Это – самая ласковая фраза, которую я слышала в детстве от Раечки. И начинался – геволт. Настоящий малоарнаутский геволт! Я верещала, не переставая, надрывно всхлипывая и театрально рыдая. И нос, и глаза привычно выделяли нужное количество жидкости – ровно столько, чтобы у Раечки и мысли не закралось, что у меня простуда. Потому что к рыбьему жиру сразу бы прибавилось ещё что-нибудь мерзкое. Например, горячий боржоми со сливочным маслом и компрессы…
В общем, ору я так, что перекрываю весь двор.
Не слышно молочницы, которая по утрам с грохотом затаскивает свои бидоны к палисаднику, и кричит,запрокинув голову: Малако!Малако! Смитана!Сливочки!
не слышно точильщика, который приходит со странной конструкцией на плече, устанавливает её возле ворот и, попыхивая цигаркой, монотонно поёт: Та-а-ачить! Наа-а-ажи!
не слышно старьевщика – сэконд-хенд наоборот прошлого века, который скупал старые вещи: Хазяечки и мадамочки! бэкицэр доставайте из наВталина алтэ захэн ! Кращий заманухис на щас!
Никого не слышно! А ложка с рыбьим жиром приближается… Я уже вижу, как эта жирно-зеленоватая субстанция готова выплеснуться из благородного серебра в мою наоранную глотку.
Меняю тактику.
И чуть тише, но с ещё большим трагизмом верещу в открытое окно: Бобэ! Бобэ!
Я знаю, что в это время моя бабушка Соня уже возвращается с Привоза, выторговав или камбалу, или гусыню, и забирает банку со сметаной у молочницы. Точно!
- Рая! – доносится грозно снизу и, усиленное колодцем двора, уносится к небесам, которые мой вопль уже довёл до мелкого дождика. - Бист мэшугэ?! Оставь ребёнка в покое. Я иду.
И уже открывается дверь, и запыхавшаяся Соня уносит ложку в кухню.
- Мама, - пытается отстоять свои, тоже «бабушкины» , права Раечка, - ты портишь ребёнка. Ты её балуешь.
Я далека от понимания разницы между «бабушкой» и «прабабушкой». Соня – это бобэ, бабушка. Рая – это рыбий жир.
Софа занимает сначала весь дверной проём, а потом и пространство между мной и Раечкой.
- Рая, не делай мне чахотку! Иди на работу! Ты умеешь резать людей, но с ребёнком ты делаешь гвалд!
Раечка – известный и уважаемый в городе хирург. Да, она умеет «резать» людей. И в моём детстве мы видимся очень редко, потому что «больные и долг» - важнее всего и всех. И я даже радуюсь этому, потому что свободное время Раечки – это «иди кушать, мамка, рыбий жир»…
Я приезжаю на Малую Арнаутскую, вхожу в квартиру своего детства и не понимаю: как мы здесь умещались всемером? Как хватало места для гостей в торжества? Как остались в памяти звуки и голоса? И густой аромат рыбьего жира, который я, кстати, с удовольствием пью?
Наверное, всё мне осталось, потому что есть Раечка. Её слёзы я видела дважды: когда ушли Соня и Илюшенька – мой светлый дедушка. Всё, происходящее в этом мире, для неё делится на две категории: прилично и неприлично. Так вот, жаловаться и плакаться – не прилично.
Не прилично отвлекать меня «в рабочее время», и поэтому я сама себя отвлекаю, чтобы перекинуться с ней парой слов.
А в выходные – прилично.
Звонок.
- Я всё же решила отметить юбилей. Ты меня поддерживаешь? - голос пропадает, издалека, потому что ручки хирурга уже ослабели, и она старательно прижимает трубку то к уху, то ко рту.
- Ба, конечно, поддерживаю!
- Я хочу пригласить … - и список людей, которым она благодарна, - и наша семья. Да?
- Да,ба, - я не знаю многих из перечисленных, но это не имеет никакого значения.
- Ты продумаешь стол? И не надо экономить, пусть будет всё, что ты решишь. Я так хочу. И только – за мои деньги. Ничего не трать.
- Договорились, ба.
- Ну, всё, дорогая, я устала. Я люблю тебя, мамка.
- И я тебя люблю, бабушка.
Именно это «мамка» - такое одесское, такое знакомое и трогательное и всколыхнуло воспоминания.
Через месяц Раечке – 100 лет. Она перейдёт этот рубеж в той же квартире, куда сто лет назад её принесли родители – Исаак и Соня, где были зачаты её сыновья, куда она вернулась после войны, куда из роддома принесли меня.
Она перейдёт этот рубеж вместе с нами, и я возьму её сухонькую ручку и скажу по-малоарнаутски:
- Мамка, будем кушать рыбий жир и жить долго!