Сверчок
Часть II
Коллежский секретарь
69
«Письмо другу в Германию о петербургском обществе».
Французы Севера
Перейдем к изучению Европейского общества.
Нам стоит сделать всего один шаг, чтоб перенестись и XV в XIX век. Действительно, нет ничего разительнее контраст французского изящества и гиперборейской грубости, социального равенства, которое отдает предпочтение только уму или любезности, и этого рабского отличия по чинам — позорящим отметкам деспотизма. Можно подумать, что находишься в Париже, когда войдешь в один из этих роскошных домов, которые стряхнули с себя иго древних предрассудков. Вкус и великолепие обстановки, костюмы, манеры и самый разговор — все создает иллюзию, похожую на очарование. Но после второго или третьего посещения она понемногу рассеивается. Некоторая холодность, сухости разговора, которая находит выход только в карточной игре или в гастрономических увеселениях, старание, которое мужчины и женщины прилагают к тому, чтобы держаться порознь, и неловкость в поддержании начатого с дамою разговор вскоре предупреждают вас, что вы во Франции и что копия всегда далека от оригинала.
Пусть будет мне позволено не согласиться, с общераспространенной мыслью, принятой с удовольствием моими соотечественниками. Я имею в виду предполагаемое сходство между их характером и характером Французов. Мы имеем глупость гордиться тем, что нас называют Французами Севера. Мне кажется, что нет ничего менее подходящего, чем это наименование. Как же, в самом деле, влияние климата и образа правления, которые они могут наложить на характер народа печать национальности, могли придать одинаковые черты двум народам, совершенно противоположным в этих обоих отношениях? Мы, правда, подражаем Французам более всякого другого народа и гораздо более того, чем это бы следовало.Но само это подражание, никогда не шедшее, несмотря на все наши старания, дальше самой поверхностной формы, не должно ли доказать нам, сколь мало мы похожи на наши образцы.
Не являемся ли мы для них те же, чем восковые фигуры для людей, которые они изображают?
Они имеют те же черты, тот же рост, те же платья, но им недостает жизни и движения. Также и мы можем присвоить себе моды, смешные и дурные стороны Французов, но чего никогда не будет нам дано — это и живость, гений их воображения, и главным образом та общительность, которой они отличаются. Источник их обычаев и мод надо искать в и национальных качествах. Во всем, что касается его удовольствий, Француз вполне является творцом, он проявляет подвижность мыслей в многочисленных пустых намеках, иногда странных, но всегда грациозных и столь же мимолетных, как и породивший их каприз. В Париже каждая женщина — завоеватель в области моды. Она с такою же тщательностью рассчитывает эффект каждой тряпки, как полководец значение батареи. В свои старания она вкладывает серьезность, пропорциональную легкомыслию их предмета, и становится образцом для других, так как все то, что оригинально, нравится, привлекает и вызывает подражание. Но, к несчастью, это последнее все портит и делает приторным.
Вот почему Французские манеры, которые у нас так очаровывают иностранца, кажутся холодными и неуместными в Петербурге. Сразу же можно усмотреть, что они только условная маска. Что они ни на чем не основаны. Что они и создают режущий диссонанс с истинным национальны характером. Черты этого характера заметны в тех, кто говорит только на своем языке и никогда не покидал своей страны.
Сохрани боже, чтоб я хотел прославить старинные русские нравы, которые больше не согласуются ни с цивилизацией, ни с духом нашего века, ни даже с человеческим достоинством. Но то, что в нравах есть оскорбительного, происходит от варварства, от невежества и деспотизма, а не от самого характера Русских.
Итак, вместо того, чтобы их уничтожать, следовало бы упросить Русских не заимствовать из-за границы ничего, кроме необходимого для соделания нравов Европейскими нравами. И с усердием сохранять все то, что составляет их национальную самобытность. Общество, литература и искусства много от этого выигрывают. Особенно в литературе рабское подражание иностранному, несносно и, кроме того, задерживает истинное развитие искусства. Есть ли на нашей сцене что-нибудь более пресное, чем обруселые водевили, переводы пьес Мольера, щеголи века Людовика XIV, блестяща фривольность французских фраз и тяжеловесная резкость немецких шуток?
Но этот вопрос так интересен и обширен, что его стоит обсудить отдельно.
Я удовольствуюсь тут замечанием, что костюм, который более всего нравится в Росси даже иностранцам, — это костюм национальный, что нет ничего грациознее русской женщины, что русские песни — самые трогательные, самые выразительные, какие только можно услышать; они доставили иностранным композиторам мотивы самых прекрасных вариаций. Что, наконец, в театре трагедии, которые больше всего увлекают нас, имеют сюжеты, взятые из русской истории. А в комедии нам больше всего нравится изображение наших собственных смешных сторон. Из этих сторон, конечно, есть и главная сторона.
Это - желание всецело отречься от нашего характер и нравов.
Итак, не подбирая, жалким образом, колосья с чужого поля, а разрабатывая собственные богатства, которым иностранцы воспользовались раньше нас самих, мы сможем когда-нибудь соперничать с Французами и после того, как мы отнял у них лавры Марса, мы будем оспаривать и лавры Аполлона.