседней горой парила хищная птица. Белка спрыгнула с одной сосны, перебежала на соседнее дерево и, нисколько не стесняясь двух молодых людей, идущих по тропинке, взявшись за руки, принялась умывать свою забавную мордашку. С обеих сторон тропинки росли огромные доисторические папоротники, и от них, как и от корабельных сосен веяло консервативным спокойствием. Дескать, росли мы при царе Горохе, росли до и после революции, и всегда будем здесь. Как вот этот древний огромный гранитный камень.
– У меня сосед по площадке Валерка, – сказал вдруг ни с того, ни с сего Осокин, – на год меня  старше. Так вот. Он ещё со школы был помешан на минералах, всё время в Минералогическом музее Ильменского заповедника пропадал. Мы с ним лазили по заповеднику, даже по дальним заброшенным копям. Знаешь, какие камешки нам удалось найти? Горный хрусталь, карналлит, яшму!
– И всё это здесь?
– Да.  В этих самых горах. Здесь, если хочешь знать, вся таблица Менделеева!
Они свернули на широкую просеку, по которой размашисто шагала линия электропередач, и пошли по дорожке, то и дело обгоняя трудолюбивых садоводов, везущих дары полей по домам в своих скрипучих тележках. На душе у Осокина было легко и приятно, и ему не хотелось прощаться с Мариной.
–Вот мы и пришли, – сказала девушка, когда они приблизились к добротному четырёхэтажному дому так называемой «сталинской» постройки, – до завтра и спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – пожелал Осокин, прекрасно понимая, что в эту ночь не сразу заснёт.
Так и вышло. Он не заснул вовсе, провалявшись до самого утра на раскладном диване. А на рассвете, заглянувшем в его небольшую комнату с окнами на восточные склоны Ильменского хребта, вскочил, бросился к старенькому письменному столу, попытался сочинить стихотворение, изорвал большое количество бумаги и понял, что впервые в своей жизни влюбился по-настоящему...

***
Время близилось к полудню. Аквапарк, как резиновый, всё заполнялся и заполнялся отдыхающими, а в шашлычной стало тесно от желающих перекусить. В углу гоготала нетрезвая кампания бритоголовых отморозков, и их громкая, косноязычная и похабная речь угнетала Осокина. Он купил ещё одну бутылку пива, но за столиком пить не стал, а пошёл туда, где над водой нависали тёмные глыбы скал.
Осокин присел на одну из них, наблюдая, как  на батуте резвились подростки. Как с надувной горки с визгом спускались загорелые и не очень граждане, а потом дородная тётка полетела вниз с таким душераздирающим криком, словно вылетела по меньшей мере с горящего самолёта, несущегося к земле с огромной скоростью.
«Моя мама, после того, как разбилась её подруга детства, очень боится летать самолётами, оттого и уговорила меня ехать поездом. Так безопаснее» – вспомнил он слова Марины.
Он и сам искренне считал так. До той самой ночи двадцать лет назад, когда лязг, страшный скрежет сминаемых чудовищным усилием металлических конструкций и крики раненых людей вдруг оборвались одним самым последним ударом, и всё погрузилось во мглу. Он не знал тогда, что скоро его с многочисленными ожогами и переломами врачи назовут Счастливчиком, удивляясь, как хрупкий в сущности человек смог вообще выжить посреди этого дикого разгула огня.
Осокин открыл глаза, когда совсем рядом с собой услышал негромкие голоса. Он увидел дядю Марины Василия Петровича и удивительно похожую на неё женщину. Его удивило поразительное сходство этой ещё не старой, но совершенно седой женщины. Да, конечно. У неё были такие же глаза, как у Марины, только очень усталые, заплаканные под отяжелевшими красными веками. Женщина протянула ему золотой крестик и очень тихо сказала:
– Это Вам просила передать Марина.
Осокин попытался было приподняться, но острая боль пронзила всё его существо, пригвоздив к койке. Он попытался собрать все свои силы, чтобы спросить самое важное: «Где она, что с ней?», но главный вопрос так и остался не прозвучавшим, превратившись в плохо различимое булькание сквозь бинты, закрывающие обожжённое лицо.
– Ему нельзя пока говорить, – строго отчеканила медсестра, но Василий Петрович словно прочитал его мысли и негромко вымолвил:
– Она умерла. Вчера...   
... Вот этот, совсем небольшой золотой нательный крестик он не снимал с того самого дня. Хотя, будучи крещёным, никогда до этого не носил крестов...
Стайка мелких рыбёшек подошла к тому самому камню, где сидел Осокин, но внезапно чего–то  испугавшись, дружно метнулась в глубину. Возможно, причиной тому послужила белая чайка, что села на воду неподалёку, а потом легко взмыла  ввысь, поднявшись выше всех других птиц. Наверное, для того, чтобы с высоты птичьего полёта лучше разглядеть синеющие вдали горы, чашу прозрачного горного озера и сидящего на берегу со странным названием «Тёщин Язык» одинокую фигурку человека, погружённого в свои воспоминания...

Прынц

Таня всегда выходила на проспект в одно и то же время. Она немного отступала от  остановки транспорта и занимала свой пост напротив  здания районной администрации.
Отсюда было хорошо видно, как поток машин по команде светофора замирал на какую-то минуту,  а потом с рычанием набирал скорость,  устремляясь по широкой магистрали к следующему перекрёстку.
Девушка работала менеджером в большом магазине и, наверное, должна была ездить на работу на троллейбусе, если бы не одно обстоятельство: Таня очень хотела выйти замуж.
И не за кого попало.
В свои двадцать четыре года она была достаточно привлекательной, и молодые ребята со двора охотно приглашали её в свои компании, оценивая по достоинству и стройную, можно сказать изящную фигурку и симпатичное немного наивное курносое лицо с широко раскрытыми удивлёнными серыми глазами, которое нисколько не портило даже отсутствие нормальной причёски. Танины русые волосы были просто собраны сзади в пучок наподобие конского хвоста.
Вот только с этими самыми ребятами со двора проводить свободное время ей не нравилось. Пару раз побывав на дне рождения у соседской Лариски и у своего двоюродного брата Кольки, она уяснила:  все подобные мероприятия неизменно шли по одному и тому же сценарию, сопровождаясь обильной выпивкой. После чего кто-нибудь брал в руки гитару,  и всего под несколько незамысловатых аккордов вся компания дружно пела. Либо включался компьютер, транслирующий на небольшие колонки хриплые звуки  – тогда начинались танцы.
Ей не нравилась водка!  Не нравилось как пригласивший кавалер, будь то слесарь Вовка или охранник заводской охраны Валерка, дыша водочным перегаром, похотливо прижимаясь и тиская во время танца, нашептывал на ухо всякое, удивляясь её несговорчивости. Ей не нравилось, когда руки кавалера, пригласившего на медленный танец, как бы ненароком опускались ниже талии, ощупывая её. Таня тотчас с негодованием отбрасывала их,  размышляя о том, прервать ей это глупое монотонное кружение или дотерпеть до конца танца.
Она не очень удивилась, когда на первом дне рождения она, устав от назойливого внимания парней, заглянула в соседнюю отчего то незапертую комнату и обнаружила слившихся в конвульсивных телодвижениях Лариску и её ухажёра – женатого парня –  начальника секции магазина,  где та работала продавщицей. Хотя, поразмыслив, Таня успокоилась: времена, видно, другие. И каждая девушка решает за себя. В конце концов, где им этим заниматься?  Не на складе же в магазине!
Другое дело: не могла Таня себя представить на месте Лариски – в двух шагах от всей честной компании, в такой позе, с задранной юбкой и раскоряченными ногами.
Нет, решительно это не для неё.
Пусть её сочтут старомодной, но так не хотелось повторения того эпизода. Тогда в походе ей было всего шестнадцать, и красавец из их класса Серёжка, нашёптывая на ушко нежные слова в палатке, вдруг запустил пятерню ей в трико и стал гладить там... Стало приятно, и она неожиданно для себя позволила большее, а потом долго не могла придти в себя,  когда он грубо и быстро овладел ею, причинив сильную боль. А потом не задержался, взял да и вышел из палатки, отбросив как ненужную вещь.
На следующий день он сделал вид, что ничего особенного не произошло...
...Напрасно она всё время ловила Серёжкины взгляды, мучаясь от неопределённости и чувствуя себя несправедливо обманутой. А потом поняла, что он просто и легко оправил свою физиологическую потребность. Как в кусты по-маленькому сходил.
Нет, такого больше не будет. Она никому не позволит так с собой обращаться.
И пусть мать ворчит по вечерам на кухне. Дескать, засиделась Танька в девках. Вон сколько парней вокруг! И не обходят вниманием, а она, вишь, прынца ждёт!
Да, ждёт! И будет ждать, будет даже искать его! Может быть,  в это самое время он приближается в своей машине к ней. Молодой, образованный, красивый, непременно неженатый. Он увидит её и поймёт, что именно она нужна ему. Ведь Таня  недурна собой, любит и умеет вкусно готовить, много читает, у неё среднее техническое образование, она два года назад закончила радиотехнический колледж. А менеджером работает временно...
Уж больно хорошую зарплату положили! А надо помогать семье. Ведь двое её братьев ещё учатся в школе, мать сократили, и она не работает, отцу постоянно задерживают зарплату на заводе.
 – Дэвушка, а дэвушка, куда нада? Садыс!
Это трое кавказцев, притормозив на видавших виды «Жигулях» шестой модели, распахнули дверцу. Таня резко отвернулась от них, увернулась и от притормозившего задрипанного «Москвича» с дряхлым дедулей за рулём и разбитой фарой, и, вновь вытянув руку, мечтательно посмотрела вдаль.
Таня научилась уже неплохо разбираться в марках автомашин. Благо самый младший брат Сашка собирал вырезки из журналов и наклеил в свой «альбом» добрую сотню разных моделей.
Вот метрах в пятидесяти от неё мчится новый перламутрово-зелёный «Опель», и сидящий за рулём плечистый блондин в светлом костюме разговаривает по мобильному телефону. Горел зелёный свет светофора, и он промчался мимо в своём роскошном автомобиле, как в рекламном клипе, а она не могла не повернуться, чтобы проводить взглядом этого плечистого красавца с его шикарным авто.
За «Опелем» проследовало ещё иномарок, затем проскочила маленькая, юркая «Ока» с молодой женщиной за рулём. Неторопливо пронесла себя дребезжащая и битком набитая «Волга» и прошуршал по асфальту «Мерседес» с тонированными стёклами.
Он-то и притормозил вдруг рядом с Таней.
– Мне... на угол Верхневолжской и Урюпинской... Сколько? – выпалила она в приоткрытое окошко.
Водитель – средних лет плотный мужчина в замшевой куртке снисходительно посмотрел на неё сквозь стёкла дорогих очков. Взгляд его соскользнул на Танины упругие бёдра и колени в черных колготках:
– Садитесь... договоримся...
В машине играла музыка, и пахло дорогими духами. Мужчина повернул ручку, усилив громкость автомагнитолы.
– Нет, всё-таки сколько? – не унималась девушка, устроившись на удобном сидении, но всё же ощущая некоторую неловкость. Она привыкла всегда расплачиваться вперёд, чтобы не чувствовать себя никому обязанной.
– Какая ты настырная! – вдруг перешёл на «ты» водитель иномарки, – а я ... я не знаю... Ну не извозчик, директор я! Я, если хочешь знать, и так тебя довезу... если девушка понравилась, почему бы нет...  красивую девушку я и ...просто так… покатать могу...
– А где вы директор? – спросила Таня, чтобы как-то увести разговор в другую сторону. Она поймала цепкий взгляд мужчины, остановившийся на её бедрах, слегка заголившихся на сидении, и на всей Таниной фигуре.
– О! Мы торгуем продуктами! Оптом! – мужчина широко заулыбался, – бабки пока катят, без сахара да муки сейчас никуда! А ты?
– Я тоже в одной торговой фирме работаю, – не стала конкретизировать Таня.
Мужчина переключил рычаг переключения скоростей. Наверное, у него своих продавцов полным полно, возможно, многие ему не отказывают. Чего же он ко мне привязался? Она вспомнила Лариску, и совершенно по-новому оценила тот эпизод, на дне рождения. Может, у Лариски и выбора не было. Привяжется такой!
Таня уже пожалела, что села в эту машину.
– Коллеги, значит! Это класс! – обрадовано отреагировал плотный. –  Так давай познакомимся! Я Эдик!
– Таня.
– Замечательно! – оживился плотный, как будто услышал не имя девушки, а очень приятную новость.
«Мерседес» остановился на светофоре.
– Хороша была Танюша. Краше не было в селе, – с чувством продекламировал Эдик, –  тут я согласен с Есениным ... так что, Танюша, может, вечерком я заеду за тобой в твой магазин, покатаемся и поужинаем вместе? Кстати, я знаю один стильный ресторанчик как раз неподалёку от твоей работы. Или поедем сразу ко мне?
Его большая ладонь опустилась на левое колено девушки, и, не задержавшись, медленно поползла выше. Тане стало невыразимо противно как когда-то в походе после ухода из палатки Сергея... Она сбросила потную руку мужчины, подхватила сумочку и выскочила из автомобиля, благо тот ещё стоял на перекрёстке. 
Таня, разумеется, не видела, как мужчина пожал плечами и ехидно ухмыльнулся, его «Мерседес» резко тронулся с места.

***
Таня была на полпути до работы. Времени до начала рабочего дня было достаточно, и у неё был выбор: продолжать движение на общественном транспорте или же сделать ещё одну попытку. Недолго думая, она остановилась на втором варианте.
Отвергнув с ходу  «УАЗик» с прыщавым солдатом-водителем и  старые «Жигули», ревущие как самолёт на взлёте, Таня остановила новенький «Лексус».
– Мне...
Она назвала адрес, и водитель – совсем молоденький парнишка – кивнул, улыбнувшись всем своим простодушным лицом.
– Садитесь. Как раз по пути... знаете, рядом салон для новобрачных «Счастье»?
– Да... есть такой.
Таня взглянула на счастливое лицо парня, на его далеко не новую джинсовую куртку,  потёртые джинсы и стоптанные кроссовки. Как то не увязывалась эта одежда  с отполированной и ухоженной машиной. А парень, словно угадав её мысли, продолжил:
– Я устроился ... водилой ... в небольшой, но богатенькой фирме... Вожу заместителя директора... А через три дня у меня свадьба. Вот ... отпросился на часок у шефа ...сгонять до салона.
Он начал перечислять, что ему ещё надо купить для торжественного события, и Тане передалось его настроение. Она невольно заулыбалась, подумав: как хорошо, кому то повезло найти друг друга в этом мире. Может, и ей когда-нибудь повезёт. Она не удержалась от вопроса:
– Скажите, а как вы познакомились со своей невестой?
– Да очень просто! Она у нас бухгалтером работает!
Парень начал расписывать, какая удивительная девушка Наташа, а Таня вспомнила свою фирму. Нет, на её работе не было достойного человека. Человека, с которым она могла бы связать свою жизнь. И не то, что нет достойных ребят. Есть!  И умница менеджер по продажам Илья, имеющий два высших образования, и весельчак-водитель Ринат с разрядом по дзю-до, и франтоватый старший товаровед Самсонов. Парни хоть куда! И анекдот рассказать и компанию поддержать. Они ей нравились, и, может быть со временем возникло бы и настоящее чувство...Только кроме постели ничего им от неё не надо, а девчонок меняют они чаще, чем носки, а не перчатки.
– Да кстати, ... - повернулась она к водителю, - сколько с меня?
– Ну... сто рублей, если не жалко, – улыбнулся паренек.
Это была как раз половина обычной таксы. Таня достала кошелёк, рассчиталась. Тем более, машина как раз подъехала к нужному перекрёстку.
– Приехали! – доложил водитель.
– До свидания. Желаю вам счастья!
Таня вышла из машины и направилась к зданию, где работала. Сегодня ей явно не везло. А впрочем, не везло и до этого. Она экономила буквально на всём, чтобы иметь возможность вот так познакомиться, а ей до сих пор никто не встретился. Сколько раз добиралась таким образом до работы? Трудно вспомнить... Некоторых интересовала только возможность слегка подработать, были и водители, не промолвившие за всю дорогу ни одного слова.
Помнится, попался высокий парень в очках, недавно вернувшийся со стажировки в Америке и попросивший номер телефона, но так и не позвонивший ей...
Иные не нравились Тане сразу же. Пропахшие перегаром и едкими, отвратительными табачными смолами, или же весельчаки-острословы, с первых же минут прощупывающие: не удастся ли переспать с девушкой. Где? Да хоть в кустах или первой же подворотне. И те, и эти  вызывали острое отвращение.
А может, поступить как другая подруга Вера, выставившая объявление на сайт  знакомств? Только вот она который месяц не может подыскать себе пару и уже обожглась однажды. На опытном  сорокалетнем враче-ловеласе, который убедил Верку проверить их  будущий союз на чисто физиологическую совместимость. И  проверял в постели аж две недели. Пока не выяснилось, что он женат, а с курорта вот-вот вернётся жена с двумя детьми.
Верка пришла тогда к ней зарёванная и часа два вдобавок к тому не могла выплакаться. Она впервые испытала с ним то, что раньше ни с кем не испытывала. И вот такое известие. ... Нет, её мужчина совсем не против, чтобы и дальше встречаться, тем более, пресловутая совместимость полная!  Но Вера не желает делить его с другой женщиной. Она разорвала все отношения, сожгла за собой все мосты.

***
Нет, Таня будет искать по-своему. Она не пойдёт обедать, как весь прочий персонал фирмы в дорогое кафе напротив, а заварит в своей тесной подсобке, уклеенной фотографиями актёров закордонного кино, китайский вермишелевый супчик, попьёт чаю с сухариками. Зато сэкономит деньги, и вечером, после окончания работы выйдет на перекрёсток, встанет и будет смотреть вдаль.
Вдаль! Туда, откуда появится, непременно появится, не сегодня так завтра...не завтра ... так через месяц ... её избранник... Как говорит мама, прынц... Она встретит его, она обязательно дождётся. Он должен быть высоким, сильным, умным, благородным и уверенным в себе.  Но в то же время – заботливым и нежным. Она найдёт такого человека.
И тогда он повезёт её в сверкающей новой машине по залитому огнями городу на какой-нибудь праздник, где они будут пить коктейли, танцевать и веселиться. И все девчонки вокруг будут ей завидовать.
А в жаркий летний день они поедут вдвоём к голубым озёрам. Он, конечно, заметит пристальные взгляды других мужчин и по достоинству оценит её очень привлекательную фигуру в весьма откровенном купальнике. И люди на пляже увидят, какая они замечательная пара. 
Когда придёт пора отпусков, они вообще уедут за границу. На Бали или на какие-нибудь Канары...  Или на Багамы. Она увидит своими глазами ласковое и прозрачное лазурное море, ярко-зелёные пальмы, корабли на рейде уютной бухты и всё то, что раньше видела лишь по телевизору или на экране монитора. А толстые самодовольные миллионеры с длинноногими любовницами-манекенщицами ещё лопнут от зависти к русскому бизнесмену с его красивой молодой женой.
Это сейчас у неё нет таких блистательных нарядов, но Он ведь ничего не пожалеет для любимой...
… Таня вздохнула, убрала в шкафчик с портретом Арнольда Шварценеггера ведро со шваброй, сняла потёртый синий халатик и отправилась на свой перекрёсток...

***

...Первым читателем нового рассказа была женщина – главный редактор издания, куда решился я предложить это произведение.
– Это что получается? – грозно спросила она, строго поглядывая на меня сквозь толстые стёкла очков, – безысходность какая-то! Девушка, судя по созданному вами образу,  вполне положительная, отчего же не может найти она своё счастье? Ведь, не может?
Она закурила толстую папиросину, пододвинув к себе массивную пепельницу и уже более мягко и доверительно, как бы оправдываясь, продолжила:
– Вы понимаете, наш еженедельник читает, судя по почте, много женщин. Что они подумают? Ведь вы лишаете героиню даже надежды на лучшее. Неужели нет примеров, когда люди знакомились совершенно случайно?  И не обязательно на улице. В театре, в кино, в магазине, наконец! И находили своё счастье... Вы подумайте! А у вас серо и схематично, а нужен креатив…
Она выпустила клуб дыма, отодвинула от себя рукопись и вздохнула... Может быть, подумала о чём-то своём...

***
... Таня опять отправилась на свой порядком надоевший перекрёсток, где принялась напряжённо и мучительно всматриваться вдаль. Моросил нудный дождь, и прохожие стремились поскорее укрыться от его мелких капель кто под навесом остановки, кто на крыльце магазина. Может быть, поэтому никто сразу и не обратил особого внимания на маленького, пушистого котёнка, выскочившего прямо на обочину широкого проспекта.
Таня первая заметила глупого зверька, бросилась к нему и буквально выхватила его прямо из-под колёс огромного джипа. Она совершенно не заметила, как сидящий за рулём верзила с бритым затылком многозначительно повертел пальцем у виска, прижала к куртке котёнка и отошла с ним в безопасное место к  остановке.
Котёнок был бы совершенно белым, если бы не два крохотных чёрных пятнышка на спинке. Он смотрел огромными зелёными глазами, цепляясь цепкими коготками.
Что делать? Не везти же его на работу. Таня вернулась домой с пушистым созданием.
Дверь открыл младший брат и ахнул от удивления. На шум выглянула мать и всплеснула, как крыльями, распаренными от стирки руками:
– Вот, говорят, у девки не было забот, нашла она себе...
– Прынца! – перебила Таня, не в силах сдержать радостной улыбки.
Пусть котёнок будет Прынц! Почему бы нет! Жаль, мать разрешила оставить его только до вечера. Но куда потом девать бедненького?
Этот вопрос не выходил из головы девушки весь день. Она мучительно размышляла над ним, когда мыла длинный коридор и когда хлебала в обед из алюминиевой миски свой незамысловатый супчик быстрого приготовления, вприкуску с серым зачерствевшим хлебом.
Этот вопрос не выходил из головы и после работы.
Таня зашла в зоомагазин. Надо чем-то покормить питомца напоследок. Обилие ярких упаковок разнообразного корма для собак и кошек несколько озадачило. Она стояла у витрины, разглядывая их.
– Девушка, простите... не подскажете?
Таня обернулась. Перед ней стоял высокий блондин в светлом плаще. Где же она его видела? Ах да, это он сидел за рулём того новенького «Опеля»...
– Собираюсь вечером брать котёнка в новую квартиру... А какой корм ему взять, не знаю... – продолжил молодой человек.
– Да я и сама не очень в этом разбираюсь, – грустно призналась Таня, – у меня котёнок по кличке Прынц первый день... и, похоже, последний...
– Как так?
Таня объяснила. Молодой человек на мгновение задумался, а потом внимательно взглянул на неё:
– Кажется, я знаю, что делать. У меня к вам предложение. Дело в том, что того котёнка я ещё не видел. Так давайте купим корм, а потом проедем к вам и посмотрим вашего Прынца. Может, он понравится мне...
Таня согласилась, они вышли из магазина. Перед входом стоял тот самый «Опель».
– Кстати, меня зовут Володя,– представился молодой человек.
– Таня.
Всю дорогу они болтали обо всём без остановки, и Тане казалось даже странным, что ещё час назад они были незнакомы. Володя возглавлял крупную фирму по продаже компьютеров, но не замыкался на работе, живо интересуясь музыкой и поэзией, спортом и искусством.
– Вот здесь на светофоре налево и во двор, – показала Таня.
– Так это же мой двор! – удивился Владимир, – я неделю назад купил новую квартиру. Вот в этом доме!
Он показал на новую десятиэтажку, втиснутую между панельными пятиэтажными домами.
Ну и дела! Все случившееся было похоже на неправдоподобную историю. Но Таню сейчас заботило одно: только бы котёнок приглянулся новому хозяину. Кажется, он человек добрый.  С этими мыслями она поднялась с Володей по заплёванной лестнице и нажала кнопку звонка.
В квартире пахло жареным луком, и на верёвках повсюду висели свежевыстиранные простыни. А котёнок выбежал навстречу и вдруг выгнул спинку, зашипел на незнакомца и пошёл боком, боком!
– Ух ты какой! – не удержался Володя, – этот смельчак мне определённо нравится.
– Правда? – заглянула ему в глаза Таня, – вы его берёте!
– Беру! Но с одним условием. Вы нас будете навещать!
Таня согласно кивнула, подняла Прынца с пола и бережно подала Володе. На какое-то мгновение их руки встретились...

...Но это уже начало другой истории...
Три лица любви        

Волны лазурного моря танцевали менуэт, накатываясь на пляж одна за другой, а затем галантно отступая. Они нежно шуршали манжетами пены, кланялись, делали реверансы, поднимались и опускались. Словно повиновались не ветру, а самому Жану Батисту Люлли. Как будто это его дирижёрская палочка короля менуэта порхала и не при дворе Людовика XIV в те, средние века, а именно здесь и сейчас – над океанским побережьем Намибии. 
– Тебе не кажется, Свакопмунд сильно похож на Варнемюнде? – спросила девушка. 
– Такое же очарование тихого, курортного городка, – согласился с ней мужчина, – немецкий колониальный стиль. Три кита: функциональность, аккуратность и основательность.
– И вода такая же бодрящая, – её зелёные глаза заискрились, будто в предвкушении удовольствия от погружения в океанские воды, – здесь в январе, в разгар жаркого южноафриканского лета чувствую свежесть серых вод Ост Зее. Сколько там было начертано грифелем на доске у входа на пляж? Девятнадцать? Двадцать? Холодное течение...
Мужчина кивнул.
– А когда мы познакомились десять лет назад, в Варнемюнде, был август. Ты меня так удивил тогда... – она замолчала, будто переносясь мыслями в те годы.
– Чем же я тебя мог удивить?
– А ты и не помнишь?
– Но чем именно? – решил уточнить он, – наверное, как мы познакомились?
– Да, ты тогда на Reception, сидя напротив меня, положил два листка бумаги на журнальный столик и начал одновременно писать правой и левой рукой. И так внимательно смотрел на меня. Правой рукой – по-английски, левой рукой – по-немецки. Немецкое стихотворение почему-то сложилось быстрее. Оба были про меня, и мне показалось, ты точно нарисовал в стихах портрет.
– Не зная ничего про тебя!
– А я оказалась русская! – вот так!
Они оба весело расхохотались:
– Однако ты попросил тайм-аут, заказал в баре чашечку кофе, попросил усложнить задачу, включив три слова на мой выбор. И спустя пять минут прочел мне три катрена уже на русском. Только зачем ты выкинул те тексты, не понимаю.
– Да баловство это, – отмахнулся мужчина, – шутейный экзерсис в ожидании, когда приготовят номер.
– Но на меня впечатление, конечно, это произвело. Хотя и то, как ты быстро починил воздушного змея, и твои заплывы на дальние расстояния, и стойки на голове – всё это тоже не может оставить равнодушной ни одну девушку. Но главное...
Она вдруг замолчала, словно подбирая слова. А потом взъерошила его соломенные волосы:
– Не могу понять, что в тебе меня притягивает? Может быть, потому, что ты любящий волшебник, а не болтливый сказочник. Не пустой, как те мужчины, с которыми я встречалась до тебя. В Варнемюнде ведь влюбилась – как девчонка.
Она вгляделась в лицо своего спутника и весело добавила:
– Ты тогда был смуглым брюнетом, а глаза были карие. А нос был не курносый, как сейчас, а с небольшой горбинкой. Я даже подумала, не французских ли ты кровей?
– А потом удивилась, встретив соотечественника?
– Не совсем так. Сколько их теперь разбросано по всему свету. Ученые продолжают своё дело, писатели – своё. Крах великого государства это не их крах. Кстати, фамилия у тебя тогда была точно не русская. Ты, кажется, в то время занимался исследованиями в области радиоактивных элементов: стронций, полоний, иттербий... Конгрессы, доклады, симпозиумы...
– Разве это для тебя было важно? – мужчина предпочёл сменить тему, – моя работа – это моя работа... пойдём лучше купаться.
Она кивнула, протянула ему изящную ладошку правой руки, и они устремились в сторону пенных гребней, а потом решительно бросились одновременно под них. Мужчина вынырнул не сразу, проплыв под водой не менее десяти метров, а потом энергично заработал кролем в сторону моря. А девушка, перевернувшись на спину, стала качаться на лазурных волнах.
Их купание долго не продлилось. Вскоре мужчина энергично растирал махровым полотенцем плечи своей спутницы, а она заметила:
 – А мне здесь очень нравится. Центр города – всего несколько кварталов малоэтажных домиков, а рядом уютная и милая набережная, мол...
Он бережно промокнул её мокрые волосы:
– Ты не забыла, мы сегодня идём после обеда в аквариум?
Их ладони опять встретились...
 
***

– Что за книги ты сейчас читаешь? А эти листки бумаги с распечатанным текстом на английском... – девушка взяла со стола один лист, – кураре и курареподобные вещества, – она взяла книгу – миорелаксанты... ты заинтересовался медициной? Но кураре и миорелаксанты вряд ли можно отнести к витаминам или биодобавкам. Я врач и знаю: при введении их человек гибнет от паралича дыхательной системы и остановки сердца, а само вещество в организме не выявляется. 
– Ты же знаешь, я как истинный амбидекстр*, могу одинаково сильно углубляться как в точные, так и в естественные науки. А чем тебе миорелаксанты не нравятся? Они используются в анестезиологии, – сказал он. 
– Да, но с обязательным подключением пациента, который находится под наркозом, к аппарату искусственного дыхания, – добавила девушка.
– Что же плохого, если человек расширяет свой кругозор, – он опять широко улыбнулся, – мне многое интересно.
– В этом я убедилась, – согласилась девушка, – помню, как ты у Лаккадивского моря в Индии читал книгу «Маленькие киллеры». Я сначала думала, какие еще там убийцы! Речь про насекомых и червячков, принадлежащих к роду штейнернема. Потом только в инете нашла, что эти самые нематоды –  смертоносное биологическое оружие.
– Другие времена, другие подходы, – уклончиво ответил он, – времена плаща и кинжала давно прошли, пуля в таком тонком деле становится редкостью. Хотя нет – плащ стал почти невидимым, как те же штернейнемы.
– Штейнернемы немы, – отпустила каламбур девушка.
– Точно, – согласился мужчина, – а киллера и заказчика можно заставить рассказать немало интересного, благо средств теперь для этого предостаточно. Кстати, вот посмотри: ни клыков, ни когтей у этих малюсеньких червячков нет, но все насекомые панически их боятся, а их яду по своей силе не с чем сравниться.
– Это было твоей работой в то время? Я еще удивилась, когда в Тривандруме меня встретил седеющий шатен, которого сразу же выдали некоторые детали, такие родные для меня...
– Дорогая моя, мы же договорились...
Он нежно обнял её и поцеловал в губы.
– Да, да, о твоей якобы научной работе ни слова.
– Почему научной?
– А о какой? Может быть, о твоей работе в театре? Ты меняешь не только костюмы, страны, города и национальности, но даже лица.
– Ты же знаешь фразу, которую приписывают то Шекспиру, то древнеримскому поэту Гаю Петронию.
Он тихо продекламировал, потягивая манговый сок:
«Весь мир — театр.
В нем женщины, мужчины — все актеры.
У них есть выходы, уходы.
И каждый не одну играет роль».
– И каждый не одну играет роль, – повторила она, – не мне судить, какие роли у тебя получаются лучше, какие хуже, но одну могу точно оценить. Сегодня вечером твоя роль – любовника. И она тебе всегда удаётся блестяще.
– Не знаю, что и сказать, – улыбнулся мужчина, – я постараюсь.
– Знаешь, что, – рассмеялась она, – а ведь твоя улыбка на любом лице обворожительна. Даже тревога куда-то уходит.
– Тревога?
– Да. За тебя... за себя... за нас... Боюсь, в один прекрасный момент ты не позвонишь мне... как всегда внезапно. Мы не поедем в ту сказку, где я еще никогда не бывала, а ты не расскажешь мне какую-нибудь занимательную историю. Я не буду спрашивать тебя про твою работу, но скажи, когда-нибудь она кончится?
Она опустилась перед ним на ковёр, на колени и взяла за руку, заглянув в глаза:
– Скажи, твоя работа когда-нибудь кончится? Ты обретёшь постоянное лицо, мы заживём вместе? Неважно где, хоть в Салехарде, хоть в Челябинске, только вдвоём.
– В Салехарде не был, – засмеялся он, – было бы интересно посмотреть на этот город.
Он не стал отвечать на прозвучавший вопрос, будто бы сам не знал на него ответа, а вместо этого нежно – как маленького ребёнка – погладил девушку по льняным волосам, еще мокрым после душа:
– Всё будет хорошо, самое главное, я тебя люблю.
– Помню, где и когда ты сказал мне это в первый раз.
– Керала.
– Да. Ты не часто говоришь о своих чувствах, но я их ощущаю. Словно рядом с тобой я под воздействием защитного поля.
– Так и есть.
– Ты помнишь про Индию? Я тогда сильно испугалась за тебя.
– Когда унесло течением во время отлива?
– Да. Ты упрямый! Нас предупредили, что на всех морских пляжах Индийского побережья нужно опасаться сильного течения во время отлива. Да и сезонных течений там не меньше. Помнишь, те, которые приходят под углом к берегу? А потом, отражаясь, они уносят в море всё, что угодно?
– Конечно, еще нам говорили, что с мая по октябрь лучше заходить в воду только по пояс. Это как понимать: быть у родника и отведать только глоток воды?
– Тебя не перевоспитать, – вздохнула девушка, – если бы ты знал, как я тогда переволновалась! Тебя не было несколько часов, а показалось – прошла половина моей жизни...
– Это моя вина, – ласково гладил девушку по плечам мужчина, – мне тогда надо было тебя предупредить. Я поинтересовался у местных рыбаков, как проходят течения, куда они выходят, как себя ведут в разное время суток. 
– Зато ты сказал, наконец, мне эти банальные три слова! – засмеялась она, – хотя не такие они и банальные. Просто всё зависит от того, кто, кому и когда их произносит. 

***
Если вы когда-нибудь прилетите к Лаккадивскому морю, то сможете увидеть там не только лазурное море, пляжи и чудную растительность, но и тамильские рыбацкие деревни. Если вы поинтересуетесь в отеле, безопасно ли посещать в одиночку женщинам этот район, наверняка услышите отрицательный ответ. Хотя некоторые туристки берут на себя риск, желая купить у местных аборигенов свежую рыбу или фрукты.
 Впрочем, тамилы никогда не обидят одну европейскую женщину. Она прилетает сюда всегда в одно и то же время года вот уже несколько лет и долго стоит на берегу или бродит вдоль полосы шумящего прибоя. Иногда она приходит с цветами, оставляя их на песке.
Никто не знает, кто она. Но тот, кто случайно встретится с ней взглядом, долго будет думать: чего в нём больше: леденящей тоски или согревающих душу воспоминаний...

========================================================

Бальное платье


Старый сундук стоял в углу дальней комнаты. Он не бросался в глаза и, покрытый потёртым домотканым ковриком, иногда служил местом отдыха бабушки Веры. Особенно в жаркие летние месяцы, когда лучи солнца проникали во все углы старого деревянного дома, за исключением той комнаты, которая находилась в тени мудрой берёзы.
Вера Васильевна вязала крючком коврики из отживших свой век вещей, для чего иногда заглядывала в старый сундук. Вот и сегодня, присев на скрипучую табуретку, она приоткрыла его тяжёлую крышку, достала несколько поношенных брюк, форменный пиджак давно вышедшего на пенсию мужа – железнодорожника, клетчатую кепку со сломанным козырьком и, наконец, небольшой сверток из пожелтевшей газетной бумаги.
Медленно развернув его, бабушка Вера застыла, как изваяние и несколько минут провела, словно в оцепенении.
– Что это?  – вывела бабушку из раздумий вездесущая пятнадцатилетняя внучка Настя. Девочка с удивлением разглядывала содержимое свертка.
Вера Васильевна бережно расправила на стуле платье из... марли.
– А почему оно такое ... грязное,  – не унималась Настя, тыкая пальчиком в пятна сажи и масла на марле.
– Это не грязь, Настенька.
Вера Васильевна прикоснулась к ткани. Осторожно провела по нему морщинистой рукой, строго глянув на внучку поверх очков.

*  *  *

Вера училась в пристанционной школе, расположенной прямо на узловой станции. И учителя, и ученики привыкли и к гудкам маневровых паровозов, и к стуку проносящихся мимо составов. Что говорить: вся жизнь жителей небольшого посёлка была связана с железной дорогой. Многие дети из семей машинистов и стрелочников, путевых обходчиков и ремонтников не только без труда могли отличить проходящий грузовой состав от пассажирского издалека по звуку, но по гудкам знали, какие манёвры совершаются на станции.
Выпускной вечер в их десятилетке был назначен на 20 июня 1945 года, но уже с середины апреля вся прекрасная половина 10 «а» была озабочена одним вопросом: что одеть на выпускной бал? Почти все девушки умели неплохо кроить и шить, у многих дома стояли простенькие, с ручным приводом, но такие надежные швейные машинки. Хватало и фантазии. Загвоздка была в другом: где взять материал? Никто не припоминал, чтобы в военные годы в их магазин завозили хоть какие-нибудь ткани, не то что чисто белую материю.
 Остроумный выход нашла Наташка из параллельного класса. На примерку своего бального платья она пригласила только лучших подруг – соседок.
Однако слух об оригинальном решении разнесся по домам со скоростью скорого поезда. И вот уже в двух десятках домов застрочили швейные машинки. Бальные платья разнились по своим фасонам, отличались размерами. Но их объединяло одно: эти творения девичьих рук были пошиты из сложенной в несколько слоев обыкновенной марли.

*  *  *

Вот уже второй день танкисты парились на этой большой узловой станции, дожидаясь смены паровозных бригад, комплектации состава пополнением и загрузки топлива. Танковый полк перебрасывали из поверженной Германии на границу с Манчжурией. Ничего не было известно о предстоящей войне с Японией, но многие надеялись, что это произойдет в самое ближайшее время.
– Недолго ждать, – басил заряжающий Ковальчук, – вот подтянем дивизии, подвезут технику, боеприпасы, продукты, пятое, десятое. И шарахнем по самураям!
– Домой пора, – вступил в разговор старшина Сергеев,  – бабы заждались. Косить надо! Глянь, какие тут, в Сибири, травы-муравы уродились!
Он ловко спрыгнул с теплушки и сорвав стебелёк, надкусил его. Из-за вагона появился молоденький танкист в запачканном комбинезоне.
– Как обстановка, командир? – поинтересовался у него Сергеев.
– Чёрт знает что! – лейтенант пожал плечами, – до утра ничего не обещают.
Ни формой одежды, ни внешним видом лейтенант Василий Веткин ничем не отличался от остальных танкистов. Он курил ту же махорку, пил из жестяной кружки тот же спирт и ел такую же американскую тушенку, как и все остальные.
Веткин не вышел ростом, не выделялся ни громким голосом, ни выправкой. Даже корреспонденту фронтовой газеты было сложно угадать в этом белобрысом и голубоглазом пацане отмеченного наградами героя, чей танк одним из первых взламывал передний край обороны противника и выходил победителем из самых сложных ситуаций.
Жизнь танка в бою коротка, и поговаривали, что Василию непостижимо везёт. Но никто не отрицал и мастерство слаженного экипажа, позволяющее выходить победителем из дуэлей с вражескими танками.
– Эх, закурим что ли, – вздохнул Ковальчук, пуская по кругу расшитый кисет.
Из стоящего рядом здания послышалась музыка.
– Танцы, так думаю, – заулыбался черноглазый механик-водитель Ашот Симонян, подмигнув Ковальчуку.
– Девушки, наверное, – с надеждой в голосе продолжил он, искоса поглядывая на командира и как бы предугадывая его возможную реакцию.
«А почему бы и нет?  – пронеслось в голове у Веткина, – тут рукой подать».
Ашот проворно спрыгнул с теплушки и начал подтягивать потёртый ремень.
– Ладно. Разве что только посмотреть, – махнул рукой лейтенант, – какие мы к едреней фене кавалеры! В таком-то виде! Но… чур – далеко от состава не отлучаться!
*  *  *


С самого утра у Веры было великолепное настроение. Экзамены позади, а сейчас она на выпускном вечере! Закончилась торжественная часть, и вот-вот начнётся самое интересное – выпускной бал! И не беда, что у проныры Наташки платье получилось чуть подлиннее, да пофасонистее. У Веры вышло тоже неплохо! И не случайно, наверное, соседский Витька чуть не свалился с забора, когда увидел ее, идущую на свой выпускной бал в новом белом платье!
Вера вспомнила, как потешно Витька вытянул шею, и прыснула.
 У патефона пластинки то и дело заедало, так что старенькому учителю математики Ивану Ильичу приходилось возле него дежурить неотлучно.
По неписаному правилу первый танец танцевало несколько самых смелых пар. Но спираль праздника неотвратимо раскручивалась, и в круг выходили всё новые и новые танцоры. А тут ещё, невесть откуда, появились несколько танкистов, и вот уже один из них – черноглазый и смуглый – подхватил и закружил в вальсе хрупкую Наташку!
Остальные пока скромно стояли у входа.
– Белый танец! – торжественно провозгласил Иван Ильич, аккуратно опуская иглу патефона на пластинку, – дамы приглашают кавалеров!
Вера поймала взгляд одного из танкистов  – молоденького, голубоглазого и белобрысого. Словно какая-то непреодолимая сила заставила её пересечь зал и выпалить эти два слова:
– Вас... можно?
– Конечно, – густо покраснел тот, – но я... плохо танцую.
– Это ничего, – пришла на помощь Вера, сама удивляясь своей храбрости.
Вася Веткин действительно был не мастер в танцах. Честно говоря, у него и девушки-то никогда не было. Нравились многие, а познакомиться стеснялся... Несмотря на все старания, он пару раз наступил Вере на ногу и толкнул плечом Ашота. Впрочем, к концу танца, Василий, поглядывая, как ловко танцует Симонян, уже довольно сносно кружился со своей дамой по залу.
Он остался с Верой и на следующий танец, уже медленный.
– Меня зовут Вера, – удивляясь вновь своей смелости, сказала девушка, – а вас как?
– Василий, Вася.
Ни слова больше не говоря, они кружились и кружились до конца танца, а, когда пластинка закончилась, Вера не могла сдержать изумление:
– Ой! Что это с моим платьем!
В нескольких местах её великолепное белое платье из марли было выпачкано сажей! Лейтенант смутился, достал из кармана комбинезона носовой платок, оглядываясь по сторонам. Но неожиданно в разных концах зала раздался смех. Хохотала Наташка в таком же перепачканном виде, вслед за ней Ашот и толстушка Людка. Переглянулись и засмеялись и Василий с Верой.
– Ой! Пойдемте, я переоденусь. Я тут рядом живу, – нашла, наконец, что сказать Вера, – а вы меня у дома подождете, ладно?
– Если близко, то можно, – согласился Веткин, – дело в том, что мне нельзя далеко отлучаться от эшелона.
Они не возвратились больше в зал, и весь вечер провели в беседке у школы, не заметив, как стихла музыка, и закончился вечер, как наступила тёплая ночь. Веткин рассказывал Вере про свою жизнь, а она ему про свою. Он рассказывал, как работал на тракторном заводе в Челябинске, и как при формировании Уральского добровольческого танкового корпуса два раза подавал заявление. А ему отказывали. Потому, что работал Веткин на главном конвейере Танкограда, подпадая под «бронь».
Василий рассказал про то, как, наконец, в третий раз бросил на стол хмурого  уполномоченного вместе с очередным заявлением и две «похоронки» – на отца и на старшего брата.
Тут Вася заметил грусть в глазах собеседницы и решил не говорить больше про убитых, а совсем про другое поведать девушке. Рассказывал он про дороги Польши и ухоженные города Германии, про синие уральские горы с чистейшими, но холодными озерами в долинах, про кружок ворошиловских стрелков и первый прыжок с парашютом, а Вера, в свою очередь, про сибирскую тайгу, кедровые шишки, да горную речку Кия, которую не каждый смельчак отважится переплыть. Про то, как шила вечерами это бальное платье.
Они не заметили, как наступил рассвет и как внезапно, словно черт из табакерки, возник у беседки запыхавшийся старшина Сергеев. 
– Товарищ лейтенант, извините,  – выдохнул он, – насилу нашёл вас, через пять минут отправление!
Втроем они побежали к эшелону, готовому к отправке. Вот уже паровоз, как бы пробуя сцепку на прочность, сделал первый, всего в несколько сантиметров рывок, издав протяжный сигнал...
Вера стояла перед теплушкой в простом ситцевом платье в горошек и напряженно вглядывалась в лицо Василия.
– Я тебя обязательно найду! Обязательно, слышишь!  – перекрывая шум, прокричал он.
Эшелон вздрогнул и медленно потянулся на восток...

*  *  *
  – Это не грязь, Настенька!  – строго повторила бабушка Вера, бережно расправляя складки на марле. Она достала маленький платочек и промокнула выступившую слезу.
– А что у вас было, бабушка? – не унималась Настя, – расскажи!
– Что было? Да что ты имеешь в виду? Мы и не поцеловались даже ни разу, а стал мне тот танкист Вася самым близким и дорогим человеком! Он погиб... Если бы не погиб, то обязательно, обязательно вернулся бы ко мне... Я точно знаю.
Вера Васильевна аккуратно свернула свое первое бальное платье, завернула в газету и положила на прежнее место. Щёлкнули запоры старого сундука.
       
 
  Сделка

– Ты?!
Его возглас взлетел сигнальной ракетой под стильный подвесной потолок роскошно обставленного помещения. Но больно ударившись о гладкую поверхность, приземлился тихой листвой под ноги хрупкой и изящной молодой женщине, не без труда отворившей массивную дверь.
Посетительница кабинета, напротив, не выказала ровно никакого удивления от встречи. Она уверенно сделала несколько шагов вперёд, словно была здесь хозяйкой, бросив взгляд на уютное кресло. Хозяин кабинета уловил взгляд, расторопно приподнявшись, любезным жестом пригласил сесть и выдавил уже совершенно иным, приглушенным, как после долгой, изнуряющей болезни голосом:
–Не ожидал …
Женщина укоризненно и одновременно снисходительно покачала русой головой. Так обычно поступают матери, наблюдающие за неопасными шалостями своего белозубого и большеглазого чада. Она посмотрела на изящные часики и сухо определила:
– Ровно шесть. Теряем время.
– Да, да, конечно, – согласился он, – чай, кофе? Я распоряжусь.
Она сделала предостерегающий жест,  словно откинув надоевшую вуаль ненужных церемониалов и, расстегнув верхнюю пуговицу светлого плаща, коротко молвила:
– Не нужно. Вижу, ты удивлён, но … надеюсь, сделка не отменяется?
Мужчина встал и прошёлся по кабинету. Достал пачку сигарет, щёлкнул зажигалкой, затянулся:
– Нет. Просто немного неожиданно. Не предполагал, что ты в этой профессии.
– Бизнес как бизнес, – она сказала это несколько устало, и на лицо её вновь вернулось недавно гостившее выражение снисходительности, – думаю, тебе будет так даже надёжнее. Ведь ты знаешь: я исполнительна, аккуратна, пунктуальна. Быстро ухватываю суть. Иными словами,  для подобных дел подхожу на все сто. Опыт имеется. Тем более, тебе должны были предоставить солидные рекомендации. 
– Да, рекомендации есть. Хотя не было фотографии и настоящей фамилии. Всё в порядке.
Сигарета его потухла, он лихорадочно защёлкал зажигалкой, жадно захватив порцию нового дыма. Так ныряльщик набирает воздуха в лёгкие после длительного пребывания под водой и появления на поверхность. Осмелев, мужчина внимательно заглянул ей прямо в серые, задумчивые глаза. И как будто бы неожиданно для себя спросил. Неуверенно, как участник игры «Как выиграть миллион», не получивший ответа после «звонка другу» и рассчитывающий лишь на свои скромные познания:
– Закуришь?
– Благодарю! Бросила!
– Как дети?
– Кто тебя больше интересует?
– Оба.
– Петька на второй разряд по плаванию сдал. А Женька вчера опять замечание в дневник получил.
– За что?
– Бегал и шалил на перемене.
– Весь в меня, хотя это нормально. Здоровые дети и должны бегать. Сам был хулиганом. Всё собирался пригласить их в Москву, да завертелся. Они ведь никогда не были в столице?
– Ошибаешься. Я в прошлые летние каникулы организовала. Стандартный тур по линии туристической фирмы «Спутник». Третьяковка, Кремль, Останкинская телебашня, прогулка на катере по Москва-реке. И так далее и тому подобное. Оба были в полном восторге. Хохотали, как очумелые. На три месяца вперёд было впечатлений. А в зимние каникулы мы все были в Санкт-Петербурге.
– Нашла бы меня … я помог бы деньга …
Она перебила резко. Подобно волейболисту, который гасит затянувшийся спор за очко одним резким точным ударом сверху:
– Не надо! Я теперь сама хорошо зарабатываю. Это на первых порах было тяжело. Завод встал. Всех отправили без содержания. На лечение матери ушли все сбережения. Женьке была необходима срочная операция. А теперь … Теперь у них есть всё необходимое. Пришлось вспомнить своё спортивное прошлое.
– Но характер твоей работы, – мужчина недоумённо и зябко передёрнул плечами, как от осенней сырости, – командировки … отлучки надолго … скажи, с кем дети сейчас? С мамой? Как Зинаида Филипповна?
– Мама … умерла.
Мужчина вздохнул:
– Прости … не знал.
– Ничего. Не волнуйся, твои дети в порядке. С гувернанткой они. 
Он встал, прошёлся быстро по кабинету, словно пытаясь этим нелепым хождением туда-сюда стряхнуть непосильный груз, но это не удалось. Только глаза подёрнулись влагой. Возможно, душа, наконец, увидела, как тёмная и светлая, горькая и сладкая правда прошлого вдруг одним сильным, непрошеным ростком вырвалась на поверхность, нарушив зыбкие границы сознания. И явившись бутоном чёрной зловещей розы, быстро раскрыла свои лепестки, протянув заострённые шипы к нему под покровом гнетущей тишины.
– У тебя новая секретарша? А где твоя? – нарушила молчание женщина.
– Странный вопрос. Неужели не знаешь, после рождения ребёнка она так и не вышла на работу, – ответил мужчина.
– Нет, это мне не известно. Мальчик, девочка? Как назвали?
– Кириллом. В честь погибшего друга, который спас мне жизнь в Чечне.
– Ого, третий сын!
Хозяин кабинета сконфуженно почесал стриженый затылок:
– Я вообще-то девочку хотел.
– Ладно. Прими мои поздравления и … давай перейдём к делу. У меня мало времени. СВУ или ВСК?
– Девяносто четвёртая, – уточнил он, – думаю, в тех условиях лучше  работать с «ВСК-94».
– Хорошо. Хотя раньше я работала с бондаревской машиной, которая сконструирована по схеме "булл-пап", и спусковая тяга сделана более длинной, чем у СВД. Мне что у неё нравилось? – женщина мечтательно закатила серые глаза к потолку, – приклад снабжён подпружиненным затыльником. А цевье и выступ под щеку из полиамида.
– Магазины есть на двадцать патронов, есть на тридцать, – дополнил мужчина.
– Да! ВСК – неплохая вещица! Можно работать. Ударно-спусковой механизм куркового типа. Идентичен УСМ 9А-91. Допускает ведение, как одиночного огня, так и огня очередями. Переводчик-предохранитель расположен на ствольной коробке, над спусковым крючком, – сказала она.
– Есть там такая фишка, – подтвердил мужчина, – в конструкцию включен специальный переводчик, расположенный в пределах спусковой скобы, – тон его высказываний приобрёл сухую академичность, – короче,  девяносто четвёртая тебе знакома? Работала?
– Было дело. Хотя … кое-что в ней не нравится.
– Интересно! А что именно? – мужчина посмотрел на собеседницу, как прозревший слепец на вылечившего его знахаря.
– Да так, мелочь. Это не существенно, – ответила женщина, – на ствол устанавливается довольно крупногабаритный глушитель. Места много он занимает. Лишний вес при транспортировке. Я ведь всё-таки женщина!
– Женщина … – эхом откликнулся мужчина.
– А ты заказчик? – спросила она, – хотя не похож. Для заказчика ты неплохо разбираешься в оружии.
– Верно, – спокойно отреагировал тот, – не похож! Как ты на килера с солидным послужным списком. Думал, ты мужик, судя по почерку работ бывший снайпер-спецназовец, а не биатлонистка. А про меня ты верно подметила! Я посредник.
– Хорошо! Давай ближе к делу. Дальше! Кто клиент, откуда работаю, схема отхода, бабки.
Мужчина подошёл к сейфу.
– Вот!
На стол легла фотография и несколько пачек денег.
Женщина взяла одну пачку, прошелестела портретами американского президента, бросила обратно на стол:
– Тут вдвое больше, чем нужно. Мне говорили: половина сейчас, вторая половина после выполнения работы.
Мужчина усмехнулся:
– Верно! Это потому, что я не сомневаюсь в успехе. Тут вся сумма.
– Первый раз сталкиваюсь с подобным, – призналась женщина, – хорошо, продолжай.
Мужчина объяснил. Он говорил, стараясь не упустить ни одной мелочи. Говорил тщательно и медленно. Почему тщательно? Наверное, он просто хотел так же хорошо выполнить свою часть работы. А почему медленно? Может быть, потому, что он, несмотря на все усилия, неотвратимо приближался к той самой черте, к которой ему никак не хотелось приближаться.
– Схема отхода? – глаза его дерзко заблестели, – есть такая схема. Всё как положено: ствол бросаешь там, потом чёрный ход, машина в подворотне. Только это на словах, а на самом деле не будет у тебя, девочка, никакого отхода. Слишком важный клиент, слишком высок риск. Вот здесь, – палец мужчины ткнул в дом напротив, – будет находиться второй стрелок. Ему я должен поставить задачу ликвидировать первого. И вторую половину тех денег, что ты должна будешь получить после выполнения работы, передать не тебе, а ему.
– Но, ты мне передал вторую половину, следовательно  … - женщина округлила серые глаза, и мужчине показалось, что стала она ещё прекраснее, чем в те далёкие студенческие годы, когда они  гуляли вместе по лунному парку, а любовь всё никак не могла наиграться в пятнашки с их сердцами.
– Молчи! Ты слишком быстро всё поняла! – он выпалил это и удовлетворённо почувствовал: она действительно уловила его мысль.
Выдернул сигарету, закурил опять, выдохнув огромное облако, и добавил:
– Сейчас без четверти семь. Через пятнадцать минут подойдёт как раз этот человек. Я очень подробно объясню ему его роль, но свой план  реализовать он не сможет. Ему помешает третий игрок. То есть я.
Женщина вздохнула:
– Я чувствовала: когда-нибудь это плохо кончится.
– Это специфический бизнес, – твёрдо сказал он, – он долго не продолжается. Поэтому хочу попросить об одном одолжении: сделаешь дело, и пусть оно будет последним. Уезжай подальше, умоляю: займись чем-нибудь другим.
– Проституцией! – съязвила женщина.
Царство тьмы поперхнулось едким ответом, ответило чёрным облачком, незаметно просочившимся в офис, и кошачьей лапой слегка потрогало за сердце. Но не её, а его, поскольку царство тьмы очень любит трогать предсердия и желудочки сердец приговорённых к смерти. И тем более, когда  они сами себя к ней приговаривают. Только мужчина легко отбросил когтистое облачко в угол комнаты. Оно скукожилось там до размера коврика, обернулось покинутой собакой, которая взвыла и унеслась под пьяные звёзды. А там  гуляла всю ночь до утра, размышляя над увиденным и услышанным. Не находя ответа на вопросы, такие горячие и так долго не остывающие.

SMS-ки мёртвому человеку


С раннего утра моросило. После прекращения мелкого дождика с хмурого неба падала какая-то мельчайшая взвесь. На стационарном посту ГИБДД, прикрывающем въезд в город, в сумеречный час было относительно спокойно. Наработавшиеся всласть садоводы на подержанных автомобилях отечественного производства в большинстве своём успели засветло возвратиться домой. Деловые люди также в основном давно припарковали лакированных железных коней и готовились к началу новой бизнес-недели. Неистовые байкеры поставили  ревущих монстров в гаражи, сидели дома и тихо пили пиво, сетуя на затянувшееся ненастье. Рабочий город по воскресеньям засыпал рано.
Старший лейтенант Владимир Кузнецов посмотрел на часы, потом на шоссе и вздохнул. До окончания смены было ещё далеко. Пропустил старенький «ВАЗ» с четой пенсионеров, махнул жезлом и проверил документы водителя «Газели», а затем больше для приличия, чтобы разрядить затянувшееся молчание, заметил напарнику – лейтенанту Савчуку:
– Вот ведь погода дрянь…
– Смотри!
Коллега махнул рукой в направлении города. Еле заметная точка на автостраде быстро увеличивалась, приобретая очертания автомобиля.
– Гуляет! – намётанным взглядом оценил Кузнецов, и, как только машина приблизилась на расстояние, необходимое для того, чтобы водитель хорошо увидел его, поднял жезл и сделал решительную отмашку. Потом ещё. Однако синяя «десятка» не только не сбавила скорость, но, напротив, увеличила её, вихрем пролетев мимо милиционеров.
Кузнецов, не раздумывая, бросился к служебной машине, бросив Савчуку:
– Передай по рации … всем постам. Преследую …
Последние его слова потонули в шуме заводимого двигателя рванувшегося с места автомобиля. Савчук быстро вышел на связь и начал докладывать о происшествии.
Кузнецов не первый раз преследовал нарушителя и спешил набрать максимальную скорость, опасаясь, что вырвавшаяся далеко вперёд машина свернёт на ближайшем перекрёстке, и он потеряет её из виду в условиях плохой видимости. Он выжал из автомобиля все возможное, но маячившие далеко впереди габаритные огни не приближались, а стали как будто бы дальше от него.
«Чёрт возьми!» – выругался про себя Владимир, – «как же мне на старом движке достать мощную машину? Когда он гонит на всю железку»
Обгоняя редкие машины, Кузнецов с удовлетворением отметил, что преследуемый водитель не свернул на второстепенную дорогу, и он по-прежнему ещё различает его за дождевой моросью на главном шоссе. Стеклоочистители размазывали по стеклу жидкую грязь, и Владимир, покосившись на застывшую возле отметки «170» стрелку спидометра, подумал: «не наделал бы лихач беды, скорость то приличная» Старший лейтенант вытащил табельное оружие – пистолет Макарова, снял с предохранителя и положил на сидение рядом.
Фонари габаритных огней уходили от него, становились всё меньше и меньше, и Кузнецов занервничал. Он доложил по рации безрадостную информацию и всё-таки решил, не сбавляя скорость преследовать нарушителя, не выключая «мигалки» и звуковых сигналов, пока тот окончательно не скроется из виду. Но вдруг увидел странное. Огоньки качнулись и неожиданно поползли в сторону. Как два светлячка, не пожелавшие ни на миг разлучиться друг с другом.
А потом внезапно оба погасли.  Офицер увидел, как на этом участке шоссе притормозила встречная «Тойота», водитель которой вышел из машины и напряжённо вглядывался в сторону лесопосадок …
Кузнецов быстро достиг этого места, умело сбросил скорость на мокром асфальте и, выскочив из автомобиля, моментально понял, куда смотрит немолодой плотный мужчина в короткой кожаной куртке. Метрах в десяти-пятнадцати от шоссе вверх колёсами дымилась та самая синяя машина, капот которой упирался в старый тополь.
Кузнецов бросился к покорёженной машине, машинально сжав в правой руке пистолет и мгновенно отметив отсутствие какого-то ни было движения в салоне. От удара двери безобразно покорёжило и заклинило, а водителя отбросило на другую сторону, но все стёкла были выбиты, и это облегчило работу милиционеру по проникновению в авто. Он сунул ставшим ненужным оружие в кобуру, осторожно подхватил обмякшее, безжизненное тело под мышки. А затем оттащил метров на десять в сторону и обессилено опустился рядом с ним на мертвую,сырую траву.
Теперь он мог хорошо рассмотреть того, за кем так долго и безуспешно гнался по ночному шоссе. Ничего примечательного. Явно не бандит. Коротко стриженный брюнет лет тридцати-тридцати пяти, одетый обычно и непритязательно: джинсовый костюм, клетчатая рубашка, кожаные ботинки коричневого цвета. Кузнецов увидел кровь, продолжающую течь из раны на голове пострадавшего, и, приглядевшись, ужаснулся. Шансов выжить при такой травме не было. Офицер вежливо попросил отойти в сторонку зевак, которые появились вдруг непонятно откуда и склонились вокруг безжизненного тела, оживлённо комментирую, кто что видел.
Услышав звуки рации, полицейский бросился к своему автомобилю:
– … на связи, - прохрипевшая рация  смолкла, Кузнецов защёлкал тумблером, устало доложил обстановку.
– ожидайте … раздался приглушённый звук, и Кузнецов вернулся к покорёженному автомобилю. В кармане пострадавшего что-то запиликало.
– Мобильник, – подсказал один из зевак, – абонент недоступен.
Кузнецову почему-то не понравилось это высказывание, и он неодобрительно посмотрел на автолюбителя. Аппарат запиликал вторично, и милиционер, определив по звуку его нахождение, извлёк из нагрудного кармана куртки молодого человека складной сотовый телефон.
– Надо послушать. Может, его родные разыскивают.
Но пиликание быстро смолкло, а другой мужчина подсказал:
– Ничего вы не послушаете. Это СМС-ка.
Точно! Как он не догадался сразу! У Кузнецова был примерно такой же аппарат, и он без труда прочитал на дисплее:
«Я сказала неправду. У меня с ним ничего не было»
Кузнецов посмотрел на того, кому предназначалось сообщение. Кровь перестала течь из головы и запеклась на лице причудливым и зловещим узором. Из открытых глаз погибшего на Кузнецова посмотрел мрак, и он не выдержал – отвёл взгляд в сторону. Припомнил сообщение. Как там было? «Она сказала неправду, ничего не было», но слова были брошены пригоршнями золотых монет вдогонку и не были подобраны, а затем превратились в ворох жёлтых листьев. И теперь не имели того решающего значения, которое могли иметь. Они теперь вообще ничего не стоили. Офицер раскрыл сотовый телефон, прочитал предыдущее сообщение, которое, в отличие от предыдущего, было прочитано адресатом. Оно было достаточно длинным:
«Я не твоя собственность, хожу в ресторан, с кем хочу».
Кузнецов непроизвольно вздохнул и сконфуженно огляделся, но зеваки уже разошлись, и никто не услышал выражения его эмоций. Логика подсказывала: между первым и вторым сообщением было недостающее звено. Возможно, это был не очень приятный разговор по тому же телефону или при личной встрече. Какой силы бомба взорвалась, что было разрушено и что уцелело? Об этом теперь знает только неизвестная Кузнецову женщина.
А адресат ничего теперь не скажет, размышлял офицер. Человек в сущности так хрупок! Вот даже небо перестало плакать, однако небесные слёзы застыли на безжизненном лице того, кто меньше часа назад гнал синюю машину изо всех её лошадиных сил. Смерть кинула лассо, бросок оказался точным, и петля намертво захлестнула безвестного владельца «десятки». Что было у него на сердце и может, щёлочь горечи прожгла его насквозь?  Никому неизвестно …
Телефон в руке Кузнецова запиликал вновь. СМС-ки продолжали приходить, и на дисплее значилось:
«Я была не права, позвони мне»
Владимир Кузнецов непроизвольно взглянул на погибшего, словно пытаясь представить себе его живым и невредимым. Получи погибший такое сообщение, прочитай его вовремя, найди ответ из тех слов, что подсказывает тишина сердцу и всё могло бы быть иначе. В который раз уже Господин Случай вновь неправдоподобно молниеносно решил уравнение, расставив известные и неизвестные величины по своему усмотрению. Кузнецов попытался представить себя на месте погибшего. Но его девушка не писала ему таких сообщений. А если бы написала? Смог бы он выпить такой коктейль одуряющей страсти и не захлебнуться, смог бы выбраться из подобной чёрной дыры? 
До чего же сухо стало в горле … Кузнецов почувствовал сильный приступ жажды, как после хорошего марш-броска в жару по пересечённой местности. А тут и ещё одна СМС-ка. На дисплее всего два слова:
«Люблю жду»
Кузнецов, один из лучших сотрудников ГИБДД, почувствовал озноб. Он будто ощутил, что в сознании его захрустели под катком хрустальные вазочки. И деревья вдали, словно ахнули и простёрли руки к небу, умоляя исправить страшную ошибку. Но небо решительно отказало в просьбе и словно в утешение заплакало вновь. И Время не стало добрее к людям. Оно было по- прежнему жестоко своей необратимостью.
Кузнецов решил переждать усилившийся дождь в своей машине, откуда также можно было наблюдать за обстановкой, но телефон погибшего вдруг не запиликал, а зазвонил. Кузнецов нажал на кнопку. Звонкий девичий голосок был не на шутку взволнован:
– Серёжа! Это я!
Кузнецов закашлялся, как от попадания едкого дыма при пожаре, но, овладев собой, сказал:
– Это не Сергей! С вами разговаривает старший лейтенант …
Он хотел отрекомендоваться, как положено, но девушка перебила его:
– Где Сергей? Говорите! Что с ним?
В горле Кузнецова запершило, но ему удалось сказать два слова:
– Он погиб …
 
… Никогда ещё на душе не было так плохо …

Аромат цветка из царства мёртвых
 
(в англоязычной версии название – «The Scent Of Asphodel»)

– Интересно, кто из нас… раньше умрёт?
Её вопрос, выпорхнувший пичужкой из пухлых, чувственных губ, ткнулся в голую спину его, курящего у раскрытой форточки небольшой комнаты, но не заставил ни обернуться, ни прервать сигаретную затяжку. Он так же сосредоточенно продолжал рассматривать далёкие огни автомобилей, скользящих по широкому проспекту, первый снег на газонах и редких прохожих, время от времени выпуская в форточку клубы сизого дыма.
– Мне интересно, кто из нас умрёт раньше, – повторила девушка, одной рукой опираясь на одну из подушек широкой, двуспальной кровати, а другой взбивая соломенные волосы, – и когда? Мне интересно, когда это произойдёт, как ты думаешь?
Он опять пропустил мимо ушей её вопрос, медленно стряхнув пепел в форточку и продолжая напряжённо всматриваться куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть там нечто важное.
Она порывисто вскочила с кровати и прильнула к нему гибким телом, и это сразу заставило его резко развернуться, чтобы загородить девушку от потока морозного ноябрьского воздуха.
– Ты простудишься! Разве можно голышом подходить к окну?
– А ты? Не голый?
– Я – другое дело. Закалённый.
Он щелчком отправил недокуренную сигарету в окно, потянул одеяло с кровати, ловко накинул его сразу на обоих.
– Вот так-то лучше. Теперь тебе тепло?
– Очень!
– Посмотри туда, – его рука высунулась из-под одеяла и махнула в том направлении, куда он только что напряжённо всматривался, – видишь проспект? Если проехать до конца его, потом повернуть налево, а потом ещё двадцать километров, попадёшь в аэропорт. И всего через четыре часа полёта будешь у тёплого моря.
– Я никогда не видела моря.
– Знаю. Ты увидишь его. Ласковое и прозрачное. Шуршащее мелкой галькой и обдающее солёными брызгами. Мы будем там через две недели. Возьмём напрокат машину и объедем за десять дней одну маленькую, гордую страну, останавливаясь, где захотим. То есть там, где нам понравится.
Но она горько вздохнула:
– Мне… не верится. Слишком часто меня обманывали. Говоришь ты красиво и приятно. Расскажи мне ещё какую-нибудь сказку. Я всё прошлое лето встречалась с женатым человеком. Он снял для наших встреч квартиру и даже обещал свозить меня в Эмираты. Постоянно про них рассказывал.
– Отчего же не свозил?
– Было лето. А летом, рассказывал он, там совершенно невыносимая жара – до пятидесяти градусов. Говорил: надо подождать до ноября. А в ноябре забрал у меня ключи от съёмной квартиры и начал водить туда другую девушку. Я ждала его у того дома, увидела...
Девушка остановилась, но после небольшой паузы продолжила:
– Наверное, он ей рассказывал про Эмираты или Тайланд. Или про Сочи. Про то, что в Сочи надо ехать не раньше середины июня.
– Понятно. Только я серьёзно. Денег нам хватит. Мы ни в чём себе отказывать не будем. Машину завтра продаю. Точнее, – он посмотрел на фосфоресцирующий циферблат своих часов, – уже сегодня.
– Хочется тебе верить, – она выскользнула из-под одеяла, щелкнула тумблером настенного светильника.   
– Вот скажи, нас, спидоносцев и спидоносок… не знаю, как правильно говорить, становится всё больше и больше. Ответь, только честно, – она встала с кровати, подошла к нему вплотную и посмотрела снизу вверх прямо в глаза, – ты мог бы ещё с одной такой же встречаться?
– С какой такой же? – отреагировал он, также глядя прямо в её широко раскрытые голубые глаза.
– Всё ты понимаешь. Уже в газетах объявления печатают. Восемь месяцев назад, когда мы с тобой в очереди в клинике познакомились, я таких объявлений не читала.
– Восемь месяцев! А у меня такое впечатление, что я тебя всю жизнь знаю.
– И у меня. Помнишь? Когда я тебя увидела в первый раз, я даже вздрогнула. Волна какая-то прошла по телу. Надо же где свою судьбу повстречать – на полпути к смерти! Хотя, говорят, на лекарствах можно долго, очень долго жить. Жить. Нет, не жить – существовать.
Она прильнула к нему, затрепетав всем телом, но затем чуть отпрянула и снова пристально взглянула на него:
– Ты не ответил на мой вопрос. Так мог или нет?
– Глупая маленькая девочка! Неужели слова для тебя что-то значат? Язык дан человеку, чтобы скрывать мысли, а не обнажать свою натуру. Если хочешь знать, когда я тебя увидел там, меня тоже... как током ударило. Я ведь утром хотел выброситься из этого окна. – Из этого? – она махнула изящной ручкой в сторону форточки, словно именно туда могла вылететь душа любимого, – десятый этаж, костей не соберёшь. Что же передумал?
– Маму с папой пожалел. Представил, как они приедут из нашего городка и будут убиваться. Мама у меня сердечница. Она точно не выдержит, я знаю. Они, кстати, про СПИД не знают. А когда тебя увидел, подумал: Бог мне послал такое создание.
– Бог есть?
– Наверное.
Он опять подошёл к окну, чуть откинув занавеску, но посмотрел не на затихающий проспект, а куда-то далеко в небо, которое в эту ночь было совершенно безоблачным.
– Ты знаешь, время во Вселенной течёт не так, как здесь. Время вообще у разных людей идёт по-разному. Вот тебе двадцать два. А мне двадцать пять. Если бы не эта болезнь. Возможно, мы о смысле жизни так остро бы и не задумывались. Я не хочу сказать, что для остроты восприятия проблемы надо обязательно ВИЧ-инфицироваться. Я о другом. Иные проживут всю жизнь, и всё по кругу: работа, дом, работа на службе, работа в саду, пьянка в выходной, дети. Потом могут добавиться внуки, телевизор, кухня, осенние заготовки. Ну, праздники ещё. Стукнет такому человеку пятьдесят, оглянётся он на прожитую жизнь. А вспомнить нечего! В городке, где я жил до поступления в университет, много людей, что от скуки маются, не знают, чем, кроме пьянки, заняться в свободное время.
– А любовь?
– Любовь… Её всё меньше и меньше на земле. Ты знаешь, я убеждён: когда заканчивается любовь, наступает конец света. Но не всем она дана. Вот до тебя и я никого не любил. И не знал, что это такое…
– А помнишь? Как ты смотрел на меня тогда в клинике и не решался подойти? И только, когда понял, что мы можем так никогда и не познакомиться, решился.
– Да! Решился, подошёл, а язык задеревенел. Сказать ничего не могу.
– Я всё поняла.
– Что я не глухонемой?
– Конечно. Я многое поняла. Женщина чувствует, если нравится. А ты так смотрел на меня, что всё было понятно без слов. А потом всё-таки взял себя в руки – разговорился же!
– И до сих пор говорю и говорю. Ты спросила, кто умрёт раньше? Давай договоримся не думать об этом. Надо просто любить друг друга. Пройдёт всего четырнадцать, нет, даже тринадцать с половиной дней, и мы с тобой будем в Греции. Я покажу тебе много интересного, и мы запомним каждую минутку, проведённую там.
– Каждую минутку.
Она проговорила эти слова так бережно, как будто минутки эти были на вес золота, и она боялась уже сейчас неправильно распорядиться ими.
– А знаешь, какая у меня появилась мысль? Давай заранее добудем большую-пребольшую карту и всё распишем по минуткам. Куда поедем и когда.
– Нет, я так не люблю. Мы ничего не будем заранее планировать. Надо делать то, что подскажет сама природа. Хорошо?
Она молча кивнула и снова прильнула к нему в горячем стремлении снова и снова слиться в единое целое с любимым, неповторимым, самым близким ей человеком.

***

Море дышало мерно, как часы. Оно с равными интервалами накатывало на песок пляжа, выбрасывая то ракушку, то гальку, то какую-то тёмно-зелёную морскую водоросль, оставляя пену, которая не успевала исчезать под порывами ветра. Так должно быть продолжалось не тысячи – миллионы лет. С самого сотворения мира волны с такими же равными интервалами накатывали на песок, а затем отступали, оставляя на нём разноцветные дары. Эти дары моря видели гребцы с древних галер и моряки средневековых парусников, но казалось: всё здесь осталось таким же, как спустя пять минут после сотворения мира.
Их было только двое на песке залива у небольшого греческого городка Лептокария. Они, не спеша, брели по полосе прибоя в сторону от города и тихо разговаривали.
– Представь только, – она округлила свои глаза, – вот этот цветок, выброшенный на песок, должно быть, рос на морском дне. А может, это растение вынесло в море течение реки? Или его бросила в море красавица с океанского лайнера, совершающего морской круиз? Помнишь, в порту города Пирея мы видели такое судно?
– Помню, Но скорее, он похож на асфодель.
– Что это? Слово странное. Зловещее.
– Да. Это цветок забвения, растущий в царстве мёртвых.
– Ты веришь в это царство?
Он не ответил, взял её ладошку в свою, а она не удержалась от другого вопроса:
– У тебя рука очень горячая. Может, вернёмся в отель? Как ты сегодня себя чувствуешь? Не мотай головой, отвечай!
– Ничего, – неопределённо пожал он плечами, – но хотелось бы лучше. Чтобы мы могли бы завтра поехать в одно место. Я ещё не свозил тебя в Центральную Грецию. Там находятся монастыри непокорённых турками греков. Это надо обязательно увидеть.
– Увидим ещё, – успокоила она, – у нас до отлёта домой целых три дня. Я и так увидела за неделю здесь столько, сколько не видела за всю свою предыдущую жизнь. Парфенон! Акрополь! Салоники! Халкидики! Спасибо тебе!
По её глазам пробежался огонёк восторга.
Он расслабленно и довольно улыбнулся, как улыбается человек, посвятивший необычайно важному делу всю свою жизнь и увидевший, наконец, весомые и реальные результаты своего труда. Так скульптор созерцает свою скульптуру после того, как с неё соскальзывает покрывало, закрывающее творение рук его от взоров восторженной публики. Так, должно быть, ощущает себя писатель, ставящий точку в романе, который он писал десятилетиями. И такими глазами смотрит великий художник на картину, которая спустя годы не будет иметь в мире цены.
– Тебе, правда, понравилось? – промолвил он тихим голосом.
Она хотела вымолвить это короткое слово «правда», имеющее в русском языке множество оттенков, но, вдруг какая-то мощная сила заставила его опуститься на песок, яростно вырывая жизнь из тела, и она не смогла сказать ему уже ничего.
Девушка опустилась на песок возле бездыханного тела любимого, рядом с невесть откуда взявшимся цветком неопределённого цвета, прекрасно понимая главное: никакие слова ни сейчас, ни после не могут передать её ужас и не имеющее никаких границ удивление от того, что всё, чего она больше всего боялась в жизни, произошло так скоро.

Шагнуть вперёд, зажмурившись у пропасти

Профессор Пётр Сергеевич Крутояров вчера получил любовное письмо. Послание  взволновало его, и он почти до самого рассвета не спал, ворочался на огромной двуспальной кровати, подходил зачем-то к окну, всматриваясь в силуэты домов напротив, выискивал одинокие горящие окна, как будто ожидая от них поддержки. А затем вновь и вновь подходил к письменному столу, где лежал листок, вырванный из обычной общей тетради. Профессор брал его в руки, надевал очки, перечитывал в который раз, вздыхая с неистовой страстью и искренностью влюблённого юноши. 
Так получилось: профессор действительно был влюблён. Но – обо всём по порядку. Надо заметить, Пётр Сергеевич три года, как овдовел, вёл скромную и размеренную жизнь учёного затворника, свободное время проводил в саду за городом, а в гости ходил только раз в году на день рождения к своему младшему брату, проживающему на другом конце города. В свои шестьдесят два профессор, доктор экономических наук Крутояров добился заслуженного авторитета не только на своём факультете, но и в городе, возглавив одну из кафедр университета. Ему была по душе беспокойная работа на кафедре и в учёном совете, нравилось общение с коллегами-преподавателями и студентами.
Но Пётр Сергеевич не слегка влюбился – по-настоящему! Как сорок лет назад, когда, будучи молоденьким аспирантом, потерял голову от такой же юной библиотекарши Наденьки, ходил и брал нужные и ненужные книги каждый день, принимался сочинять стихи, как некогда в школе, рвал их на мелкие кусочки и, наверное, никогда не смог бы познакомиться. Если бы заведующая библиотекой Екатерина Владимировна, глядя на раскрасневшиеся лица аспиранта и библиотекарши, многое, если не всё, прочитав по их лицам, не попросила «молодых людей выручить её», подбросив «горящий» билет на двоих в театр. С того спектакля и начались их встречи, а потом они дня не могли прожить друг без друга.
Тридцать семь лет прожил он с Наденькой, воспитав дочь и сына, живущих теперь в столице, да неожиданно приключившийся с супругой инсульт оставил его в большой трёхкомнатной квартире одного наедине со старыми фотографиями и письмами. 
Профессор вздохнул, прошёл к письменному столу, водрузил на носу очки, внимательно вгляделся в ровные строчки округлого девичьего почерка:

Сказать словами я не смею,
Преподаватель милый мой!
Тобой одним теперь болею
И быть хочу всегда с тобой!

Я о тебе всегда мечтаю,
Тобой единственным живу.
Я днём и ночью вспоминаю,
Твой голос слышу наяву.

Вот что значилось на листке бумаги в синюю клетку. Подписи не было, но Пётр Сергеевич знал, от кого послание – ведь именно отличница Анфиса, волнуясь и отводя взгляд задумчивых серых глаз в сторону, задержалась после лекции в аудитории и, как только последний студент покинул её, порывисто подошла к его столу, положила на журнал аккуратный конвертик. Профессор вспомнил, как внимательно ловила Анфиса каждое его слово, как восторженно следила за ним на семинарских занятиях, и вопрос запульсировал, замельтешил в сознании: может, это на самом деле любовь?
С этим вопросом, Пётр Сергеевич, скалившим крепкие зубы на вполне съедобный, хотя не такой пышный пирог холостяцкой размеренной жизни,   не расставался долго. Но под утро сон всё-таки сморил его. Профессор забылся, словно провалился в яму, и с трудом различил звонок будильника. Впрочем, Петр Сергеевич вспомнил, что началась сессия, в университет сегодня к одиннадцати. И решил поспать ещё.
Однако сон снова не шёл. Пётр Сергеевич поворочался минут тридцать, взглянул на настенные часы и, решительно поднявшись, потянулся к телефонной трубке:
–  Мне Виктора Сергеевича, пожалуйста.
–  Извините, Виктор Сергеевич очень занят, перезвоните попозже.
Голос секретарши был усталым, отдавал металлом, и профессор Крутояров хорошо её понимал. Нелегко охранять покой генерального директора огромного предприятия. В любое другое время он перезвонил бы позже, теперь же вопрос требовал решения безотлагательно. В трубке зазвучали гудки. Пётр  Сергеевич вновь защёлкал кнопками:
– Простите, я только что вам звонил. Передайте Виктору Сергеевичу, с ним хочет переговорить его брат …
       – Соединяю, – послышался бесстрастный голос на другом конце провода, и почти одновременно в трубке зарокотал знакомый бас:
– Петя! Что случилось?
– В общем, ничего, но … – профессор неожиданно сам для себя закашлялся, – Вить! мне срочно надо с тобой поговорить.
– Валяй, нас никто не слышит, к тому же сейчас включу закрытый режим.
– Но … это не по телефону.
– Не вопрос! – давай сегодня к нам в гости. Настя пельменей настряпает. Я машину пришлю за тобой!
– Э-э-э, – как бы тебе объяснить? – Пётр Сергеевич не узнал собственного голоса, – мне нужно поговорить с тобой наедине, с глазу на глаз.
– Да что с тобой случилось? – генеральный директор начал нервничать, – ты можешь намекнуть хотя бы в двух словах? Если тебе деньги срочно нужны – не вопрос … или …
– Да какие деньги … – профессор, на мгновение засомневавшийся, не рассказать ли всё, как есть и немедленно, в последний момент одумался, – нет, Витя, давай при встрече.
– Так …  в два у меня шведы по поводу новой линии, в три – аппаратное совещание. А если сейчас? – генеральный директор соображал вслух на ходу, и Пётр Сергеевич воочию увидел, будто брат его смотрит на циферблат своих швейцарских часов.
– Было бы замечательно!
– Хорошо! Машина будет у тебя через полчаса.

***
–  Да-а-а … – удивлённо протянул младший брат, выслушав всю историю, – удивил ты меня! Разреши задать тебе несколько вопросов. Может, этой девушке Анфисе отличную оценку надо?
– Нет, – отрезал профессор, – она и так отличница! Я помню её зачётку, четвёрок почти нет, она на диплом с отличием претендует.
– Странно всё это, – не унимался прагматичный генеральный директор, – а не допускаешь того, что она на квартиру твою виды имеет?
– Как ты можешь так говорить? – искренне возмутился Пётр Сергеевич, – Анфиса, насколько мне известно, не из приезжих. Живёт с родителями, конечно, но я сомневаюсь, что жильё – это главное.
Профессор Крутояров подтянул яркий галстук, подбоченился, взглянул на своё отражение в зеркальном витраже кабинета и внимательно посмотрел на брата:
– Послушай, Витя! Скажи, только честно: неужели я настолько стар, что в меня влюбиться уже нельзя?
Младший брат так же пристально вгляделся в кровного родственника:
– Наверное, можно! Только она моложе твоей московской внучки! Нет, … так не бывает!
– Верно – моложе на два года! Но почему – не бывает? А Олег Табаков и Марина Зудина? Сколько подобных примеров!
– Это же богема! – отрезал Виктор, – что ты себя с ними равняешь? У них свои законы, у нас свои. Знаешь, брат, о чём хочу спросить? Я слышал, в таком юном возрасте некоторые впечатлительные молодые особы склонны к платонической любви, они зачастую идеализируют своих педагогов или наставников. Налицо, скорее, уважение и почтение. Скажи, Петя, тоже честно: ты ведь не имеешь в виду физическую близость? И ещё скажи: она тебя волнует, как женщина?
– Честно говоря, да! – признался профессор, – я сегодня ночь практически не спал. Еле заснул. А под утро сон … эротический … видел. Представляешь, она сама пришла ко мне, мы целовались на диване?
Пётр Сергеевич смутился, достал платок, вытер пот с залысин:
– Да почитай, что она пишет … в стихах!
Он достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул брату.
– Ничего себе! – оценил Виктор Сергеевич, – здорово написано, конечно, от души!  Но всё же подумай!
Помолчали.
– А если это любовь? – нарушил паузу профессор.
– Морковь! – передразнил генеральный, – Петя, когда ты уймёшься? Пойми, наконец: молодёжь теперь совсем другая, чем в наше время.
– Какая другая? – продолжал допытываться старший брат.
– Наивный человек! – Виктор Сергеевич покачал головой, –  прагматичная и практичная нынче молодёжь, если хочешь знать. И чувств у них настоящих нет! Одна выгода на уме!
– Неправда! – возмутился старший брат, – не все такие!
– Не все? – усмехнулся генеральный директор, – да почти все! Так и быть, расскажу тебе для примера одну поучительную историю. После университета попал в службу маркетинга нашего предприятия один молодой человек. Звали его Ян. Паренёк смышлёный и амбициозный, такие обычно карьеру по головам делают. А возглавляла эту службу пятидесятилетняя разведённая дама Нинель Ивановна. Из тех, про которых с грустью говорят: «со следами былой красоты на лице». Представь себе: вспыхивает между ними роман, и очень скоро высокий и элегантный Ян переезжает жить к своей возлюбленной. Она преображается. Любовь творит чудеса на глазах всего коллектива. Однако возникает такое интересное обстоятельство. Приходит эта дама спустя месяц ко мне и интересуется за вакансию руководителя создаваемой на предприятии службы внешней торговли. Предлагает кандидатуру своего возлюбленного. Приводит весомые аргументы. Парень великолепно владеет английским языком, он – отличник по жизни, энергичен, способен руководить, а молодость –  единственный поправимый недостаток. К тому же ей, видишь ли, неудобно работать в одном отделе и руководить своим гражданским, так сказать, мужем. А надо заметить, мы с Нинелью большие друзья ещё по политехническому институту – в одной команде КВН выступали. Познакомились, когда я на пятом был, а она на первом курсе. И потом … на заводе у нас сложились дружеские отношения
– Короче, ты не смог ей отказать,–  улыбнулся Пётр Сергеевич.
Увы, – подтвердил младший брат, – к удивлению всего коллектива и огорчению других потенциальных соискателей, среди которых были вполне достойные люди, я подписал приказ  о назначении Яна руководителем службы внешней торговли. Он и теперь работает в этом качестве. Но вот что интересно,  буквально на следующий день после вступления в высокую должность он съехал от Нинели. Она рвала на себе волосы, устраивала сцены – безрезультатно. Недавно Ян женился на красавице-манекенщице и внимания не обращает на бывшую возлюбленную. И всё логично. Молодость выбирает молодость. Ты же не станешь отрицать, что Анфиса, как любая нормальная девушка, пожелает выйти замуж и иметь детей.
– Я про это не думал, – признался Пётр Сергеевич, – но если она не против иметь детей, то я, пожалуй … я …
Он вдруг стушевался, задумался. Мысль о детях показалась ему неестественной, она не укладывалась в привычные схемы размеренной холостяцкой жизни.
– То-то, он, видите ли, не думал! – возвысил голос генеральный, – а надо думать и об этом! Ладно, брат, извини, больше я тебе ничего сказать не могу. К тому же через два минуты совещание по новой технике, – и, пожав крепко руку брату, Виктор Сергеевич вызвал личного шофёра.

***
«А может, это не любовь? Или всё-таки она самая?» Мысли перепутались в голове Петра Сергеевича. Холодным рассудком он понимал: в словах брата есть логика, но в то же время всей душой хотелось верить в искренность чувств Анфисы. Профессор вновь и вновь мысленно перечитывал те стихи, вспоминал смущение девушки. Ему не хотелось верить брату. Неужели среди молодого поколения не осталось тонких, трепетных душ, неужели он не достоин внимания такой романтичной и нежной особы? В университете его почитали, как достаточно красноречивого и интересного собеседника, острого полемиста, неоднократно ему приходилось слышать комплименты по поводу того, как он великолепно выглядит. В конце концов, он не чувствовал себя стариком!
Размышления профессора Крутоярова прервал возглас водителя:
– Университет! Приехали!
Пётр Сергеевич тепло пожал руку шофёру, но едва вышел из автомобиля и направился к зданию, как к нему от скамейки, расположенной у входа, шагнула … Анфиса. В коротенькой юбке, элегантной блузке и с новой причёской она была настолько очаровательной, что Пётр Сергеевич залюбовался ею. А Анфиса, как будто не замечая восхищения собой, робко пролепетала:
– Пётр Сергеевич! Здравствуйте!
– Добрый день, Селезнёва! – Крутояров постарался придать лицу строгое и даже несколько надменное выражение, но в этом жанре был неважным артистом. Несмотря на надменное средоточие губ, глаза лучились – ведь он был так рад неожиданной встрече, отметив про себя: как хороша девушка!
– Пётр Сергеевич! Мне с Вами необходимо проконсультироваться!
–Да, конечно. Сегодня консультация по экзаменационным вопросам – посмотрите по расписанию.
–Мне не по экзамену, а по научной работе, – Анфиса нахмурилась, всем своим видом показывая неподдельную заинтересованность и озадачив Крутоярова. Ваель профессор хорошо понимал: наука у студентов часто на тридесятом месте, ей занимались в течение учебного семестра, но никак не во время сессии. Разумеется, профессор не мог сдержать удивления:
– Сейчас сессия, я полагаю, мы сможем обсудить эти проблемы после каникул.
– Пётр Сергеевич! Вы же сами учили нас – не откладывать на «потом», заниматься планомерно.
– Верно! – подтвердил Крутояров, – вы можете подойти ко мне сегодня после консультации по экзамену.
В серых глазах Анфисы промелькнул и тотчас пропал огонёк. Как будто бы миниатюрный чёртик заскочил и тут же выскочил из них. Девушка смущённо пролепетала:
– Пётр Сергеевич! Я знаю, у вас и после консультации столько студентов, что не пробьёшься, вы же такой добрый.
Она заискивающе снизу вверх посмотрела на Крутоярова, и тот в свою очередь смутился:
– А что вы предлагаете? Я не в курсе, какие аудитории будут свободны завтра. А на кафедре проходной двор, суета …
– Можно у вас дома … – Анфиса выпалила это так неожиданно, что Петру Сергеевичу показалось, эта мысль возникла у неё совершенно спонтанно.  А девушка протянула записную книжку и авторучку:
– Напишите свой адрес!

***

Профессор Пётр Сергеевич Крутояров облачился в фартук, кромсал ингредиенты на любимый салат «Прибой» и напевал. Надо заметить, давно уже не происходило с ним ничего подобного. На душе было так празднично, как бывало в годы мирной супружеской жизни в канун Нового года, а предстоящая встреча волновала так сильно, что сердце неистово стучалось в дверцу, словно желая убедиться, правильно ли он шинкует варёную морковь, сыр и колбасу. Пётр Сергеевич вспомнил, как оно, сердце, так же стучалось в него, когда он, неожиданно для себя самого, размашисто указал на листке записной книжки свой адрес? Вспомнил, как нешуточно испугался он, даже оглянулся воровато: не слышал ли кто их разговор!
Но потом решил: хорошо, что так получилось!
«А что, собственно, такого?» – профессор в который раз гнал подальше огромного червя сомнения, то и дело выползающего из углов кухни, – «незамужняя девушка пришла в гости к холостому мужчине, они обсудили важные вопросы, а потом поужинали вместе. Профессор проводил ученицу до дома и поцеловал на прощание ручку. Только и всего»
– Только и всего? – зловредно шипел червь сомнения, и Крутояров мучительно искал ответ на этот вопрос. И ловил себя на мысли: в голове созрел совершенно другой сценарий. Допустим, ужин будет происходить не на кухне, а за большим столом в зале, он предложит зажечь свечи, затем включает тихую музыку и приглашает потанцевать даму. Они кружатся, Анфиса обнимает его за плечи и шепчет те самые слова из стихотворения: «…Тобой одним теперь болею и быть хочу всегда с тобой! Я о тебе всегда мечтаю, тобой единственным живу. Я днём и ночью вспоминаю, твой голос слышу наяву…». Он бережно целует девушку в губы и …
Ножик соскочил и полоснул по пальцу Крутоярова. Он вдруг вспомнил, как давно у него не было женщины. Бинтуя порез, опечалился. Хотя тут же поймал себя на другой мысли: припомнил Анфису и её круглые коленки в телесного цвета колготках, почувствовав, что испытывает страстное желание увидеть её всю, желает раздеть догола. И удивившись возникшей эрекции, понял, что не только способен вдоволь насладиться зрелищем молодого, упругого тела, он может обладать им с неистовой страстью немолодого, но ещё на многое способного самца.
«Если я почувствую, что Анфиса пришла неспроста, если только почувствую: она пришла ко мне так, как женщина приходит к мужчине, я  буду сначала бережно ласкать её, я покрою поцелуями каждый квадратный сантиметр её тела. Нас понесут крылья страсти, в наших глазах будут происходить такие взрывы, как в трещинах земли, мы расщепим на мелкие кусочки заслон условностей и будем наслаждаться друг другом. Если только  почувствую … »
Размышления профессора прервал звонок в дверь.
–  О, Боже! – Крутояров посмотрел на часы, – это она! 
Пётр Сергеевич суетливо вытер руки о фартук, заспешил в прихожую, отворил массивную дверь. Анфиса была пунктуальна, и Крутояров поспешил извиниться за свой внешний вид:
– Я тут … хлопочу … по хозяйству.
Девушка была ещё более прекрасна, чем в день их последней встречи, и Крутояров смутился. Он словно опьянел от её лёгкого аромата, от свежести юного лица, обнаружив, что забыл все заготовленные, отрепетированные заранее фразы. Что нужно говорить в таких случаях? Как себя вести? Но Анфиса сбросила туфли, с головы до ног оглядела Петра Сергеевича:
– Какой вы интересный!
– Интересный? – Пётр Сергеевич ещё более замялся, проклиная себя за то, что увлёкся и потерял счёт времени.
– Забавный! В этих трико, в клетчатой рубашке, в фартуке! – Анфиса прошлась по коридору, и Крутояров поразился её смелости. «Вот она – современная молодёжь», – подумал он, – «да, надо смотреть на жизнь проще, а у меня не получается. Как хорошо, что по большому счёту всё успел, а салат майонезом заправить недолго».
 – Проходите, – Крутояров радушно распахнул дверь в зал, где на столе в хрустальных вазочках стояли разнообразные закуски, – если не возражаете, проблемы научного характера мы можем обсудить за лёгким ужином.
– Ничего себе: лёгкий ужин, – весело рассмеялась Анфиса, – да тут хавки хватит на половину нашей группы.
– Как вы сказали? Хавки?
– Ну, это молодёжный сленг такой, - пояснила Анфиса, – то есть: хватит еды. А что будем пить?
Крутояров сообразил: он так и не решил для себя, как поступить в такой ситуации? Что пьёт Анфиса? В холодильнике стояло шампанское и коньяк, и он с интонацией мачо озвучил такой вопрос:
– Коньяк? Шампанское?
– Давайте коньяк, – предложила девушка, и Крутояров опять удивился её смелости. Пётр Сергеевич отметил, что Анфиса не захватила с собой никакой папки с бумагами, но отнёс это обстоятельство на счёт греющей душу версии. Он уже начал рисовать себе приключение и короткими мазками накладывал грунт для будущей красочной картины. Впрочем, Крутояров ощущал себя начинающим художником, знающим лишь основы ремесла.
– Вы располагайтесь здесь, – профессор указал на ряд стульев у накрытого стола, а я мигом … переоденусь.
Отглаженный праздничный костюм, белоснежная сорочка с красным галстуком уже ждали Петра Сергеевича, и спустя минуту он предстал перед Анфисой во всей красе.
– Какой вы торжественный! – похвалила девушка, – но мне кажется,  в квартире жарко, пиджак можно снять.
– Да, конечно, – охотно согласился профессор, покосившийся на заголившиеся бёдра сидящей Анфисы, которая сегодня была в юбке ещё более короткой длины. А она, уловив его взгляд, нисколько не смутилась, наблюдая, как профессор неловко поправляет старомодные манжеты сорочки, неожиданно предложив:
– Садитесь рядом, Пётр Сергеевич! Давайте тост!
– За … встречу! – выпалил профессор, хотя долго репетировал перед зеркалом небольшую речь, где собирался затронуть проблемы взаимоотношения полов, начать издалека, сослаться на классиков, с их помощью прославить прекрасный пол и тем самым намекнуть на далеко не угасший интерес к нему самого профессора Крутоярова.
Выпили коньяку, и Пётр Сергеевич поразился, как ловко это проделала Анфиса. «Как водку – залпом», – отметил он, но сам разделил удовольствие на три части. Шаловливая мыслишка о том, что девушка пьёт, возможно, для храбрости, взбодрила его. Профессор подкладывал Анфисе закуски, с удовольствием отмечая, что она не страдает отсутствием аппетита и с  удовольствием ест все его блюда. С не меньшим удовольствием Крутояров заметил, как порозовели щёки девушки, как заблестели глаза.
– За взаимопонимание! – провозгласила Анфиса и снова осушила стопку до дна. Пётр Сергеевич очень хотел перейти к стихам, которые написала для него девушка, и чуть было не затронул эту тему после произнесения таких слов, но удержался. «Потом, потом» – застучал в голове там-там, и он на этот раз так же залпом выпил свою стопку, отметив, как грациозно сидит за столом девушка, а когда она скрестила свои ноги, Крутояров почувствовал смутное томление. Он вдруг испытал навязчивое желание погладить девушку по шелковистой поверхности бедра, но вместо этого неожиданно погладил по руке.
– Не сейчас, после … – тихо проговорила Анфиса, вновь угадав тайное желание профессора, и эти слова произвели на Петра Сергеевича волшебное воздействие. Ему показалось, он увидел красивую узорную дверцу в большой и чудесный мир, долго не мог найти ключик, но вот подобрал, и таинственная дверца начала тихонько отворяться без какого-либо скрипа. Он вдруг вспомнил стихи одного малоизвестного поэта и, желая вызвать Анфису на откровенность, продекламировал:

Приди ко мне скорей, причастье позднее,
Страницы вечных книг, как будто лопасти.
Граница двух миров сегодня звёздная,
Шагнём вперёд, зажмурившись у пропасти.

Приди ко мне, продрогшее Величество,
В ночной тиши ни шороха, ни всполоха.
И, кажется, замёрзло электричество.
Зато в моей душе изрядно пороху!

– Мрачновато,  – высказалась Анфиса, – «шагнём вперёд, зажмурившись у пропасти», хотя образы интересные, и концовка мне нравится. Что-то в горле пересохло, нет ли у вас чего-нибудь холодненького... попить?
– Так вот же, на столе – «минералка» стоит, – подсказал Крутояров.
– Не то! – вдруг закапризничала Анфиса, – хочется из холодильника.
– У меня такой нет, – огорчённо признался профессор.
– Тогда поставьте эту бутылку охлаждаться, – смилостивилась красавица, десять минут я, так и быть, потерплю.
Пётр Сергеевич исполнил просьбу, а когда вернулся, в рюмки был налит коньяк.
– Я хочу выпить за исполнение наших желаний, – провозгласила девушка, и профессор горячо чокнулся с Анфисой – тост был ему по душе. Выпили до дна, по стопке сразу, и Пётр Сергеевич почувствовал: идеи фикс качнулись в его голове, столкнулись друг с другом, поперёк желанному поцелую лег какой-то туман. Профессор ощутил непонятную слабость, хрусталь буфета стал гаснуть и блекнуть, потолок поплыл вниз навстречу «чёрной дыре», появившейся на середине комнаты и расширяющейся с каждой минутой. Вслед за ним туда же скользнул и сам профессор, краем глаза заметивший напоследок, как Анфиса потянулась к сотовому телефону.

***
Петру Сергеевичу приснился кошмарный сон. Он долго бежал по длинному извилистому коридору, спотыкался, падал и поднимался со злым упорством лесоруба, пытающегося свалить тупым топором железное дерево. Со стен на него свисали медные змеи, позади рычало невиданное чудище, и ему хотелось поскорее достичь конца этого коридора, не взирая на то, что впереди могло быть что-то ещё более страшное. Навстречу вылетела маленькая птица, похожая на воробья, но с огромным клювом, как у какаду. Она вспорхнула на голову Петра Сергеевича и начала больно долбить её. Больно! Очень больно! Профессору удалось поймать дерзкую и гадкую птицу, но она вдруг превратилась в мерзкую крысу,  которая выскользнула из рук и скрылась в лабиринте.
Пётр Сергеевич очнулся в холодном поту. Он лежал на огромной двуспальной кровати в спальне и совершенно голый. Рядом никого не было. Вероятно, птица здорово поклевала его – голова раскалывалась на несколько кусков. Пошатываясь,  профессор вышел в зал, где увидел следы вчерашнего пиршества. Салаты были не доедены, жареный цыплёнок и вовсе был не тронутым.
Вспомнив про старую традицию похмеляться, он поискал глазами свою рюмку, не нашёл и хлебнул немного коньяку прямо из бутылки. Вернувшись в спальню, Пётр Сергеевич с изумлением увидел на спинке кровати женские колготки, бюстгальтер, попытался дать своим находкам какое-то разумное объяснение и не сумел. Как же он умудрился отключиться? Что творил здесь вчера? Неужели дал волю низменным чувствам?  Нет, это невозможно представить! Но откуда тогда женские аксессуары и особенно колготки, так похожие на колготки Анфисы? Почему, наконец, он голый? Значит, всё-таки … А она? Ушла! Обиделась! Он был груб? Нет, на насилие он не способен.
Обхватив голову руками, голый профессор просидел минут десять, пытаясь расстрелять, сбросить в пропасть и четвертовать себя собственным подозрением и каждый раз выживал, словно заговорённый. Мысли пролетали мимо друг друга, как встречные шальные пули, не попадая никуда на своём пути. Сердце опять ломилось в грудь, хотя голова чуть успокоилась.
И вдруг в прихожей прозвенел звонок.
Набросив на ходу халат, Пётр Сергеевич поспешил в прихожую, где в дверной «глазок» увидел Стаса, студента той же группы, где училась Анфиса. Не без удивления он распахнул дверь. Как же тот узнал его адрес?
Стас, удачливый бизнесмен, частный предприниматель и плохой студент, спортсмен и одновременно хулиган, не был в числе учеников, кого уважал Петр Сергеевич. Его бы воля – полетел бы Стас вверх тормашками ещё со второго курса, но тот крутил какие-то хозяйственные дела с проректором, поставляя краску и стройматериалы, помогая учебному заведению решать вопросы снабжения, и руководство университета неоднократно заступалось за щеголеватого неуча, телефонными звонками улаживая возникающие недоразумения с учёбой.
– Разрешите войти, – подчёркнуто вежливо поинтересовался Стас.
Крутояров поперхнулся, закашлялся, махнул рукой в направлении зала. Стас снял модные ботинки, присел на стул.
– Чем обязан в столь ранний час, молодой человек? – церемонно поинтересовался профессор.
– Не такой час и ранний, – едко парировал Стас, – десять уже. А зашёл я, чтобы показать вам, Пётр Сергеевич, интересные фотографии. Очень интересные.
Он ехидно заулыбался.
– Какие фотографии. Не понял, – честно признался Крутояров.
Стас вытащил из внутреннего кармана короткой куртки и веером раскинул по столу глянцевые фотоснимки. Пётр Сергеевич взглянул на них и обомлел. На одном снимке он – голый и вытянутый в струнку – лежал на обнажённой Анфисе, раскинувшей голые ножки,  на втором они же сплелись в тесных объятиях, но снимающий находился сбоку. Другие снимки были сделаны с разных точек комнаты, но сюжет повторял предыдущий по своему смыслу.
Петру Сергеевичу стало дурно. Он пошатнулся, ухватился за стул. Стас заботливо поддержал его за локоток, усадил на стул, поинтересовался участливо:
– Вам плохо? Может, воды?
Крутояров тяжело задышал, потом закашлялся. Его лицо посинело. Он выдавил:
– Я ничего не понимаю. Но вы – подлец!
– У-тю-тю, – ехидно проговорил Стас, – развратник-профессор, соблазнитель молоденьких девушек – и ничего не желает понимать! Так я более доходчиво объясню, – вот эти картинки с выставки попадут к руководству университета. Думаю, тут есть, на что полюбоваться.
– Подлец! – выкрикнул профессор.
– Это я подлец? – Стас театрально рассмеялся, – да знаете ли вы, кто я? Несчастный юноша, любимую девушку которого соблазнил и обманул старый развратник.
– Не может быть! – выкрикнул профессор, до которого начал доходить истинный смысл происходящего.
– Успокойтесь, Пётр Сергеевич! – Стас покровительственно похлопал Петра Сергеевича по плечу и плюхнулся в глубокое кресло, –  верно: ничего на самом деле не было, а версия о сексуально распущенном профессоре будет звучать набатом исключительно в возбуждённом и возмущённом ректорате. Между нами: не хватало ещё, чтобы вы на самом деле трахнули мою Анфиску. Нет, конечно! Её могу иметь, когда захочу, только я! В таком состоянии, милейший профессор, вы были ни на что не способны, это к бабке-гадалке ходить не надо! 
 В памяти Петра Сергеевича пронеслись сцены недавних разговоров с Анфисой. Круг боли замкнулся: профессор понял – без её помощи Стас ничего не смог бы осуществить. Очевидно, именно она подсыпала снотворное или другое вещество, не случайно же он сразу же погрузился в бессознательное состояние?
– Стихи! – выкрикнул вдруг Крутояров, не желая верить в сказанное, – она писала мне стихи!
– Верно, – подтвердил Стас, – под мою диктовку. А вы разве не знали, что я стишатами балуюсь и даже на сайте www.stihi.ru зарегистрирован. Да я всем в группе на дни рождения строчу.
Профессору стало дурно, он побледнел, но успел пробормотать:
– Что же вы за люди такие! Да вы не люди! 
И собравшись с силами, спросил важное:
– И для чего вам всё это? Чего вы хотите?
Стас как будто бы ждал этого вопроса. Он поднялся, прошёлся по комнате, наставительно поднял указательный палец к потолку:
– Вот! Наконец-то мы подошли к теме, в которую вам необходимо немедленно въехать. Здесь список студентов нашей группы, которые должны получить пятёрки на экзамене, независимо от того, как они будет отвечать, – Стас положил на стол листок бумаги. – Согласен, не все они – отличники, но зато этих достойных молодых людей всего лишь пятнадцать человек. Что вам стоит? Отличные оценки в зачётках в обмен на пошлые, циничные фотографии! Чуть было не забыл заверить вас, что мы непременно сотрём исходный цифровой файл. Можете на нас в этом положиться. Понятно?
Стас взял со стола и протянул листок бумаги профессору Крутоярову, но тот даже не стал искать очки, выдавив:
– Нет!
Стас вздохнул:
– Подумайте!
Но мысли Петра Сергеевича были уже далеко.  Он тяжело поднялся со стула и вдруг чётко и ясно произнёс:
– Граница двух миров сегодня звёздная, шагнём вперёд, зажмурившись у пропасти…
– Вы бредите? – пристально посмотрел на него Стас.
– Нисколько, – ответил профессор, – прощайте. 
Пётр Сергеевич быстро вышел на балкон, распахнул дверцу и полетел. Его полёт с восьмого этажа был коротким, а умер он моментально. Однако потревоженный глухим падением тела дворник успел увидеть небольшую слезу на его щеке…
…Впрочем, слезу призвало к себе солнышко ещё до того, как тело окружили жильцы и подоспевшая полиция.   
 
Человек без особых примет
   
Герои у писателей бывают разные. Кто-то любит писать про голубоглазых, породистых брюнетов, успешно распутывающих хитросплетения детективной пряжи, другие –  про простых с виду людей, которые ничем внешне не выделяются из толпы, жарят на кухне картошку с луком, ходят в обычной одежде, пьют недорогое пиво из пластиковых стаканов и болеют за местную футбольную команду.
Не такой ли герой идёт по заурядной и вовсе не центральной городской улице? Присмотреться – ничего особенного! Длинноногие девушки внимание не задерживают и глазки не закатывают, строгие милиционеры для проверки документов вежливо не останавливают, наглые юнцы в тёмных подворотнях закурить не просят. Собаки и те не обращают никакого внимания. Забегая вперёд, скажу: зря!
Росту он среднего, весу нормального. Возраст – между тридцатью и сорока годами.  Причёска обычная, и никаких примет! Раньше таких в КГБ тыщами охотно брали на оперативную работу, если, конечно, не было на неприметном теле бурых бородавок, страшных шрамов, собачьих укусов, многочисленных следов от инъекций и прочей ерунды. Теперь чёрт его знает, кого в подобную контору принимают. Может, старичков-боровичков с телепатическими способностями, как у Вольфа Мессинга, а может, торговок зеленью, говорящих  на базаре матом, а дома по-французски. Никто не скажет, потому что это строгая государственная тайна.
Тайна! Так … а для чего тогда пишем мы об этом субъекте? Плюнуть и забыть? Или всё-таки посмотреть внимательнее? Вот остановился он у киоска «Роспечати». Купил зубную пасту и рулончик туалетной бумаги. Рассчитался российской звонкой мелочью, а не голландскими гульденами или монгольскими тугриками. Но до этого вежливо постоял в небольшой очереди, на ноги никому не наступал, не нервничал, что стоящий впереди гражданин с розовой лысиной мучает киоскёршу разными дурацкими вопросами. Подай ему, дескать, «Заурюпинскую Новь». Его статейка там, видишь ли, опубликована. А киоскёрша говорит: тиражи шибко упали, два номера всего на киоск дают. Сегодня нумер с программой передач на неделю, вот и нету газетки. Раскупили! Гражданин кипятится, объясняет: вчера предупреждал. А киоскёрша руками толстыми разводит, где я вам возьму, говорит, много вас тут ходит, разве всех упомнишь?
Наш герой послушал-послушал такой разговор, и как будто весёлые огоньки-искорки по его глазам забегали. Догнал гражданина с розовой лысиной. Позвольте, говорит, вам помочь, я совершенно случайно услышал про вашу печаль. Могу представить такое огорчение! Представьте себе, у меня как раз есть крайне необходимая вам газетка. Берите, коли так нужно! Сколько Вам надо? Три, пять, десять экземпляров?
Открывает пакет – там зубная паста, а вместо рулончика туалетной бумаги – целый ворох «Заурюпинской Нови». Гражданин с розовой лысиной за деньгами в карман полез, а собеседник ласково: не нужно, позвольте мне, Сидор Антоныч, вам сделать подарок, замечательная ваша статья про лечение геморроя болотными травами. Актуальная и своевременная! Напишите ещё, пожалуйста, про геморрой или, лучше, про повышение рождаемости в нашей многострадальной стране. 
Сидор Антоныч хвать пару номеров – и в арку. Даже не поблагодарил благодетеля. Что-то странное ему в облике собеседника почудилось, не иначе.
Наш герой улыбнулся, и как будто весёлые огоньки-искорки по его глазам забегали. А потом дальше пошёл. Свернул в другую арку и чуть не налетел на двоих мужчин в чёрном и бежевом костюмах, справляющих малую нужду. И как будто весёлые огоньки-искорки по его глазам забегали. Вышел он из вонючей арки в одну сторону, а с другой стороны выбежали два пса – чёрный и бежевый. И вместо того, чтобы залаять, завыли почему-то, оборачиваясь на грязную подворотню. Такое вот интересное совпадение.
А что там, куда прошёл человек без особых примет? Всё, как в обычном городском дворике: установленные ещё до перестройки качели и типовые, облупившиеся скамейки. На одной – девушка Маша, на другой – юноша Ваня. Оба в смартфоны уткнулись, но искоса друг на друга поглядывают. И не только бабкам на третьей скамейке у подъезда, но даже полусонной мухе понятно: юноша Ваня нравится девушке Маше, а девушка Маша по душе юноше Ване.
Мухе всё равно, а бабки соврать не дадут: давно это у них – любовь вприглядку. Посмотрят на экранчики на разных скамейках, повздыхают украдкой, да и разойдутся по разным квартирам. Учатся в университете на разных факультетах, но оба на втором курсе, взрослые уже, а познакомиться не могут, духу не хватает. Не современные какие-то. На сайте не слабО завязать разговор, а в реале разучились… Так стало сложно им подойти и ляпнуть что-нибудь глупое, но отважное.
А наш герой как во двор зашёл, так сразу к ним. Встал в аккурат посередине молодых людей и спрашивает:
– Не подскажете, молодые люди, как пройти на Вторую Неадекватную улицу?
– Направо, налево, потом ещё раз направо, затем ещё раз налево, – отвечает вежливо Маша.
– Нет! Налево, направо, затем ещё раз налево, потом ещё раз направо, – убедительно поправляет Ваня. 
Наш герой послушал-послушал такой разговор, и как будто весёлые огоньки-искорки по его глазам забегали.
– Так налево или направо? – спрашивает.
– Направо, – уверенно говорит Маша.
– Налево, – решительно отзывается Ваня.
– Ладно, – улыбается человек без особых примет, – а показать сможете?
– Не вопрос, – в один голос восклицают добрые молодые люди, а дяденька ловко становится так, что Маша и Ваня оказываются рядышком.  Идут все втроём, заплутавший помалкивает, а Ваня с Машей спорят. Но незлобиво так, по-соседски, как лучше пробраться на улицу Неадекватную – через Восьмую Штукатурную или лучше свернув на Пятую Столярную?
– А можно напрямую здесь пройти, – говорит хитрый дядя ребятам, – я сообразил: так, вот этак, а потом ещё вот так.
Неприметная рука мужчины рубит тёплый, весенний воздух, потом указывает на  ряды типовых многоэтажек. И как будто весёлые огоньки-искорки по его глазам забегали. Ваня и Маша всматриваются вдаль и ничего особенного там не видят. Поворачиваются в сторону – никого. Стоял человек без особых примет рядом – и нет его!  Как сквозь землю провалился!
– Как сквозь землю провалился, – констатирует первым Ваня.
– И я хотела так же сказать, – соглашается Маша.
– Странный какой-то, – делится наблюдением Ваня.
– И мне так кажется, - поддакивает Маша.
Делать нечего, молодым людям надо возвращаться в свой двор. И по дороге много чего выясняется. Оказывается, они не только давно знают, как кого зовут,  но и наперебой устанавливают совершенно потрясающие исторические подробности. Например, про то, как двоюродная сестра бабушки Маши дружила с лучшим другом брата Ваниного дедушки, да только замуж почему-то за него не вышла. Или про то, как оба дедушки когда-то играли в одной футбольной команде, и команда играла так хорошо и слаженно, что попала в очень высокую лигу. Дедушки совсем не работали, валяли дурака и мотались лет десять по сборам и соревнованиям, пока окончательно спортивно не состарились.
Сколько общих тем выплыло весёлыми весенними ондатрами для задушевного разговора – до утра не переговоришь! И даже самому тупому и ленивому коту, выбравшемуся из подвала погреться на солнышке, понятно:  молодым людям торопиться-то некуда. У них вся жизнь впереди, может, даже совместная. Если, конечно, раньше свадьбы шибко не поссорятся.
Разные у писателей бывают герои. Иные полны влюблённости и счастья, другие – дымной надежды и шаткой неопределённости. Одни возникают на первой странице романа и живут до восьмисотой, перелюбив десятки женщин, износив не одно пальто и не один костюм, а другие погибают от непропечённой лепешки и несварения желудка на первых же страницах. Поскольку автор получил известие от издательства:  роман печататься не будет, и бедному писателю предстоит срочно наниматься в дворники или управдомы, пока ещё есть в ЖЭКе соответствующая вакансия. 
 Я мог бы попытаться взять интеграл по контуру чувств. Мог бы попробовать взбудоражить умы и сердца рассказом о том, как человек без особых примет превратил базарную торговку, обманувшую ветерана войны и труда, в сороку. И та до конца своих птичьих дней была вынуждена не только таскать в гнездо ложки и вилки из ближайшей заводской столовой, но ужасно бояться птичьего гриппа.
Мог бы рассказать о шатком равновесии в нашем мире и искуплении грехов, о вечной битве добра со злом и грядущем судном дне. О щёлкающих на счётах чёртиках и крылатых стражах. Мог бы не надоедать про весёлые огоньки-искорки, а ответить на некоторые вопросы.
Вот только на один вопрос я ответить не могу: кто этот человек без особых примет? Не знаю. Думайте сами, решайте сами, а я ставлю точку… или нет, знак вопроса?