Кинематографический памятник вечному рабству

Александр Васильевич Гринь
                ИСТОРИЯ ОДНОГО НАЗНАЧЕНИЯ –
КИНЕМАТОГРАФИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК БЕЗЫСХОДНОМУ И ВЕЧНОМУ РАБСТВУ

               

       Эта трагичная "История одного назначения", рассказать которую отважилась режиссёр Авдотья Смирнова, явно не планировалась в качестве кассового кинематографического проекта.  История слишком сложна в философском восприятии для массового зрителя. Однако чудо свершилось, и непонятно по каким причинам такая картина увидела свет в нашей непростой российской современности. Тем не менее, приходится предположить, что слухи о попсовой смерти российского кинематографа, а следовательно, и российской культуры «оказались сильно преувеличенными».  Остались, всё-таки, на Руси мыслители, которые мучаются вопросами, на сколько правильно и морально, например, мутузить полицейскими дубинками т.н. «несогласованные мирные демонстрации» около Кремля.
       Вы не ослышались, мой читатель. Фильм – именно об этом. О причинах и закономерностях русского либерализма и русского народного бунта. Не меньше и не больше. С юридической точки зрения, в этих околокремлёвских бойнях – всё понятно. Закон есть закон. А вот моральные аспекты деяния вызывают жаркую полемику у части населения, пытающейся мыслить на эту тему.
       Что ж давайте разбираться.
        Изначально сюжет заставляет зрителя залюбоваться красавцем Григорием Аполлоновичем Колокольцевым.  До конца ещё неповзрослевший ребёнок может напоить слона шампанским до смерти, чтобы потом юлить перед папенькой, отбрехиваясь детскими шкодливыми противоречиями. В этом он прекрасен, как прекрасно всякое дитя, но уже чья-то смерть становится залогом его претензий на эту жизнь.
        Папенька мудр, он сынка понимает, поэтому не драматизирует ситуацию, делая поблажки этому юному и прекрасному буйству природы, но – и не чужд строгости.  Он понимает, что молодые амбиции сына могут направить юношу на путь истинный, и в результате юный Григорий попадает служить в роту.
       Изначально Григорий Колокольцев выглядит, как совершеннейший херувим, напичканный доблестными представлениями о чести, совести, человеческом достоинстве. Он непосредственен, наивен и отважен в своих мечтах о возможности усовершенствовать этот мир, в котором все должны быть грамотны, свободны и счастливы в своей принадлежности к народу и государству. 
        Григорий, несмотря на субординацию, вопреки указаниям начальства мечтает приобщить массы к свободному созидательному труду, научить «народ» грамоте и привить понятие о человеческом достоинстве, превратить социальное неравенство в гармоничное сосуществование народа и иных элементов государственной структуры. 
       Тут в эпизоде чтения лекции для низших чинов зрителя постепенно начинают эпатировать комическим смыслом происходящего. Важность любить царя-батюшку лектор из числа армейских служак утверждает взмахами крепкого кулака у носа низших чинов, молча и покорно впитывающих эту философскую науку. Как-то эта лекция об устройстве мира несколько комично вписывается в моральные устои либерализма, которые пытается внедрить Гриша в массы.
     Своими детскими порывами Гриша Колокольцев чрезвычайно симпатичен не кому-нибудь, а самому графу Льву Николаевичу Толстому, который даже в зрелом возрасте шагает по жизни с теми же убеждениями.
     Таким образом сошлись в дружбе два «кристально чистых» человека.
      Но реальная то жизнь грызёт их «эту моральную чистоту» со всех боков, какие только возможно разглядеть.
      Все люди, конечно, братья, убеждён в том Григорий, но как брезгливо он реагирует на предположение несчастного и убогого ротного писаря, что может они с Григорием чисто теоретически могут оказаться кровными братьями.
      А Льва Николаевича испытывает на моральную прочность и собственный брат, и жена, и, по сути, - каждый из его семейного окружения.
      И постепенно Григорий Колокольцев начинает получать представления о жизни, лишённой всяких эпических детских иллюзий, которые ещё недавно царствовали в его сознании.
     Оказывается, что грамотность народу совершенно не нужна. Интереснее «нижним чинам» голых баб из бани выгнать при помощи искусственного пожара. Такое зрелище, как сейчас говорят «шоу», — вот что цель и счастье «народной жизни». Только на это «низшие чины» согласны тратить каждый даже самый краткий и редкий кусок той «свободы», который им предоставляют обстоятельства.
     (Когда нашему «народу» столичный режиссёр Серебренников хрен Нуриева на Большом Театре нарисовал, — это вам ничего не напоминает?)
     И что же Григорий?  К его чести, надо сказать, он сопротивляется как может. Рискуя жизнью, он бросается в огонь и спасает крестьянскую девушку от смерти. Он соглашается дать денег на восстановление сгоревшей бани. Он даёт деньги несчастному писарю и рекомендует ему дезертировать из роты, в которой несчастного человека унизили до последней возможности.   Писарь, однако, всё терпит в своей жизненной безысходности. Безропотно и по-рабски.
      Но человеческие порывы, которые роднят его со всеми людьми, живущими на земле, также прекрасны и в нем, как и в том же Григории Колокольцеве. Они действительно, в некотором смысле, братья в единстве всего человеческого.
     В этих деньгах писарь, наконец, увидел возможность обрести внутреннее достоинство, но и этого счастья жизнь его лишает.
      В отчаянной безысходности своей он набрасывается с кулаками на своего военного начальника, за что по суровом военному закону полагается смертная казнь.
        Эта смертная казнь апогей и философский акцент всего произведения.
       Граф Лев Николаевич с ужасом воспринимает такую перспективу. Идеология фашизма, которую проповедует нигилистка Анна Ивановна, для него омерзительна. Но Анна Ивановна отважно применяет её и для себя. И граф, наблюдая этот самоуничтожающий цинизм, попросту паникует в своём бессилии справиться с реалиями. Он не может смириться с происходящим. Он идёт на бой отважно с несправедливостью, которой пронизан мир. Однако стихия сильнее его. Он даже смиряется с правилами аморальной игры, привлекая к делу собственные иерархические связи. Но и эта карта оказывается битой дьяволом.
       Он, наконец, взрывает социум своей речью на суде, пытаясь разбудить человеческое в человеке. Но в результате торжествует Иуда, недавно поцеловавший Христа.  «Набравшийся ума» Гришенька Колокольцев голосует за убийство несчастного изгоя. Торжествует идеология фашизма, и сложно в этом кого-либо обвинить. Граф Лев Толстой это прекрасно понимает, и нет даже в нём ненависти к Грише Колокольцеву. Персонифицированная совесть человечества в образе графа Толстого теперь смотрит на Григория Колокольцева просто как на обыкновенную тумбочку, существование которой обусловлено  мировым стечением обстоятельств. 
       Переживает, конечно, граф Лев Николаевич безмерно, но в конечном итоге находит утешение в объятиях собственной жены. 
       Мерзость этого мира окончательно не приемлет только один человек – недавний горький полковой пьяница. Этот офицер, единственно проголосовавший против жестокой смертной казни, символично и отважно кончает жизнь самоубийством, окончательно потеряв веру в смысл человеческого существования.
       И в конце мы видим всё тех же рабов смиренно тянущих носок в строю под командованием уже нового командира, в которого превратился Григорий Колокольцев. Этот командир ещё хуже, чем недавний командир Казимир Яцевич, который хотя бы не «целовал Христа» перед тем, как его распять. Этот Казимир Яцевич похож на булгаковского Крысобоя, пытавшего Иешуа. Пытал, но не целовал. Так даже этому «Крысобою» омерзителен этот новый Иуда.
         Получается интересная философия. Кого в начальники не назначь, даже самого кристально чистого человека, все одно - результат един? Деспотами, оказывается, не рождаются. Чернь сама делает себе свирепого кумира. И кто же в этом виноват?
        "История одного назначения" в таком ракурсе перестает быть историей "одного" назначения. Это, получается, история любого "назначения". Как это печально может быть экстраполировано в том числе на чиновников современной России, в которой до сих пор размах коррупции соизмерим с приростом валового национального продукта. Что же тут поделать? В фильме нет ответа на эти многие вопросы.Но, слава богу, они становятся заметны.
        Читая эти строки, чиновник сейчас мудро разводит руками, - такова, дескать, жизнь.
        А точно ли она такова?
        Так где же ты человек? Когда и почему ты себя теряешь, превращаясь либо в иуд и изуверов, либо – в «низшие чины», которые достойны лишь начальственной полицейской дубинки?
          А - это, чтобы рабы не бунтовали, для которых любая буза - всего лишь веселуха и народное гуляние на каком-нибудь майдане… Был бы повод, - какая-нибудь такая некоторая "свобода", например...
          В целом в этой кинематографии получается горький портрет обезумевшего человечества, соглашающегося на собственное рабство, скуку и бессмысленное аморальное бытие.
         Что теперь хочется?  Как-то сохранить в себе сколько-нибудь человека. А для этого у каждого должен быть такой шанса если - нет, то остаётся только шанс на смерть, как у полкового пьяницы.  Или смириться с тоскливым мертводушием, которое со всех сторон живописал древний Гоголь в известном эпохальном романе.
          Вот это здесь самое главное.