Признаюсь, я долго считал рассказы о самотопах выдумкой. “Самотопы” — это суда-самоубийцы. Они умышленно идут на аварию, ищут столкновения с другими судами. Причины бывают разные: желание сорвать страховую премию после завышенного страхования своего плавучего гроба, провоцирование повода для задержки другого судна, диверсия для закупорки канала, уничтожение контрабандного груза и т. д. Я был убежден, что такие суда стали уже достоянием прошлого, пока сам не повстречал нечто подобное...
Была светлая весенняя ночь. Над Босфором стояли штиль и полнолуние. Такая ночь — лучшее время для прохода проливом. Сутолока местного транспорта улеглась, а транзитные суда в большинстве стоят у входов в пролив в ожидании рассвета. Городские предприятия и транспорт отдыхают, — густой “смог” из дыма и паров, покрывающий город и пролив днем, рассеялся и не мешает наблюдать... Было полчетвертого ночи, когда мы благополучно достигли выхода в Мраморное море. Пролив, по существу, был уже позади. Отдавая последние распоряжения, я был уже во власти приятной реакции расслабления мышц и нервов и предвкушения отдыха.
С юга в пролив входило встречное судно. Оно скользило в тенях и бликах Кадыкея под самым азиатским берегом. Не меньше мили чистой
воды должно было остаться между нашими судами. Больше “для порядка”, чем по необходимости, я приказал дать один короткий гудок, чтобы подтвердить правильность обоюдного маневрирования. Судно ответило тоже одним коротким. Все правильно. Можно, кажется, идти вниз... Но что это?.. Встречный совершает нечто совершенно противоположное смыслу сигнала: он резко покатился влево на пере- сечку нашего курса!
Мгновенно создалась одна из тех ситуаций, когда на размышление нельзя тратить больше трех секунд... Малый ход! Еще раз один короткий
гудок. Встречное судно послушно повторяет один гудок и... продолжает резко катиться на пересечку. Мысли несутся вскачь... Вероятно, он рискнул и сейчас исправит ошибку и пойдет вправо... Вот сейчас, ну!.. Суда уже разделяет меньше полумили, а он все идет на нас... Что это? Он дает ДВА коротких! Требует поворачивать влево! Слишком поздно! Теперь на обдумывание нет и трех секунд... Вправо нельзя: там за буем на банке Ахыркапы сплошной ряд рыбачьих лодок с яркими фонарями... Пойти влево — послушаться его сигнала — врежемся точно ему в левый борт... Идти прямо — он вонзится точно в наш левый... Полный назад уже не поможет...
— Право на борт! Полный вперед!
Рулевой и вахтенный штурман работают в полной тишине, как одержимые. Грязно-черная громада с высокой трубой, плюющей тяжелым паром (пароход!), скользит на нас, растет на глазах.
Вокруг безмятежный ночной Босфор, бриллиантовая россыпь огней на Принцевых островах, полная луна над минаретами, зеркало Мраморного моря и — летящая на нас в полном молчании взбесившаяся громадина. Неправдоподобно и жутко, как в кошмарном сне. И как в кошмаре, наш маневр кажется слишком медленным; время застыло, фиксируя отвратительное чувство непоправимости. Машинально кладу руку на педаль аварийной сигнализации, чтобы не во сне удар...
На другой день старпом рассказывал:
— Встаю, одеваюсь на вахту, слышу — гудки. Высунул голову в иллюминатор и сразу отдернул: прямо на меня лезет чей-то форштевень!
Наш теплоход показал чудо маневренности. Описав крутую циркуляцию вокруг буя с лихим креном на наружный борт, он проскользнул возле самых рыбаков, чисто пройдя между ними и буем. Пароход просвистел в трех футах по левому борту, обдав наш мостик горячим воздухом и запахом масляного металла. Когда мы развернулись на прежний курс, он темной массой застыл у самого буя среди шарахнувшихся от него шлюпок, черный, даже без навигационных огней, будто вымерший.
Проходим осторожно мимо. Запрашиваем в электромегафон, нужна
ли помощь. Включаем прожектор. На корме название: “Ласси”,Панама. С крыла мостика высовывается рыжая борода под белой фуражкой, разводит руками, что-то кричит по-английски, жестикулирует. До нас доносится: “Сожалею... электротурбина... все в порядке...”
Он хочет сказать, что у них обесточилось рулевое управление из-за отказа источника питания, ясно, но... Когда он несся на нас, огни на нем горели нормально, это я хорошо заметил. Они их уже после выключили в доказательство своих оправданий. И потом — раз такое дело — кто ему мешал дать задний ход? Отдать якоря? Дело не в электротурбине...
Мы не любим непонятного, поэтому я тут же создал версию, дающую ответ на все вопросы: очевидно, судоводитель сошел вниз, встречаются такие беспечные моряки, особенно, на судах, плавающих под чужим флагом. Вахтенный матрос, не знающий правил расхождения, наугад повторил наш сигнал и также наугад положил лево руля. Потом на мостик выскочил штурман и... Этим объяснилось все его нелепое поведение. И я успокоился: чего только не бывает на морских беспокойных дорогах!
* * *
Через два-три рейса после встречи с злополучным панамцем мы стояли в Бейруте, ждали очереди к причалу для выгрузки. В виде особой благосклонности наш судовой агент подыскал нам место в Старой гавани, где можно было расположиться довольно комфортабельно: нос на якоре, корма на бочке, справа причал, слева в ряд суда, стоящие, как и мы, в ожидании погрузки или выгрузки. Грязновато в Старой гавани и ароматы неаппетитные, но все же лучше, чем на внешнем рейде.
Ночью, часа в два, я внезапно проснулся, как от толчка. Знакомое чувство беспокойства, всегда предшествующее какому-либо неприятному событию. Хотите, называйте это предчувствием, хотите — рефлексом, а может, это род телепатии, не знаю, но я уже настолько привык, что сомневаться в том, что готовится какая-то пакость, даже не придет в голову. Не знаю, как среди людей других профессий, а у старых моряков это явление не редкое. А вот на берегу эта самая... чувствительность, что ли, не проявляется. Не срабатывает.
Поднялся, как по тревоге, вышел на мостик. Вокруг тихая южная ночь с крупными звездами и огнями взлетающих самолетов. Светящийся массив довоенного Бейрута под будто вырезанными из черного бархата горами. Оконтуренный огнями силуэт Нотр-Дам-де-Бейрут на дальнем склоне. Струящийся поток вскрикивающих, будто чайки, автомобилей на набережной и каскады световой рекламы, затмевающие медленно вращающийся луч маяка. В Старой гавани тихо. Застывшая вода пахнет нефтью и рыбой.
Откуда же нервный толчок, сорвавший меня с постели? Неужели ложное срабатывание? И внезапно: черное густое покрывало смахнуло звезды и огни горных селений на востоке неба. Черная завеса надвигалась стремительно, как поезд в туннеле. Через минуту донесся рев шквала, стена дождя закрыла берег. Еще минута и судно рванулось и закачалось от удара горизонтальных струй ливневого шквала.
В умеренном поясе Средиземноморья такие подкрадывающиеся исподтишка ураганы — редкость. В гавани разыгрывалась феерия: гуляли столбы вихрей, вспыхивали стопушечные залпы молний. Ветер, как стенобитная машина, уперся в левый борт, и якорная цепь вибрировала от напряжения.
Играю аврал, срочную подготовку машин. Соображаю, что делать, если якорь-цепь не выдержит. Пожалуй, только одно: рубить кормовые и — полный вперед, пока не набросило на суда, стоящие по правому борту у причала. Цепь натянута, как струна, смотрит перпендикулярно борту влево. Выдержит ли?
Кто-то вцепляется в мое плечо: вахтенный помощник с ужасом на лице показывает влево и кричит, но слова гаснут в реве шторма, как в пушечной канонаде.
Стоящее слева в параллельной позиции судно медленно надвигается на нас. Его якорь ползет! Высоченная коробка в балласте, раза в четыре больше нашего теплохода. Сейчас мы окажемся между молотом и наковальней! Сквозь ливень все четче вырисовываются белые буквы на борту опасного соседа: “Африкана”. Предпринять уже ничего
не успеем. Разве что попробовать рвануть машинами вперед...
Под напором ветра борт “Африканы” подходит вплотную. Неслышно сплющивается ее парадный трап. Вся огромная масса повисает на нашем якоре. И в этот критический момент ветер меняет направление на 180 градусов, начинает дуть справа. “Африкана” немедленно отдаляется от нас на добрых сто метров. Наш теплоход тоже идет влево, но осаженный уздой якоря, дергается, как конь, и застывает на месте. Мысленно возношу благодарность старичку-лоцману, который в ответ на мой вопрос: “Зачем так далеко отдавать якорь?” — успокаивающе помахал ладонью и снова показал шесть пальцев...
Через десять минут ветер стихает, будто перекрытый клапаном. Появляются чистые, умытые звездами, береговые огни. Тихо, будто ничего и не было. Шквал пронесся дальше.
Осматриваем борт. Повреждений нет. Чуть помят фальшборт и слегка погнуты реллинги на полубаке. Это не в счет. “Африкане” хуже — у нее хрупнул заборный трап. Поделом! Пусть отдают больше якорь-цепи!
— А они ее травили, — вдруг говорит боцман.
— Как так — травили, — удивляюсь я, — может, проскользнуло на стопоре, а вам показалось, что травят? Не могли они травить в такой момент.
— Да нет же, товарищ капитан, я хорошо видел: травили на полную. Потому так и понеслись на нас, — настаивает боцман.
Удивительно! Для чего им понадобилось травить?
Наступило ясное, веселое утро. Закипела работа. Забылось ночное происшествие. Мы ошвартовались к причалу, и началась выгрузка. В моей каюте сидел наш судовой агент, знаменитый в Леванте мосье Жермен. Подписывая деловые бумаги, я рассказал ему о ночной буре и о навале “Африканы” на наш борт. Жермен выслушал со вниманием и спросил:
— Капитан того судна не приходил? Странно!
В это самое мгновенье, как будто в заранее отрепетированном спектакле, вахтенный доложил:
— К вам капитан “Африканы”!
В дверях возникла курьезная длинная фигура с рыжей бородой клином на длинном костлявом лице. У меня мелькнуло отвергнутое сразу же впечатление, будто это лицо и, в особенности, борода мне знакомы. Впрочем, я тут же понял, кого мне напоминает их владелец: это был собственной персоной дядя Сэм, не хватало только звездного жилета и полосатого цилиндра. За ним виднелись еще две фигуры, как оказалось, судоагент и компаньон-совладелец. Гости сели и переглянулись. Я выжидал. Жермен отвернулся с отсутствующим видом.
Капитан “Африканы” представил своих спутников по должностям, не называя фамилий. Ну, что ж, для короткой, чисто деловой встречи сойдет, можно не обижаться. Я представил своего агента в той же манере. Сказал, что очень рад. Закурили. Гости еще раз переглянулись и “дядя Сэм” нерешительно начал:
— Прекрасная погода сегодня, не правда ли?
Я подтвердил. Похоже, что он не собирается брать быка за рога.
— А ночью был сильный ветер...
Я сказал, что тоже наблюдал это.
— Мое судно коснулось вашего...
Я не подал реплики и рыжебородому пришлось продолжать:
— Сожалею. Очень сожалею... Боюсь, что есть кое-какие повреждения...
— Да, некоторые повреждения есть.
— На моем судне сломан трап...
— В самом деле? — задал я необязательный вопрос. Неужели они собираются предъявить нам претензии за трап? Это было бы уже слишком!
— Мне очень жаль,—продолжал капитан “Африканы”, — но ваше судно тоже повреждено, как будто? — и после того, как я наклонил голову, добавил, — что же вы намерены предпринять?
— Я намерен предложить вам по рюмке русской водки, — сказал я, покосившись на своего агента. Жермен сидел бесстрастный и величественный, как ассирийский царь.
Гости многозначительно переглядывались, а я подумал: “Ну, если ты потребуешь письменного отказа от претензий, тогда уж я тебе их предъявлю”.
Смысл моих рассуждений несложен: начинать дело, т. е. вызывать сюрвейера, оформлять протест и т. д. из-за мелкого повреждения, конечно, не стоит. Дороже обойдется потерянное время, не говоря о стоимости процедуры. Однако, есть много любителей сутяжничать, которые цепляются за малейший повод для возбуждения иска, судятся, спорят, провоцируют противную сторону... На что они рассчитывают? Чаще всего на шантаж, на то, что уставшая от бесконечной переписки жертва решает откупиться от преследователей. В этой игре хороши все средства: выманивание у портовых властей решения о задержании преследуемого, например. В некоторых портах номер проходит. Доверчивые или подкупленные должностные лица идут на уступки шантажисту. Я знаю, что одним из необходимых условий для того, чтобы самому быть неуязвимым от встречных исков, является получение письменного свидетельства другой стороны об отсутствии претензий.
Похоже, что гости как раз его и собираются у меня просить. Они о чем-то перебрасываются несколькими словами по-немецки. Судно датской приписки, но что в наше время значит приписка? Нужно не попасться на удочку и в то же время не сделать это слишком грубо. Чувствую, что у Жермена появилось напряжение в отведенном в сторону взгляде...
— Я не совсем понял, сэр, — возвращается гость к своему вопросу, — что вы собираетесь предпринять по поводу помятых поручней?
— Я не намерен предъявлять вам претензии, — начинаю я, но тут, постучав, входит мой старпом и с озабоченным видом кладет передо мной какие-то бумаги.
— Извините, господа, — делает он поклон в сторону гостей, — одну минуту. Срочные счета!..
Вижу — верхняя из поданных мне бумаг действительно какая-то накладная, а под ней записка: “Это ’’Ласси". Под названием “Афри- кана” видно закрашенное старое название".
Сразу вспоминаю, где видел рыжую бороду: ночью на стамбульском рейде после необъяснимого маневра “Ласси”. Память не зря-таки мне подсказала... Тогда мы могли отправиться на дно оба. Вчера такая возможность была предоставлена нам: если бы “Африкане” удалось сорвать наш теплоход с якорей, наш теплоход повалило бы на суда, стоящие у причала, бортом на их форштевни. “Африкана”, оставшись снаружи, могла спокойно оттянуться на своем якоре и остаться ни при чем... Но цель? Я ставлю подпись где-то на полях принесенных бумаг, и старший помощник выходит.
— Да, положение было опасное, — говорю я, — но поскольку окончилось все почти благополучно, я не хочу высказывать никаких жалоб. Все же не советую вам, сэр, вытравливать так много якорной цепи в тот момент, когда налетает шквал. Или у вас опять вышла из строя электротурбина, как тогда в Босфоре?
Рыжий цепенеет. Даже его донкихотская бородка начинает трястись. Затем вся троица вскакивает, прощается, извиняется, что не может принять любезное приглашение отведать русской водки, благодарит за все, за все...
Когда гости ушли, Жермен встал и торжественно пожал мою руку:
— Сэр, вы поступили благородно и в то же время умно!
Ну, что ж, от Жермена можно принять комплимент. Он знает, что говорит.
Домой в Союз возвращались без приключений. Средиземное, Эгейское и Мраморное моря прошли благополучно. Поздним пасмурным вечером подходили к Босфору. Сплошные огни Стамбула и предместий слепили глаза, мешали следить за поверхностью моря. На экране локатора теснились точки: рыбачьи фелюги, шеркеты и паромы местного сообщения, стоящие на якорях суда. Вот и старый знакомый — буй Ахыркапы. Только хочу сказать “вот здесь...”, как замечаю, что кучку береговых огней закрыла какая-то тень. В этот же миг раздается голос боцмана из динамика:
— Судно без огней прямо по курсу!
Успеваем уклониться вправо, стопорим ход, освещаем затемненное судно прожектором. Очевидно, он только что отдал якорь — корпус еще развернут поперек течения. Значит, должен видеть, что приближается наше судно и что он отдает якорь прямо на нашем пути. Да еще огни выключил! А, да, это старый знакомый — “Африкана”, он же “Ласси”! Как ни в чем не бывало он включает рейдовые огни и, в свою очередь, освещает наш борт прожектором. Обходим стороной, от души пожелав ему всяческого неблагополучия.
Что это, цепь совпадений, каких немало на тесных морских дорогах или обдуманные поступки? И кто он этот “Ласси”-"Африкана": разгильдяй, морской хулиган, несущий угрозу мореплавателям своим пренебрежением к правилам? Или пресловутый самотоп, охотящийся за собственной гибелью? Или морской сутяга, ищущий объект шантажа? А может это спланированные и направленные действия против наших ближневосточных перевозок?
Не знаю.
Когда мы шли по проливу, радист высунулся из своей рубки:
— Какой-то пароход “Африкана” вызывает, спрашивает, что нам от него нужно?
— Передайте ему...
Передайте: “Для вас ничего не имею. Точка”.
1984 г.