Глава двенадцатая
1
Оптимист: Когда бы балом правила Вечная Жизнь – не было бы ни государственных границ, ни тех, кто держит эти границы на замке. Ни даже тех, кто творит свои собственные законы, что так далеки от неписаных, но твёрдых и непреложных законов Вечной Жизни… Они – эти последние – как три кита, с которых её не снять! И когда не только физическое сопротивление законам Вечной Жизни, но даже всякий намёк на него был бы в принципе исключён!..
...Вот только мы – наша семья – в Америку не на крылах Жар-Птицы прилетели, но на реактивном «горбатом» гиганте «Боинг-747» (где нас, некурящих, неожиданно поместили в салон для курящих), грозе птиц малых и больших. И не по щучьему велению, но по визе (полученной нами лишь с третьей попытки), не дававшей нам право остаться в Америке навсегда, а только на три года.
Н (мне): Почему – не год, не два, и даже не пять – а десять долгих, десять драгоценных лет, вы должны были ждать, чтобы получить право постоянно жить в Америке?! За столько лет, катком по вам прошедшим, можно поседеть, как за все сто...
«Что-то незаметно, – полагал я, – чтобы все эти годы мы могли бы жить в достатке только оттого, что, если верить словам папы, каждый, работая, думает о себе, и этим делает хорошо – и себе, и другим…»
Н (мне): В обретении Вечной Юности – ты видел себя – уже не больного, а здорового. И кто бы её обрёл вместе с тобой – они тоже забыли бы о болезнях, и даже о самой смерти... Такого не купишь!.. Между тем: за лечение твоей болезни, от которой врачи, однако, полностью излечить тебя не могут, родителям приходилось платить из своего кармана. Лишь потом, когда уже много воды утекло, кое-что для вашей семьи изменилось в лучшую сторону, и человеческое Здоровье уже вам не стоило таких бешеных денег…
«Если у Вечной Юности, – думал я, – есть Палач, и если этому Палачу ещё пуще потворствовать – самим рубить сук, на котором сидим, – огромный мир ...однажды рассыплется, как карточный домик…»
2
Голос моего Неизвестного Друга: Когда-то ты не хотел быть взрослым. Словно что-то из того, о чём говоришь в песни-исповеди, ты неосознанно предчувствовал ещё с ранних лет… Но в душе – ты НИКОГДА не чувствовал себя взрослым!..
Я: Дверь – в мир моих повзрослевших сверстников, которую хочешь открыть прежним детским Ключом – либо заперта, либо не распахивается – настежь… Да, я и в детстве не слишком часто открывал заповедную дверь; но если это получалось – дверь отворялась без сучка и задоринки! Не со скрипом, как сейчас, – и это ещё в лучшем случае!..
Голос моего Неизвестного Друга: В чужую душу не влезешь. Тем более – людей взрослых. Твоя же душа – затворница поневоле! «Отворите её всю, – ты сказал бы другим, – но только тем, заповедным, Ключом!..»
3
…«Врослоненавистничество»! – другого слова, более подходящего к творившемуся во мне, не подобрать. Не важно, сколько мне самому было лет – это чувство оказалось сильнее моего недетского возраста…
…«Врослоненавистничество»: это вроде бы так, вообще, ничего личного; а всё-таки оно мучительно назревало, накапливалось, годы и годы…
Меня стали посещать мысли: «...А не накличут ли на себя ОНИ, взрослые... твари... детскую революцию?!.. – Пусть «революцию роз», без штыков и револьверов, но именно – Революцию!.. Нет, не для того, чтобы детям самим занять место взрослых и жить по-ИХНЕМУ. – Не властвовать над НИМИ; не становиться ребёнку вместо взрослого у станка, – вроде маленького короля Матиуша (он плохо кончил!) из сказки Януша Корчака... Дети, цветы мира – они цветами остаются до тех пор, пока их не сорвёшь. Но иногда как же рано и беспощадно эти цветы срывают!..»