Мой милый, милый дождь! Песни без начала и конца, без начала и конца истории – вслушайся, создай своё повествование так, как ты его понимаешь, как ты его видишь, как только ты сможешь его почувствовать и воссоздать…
…Девушка в чёрном стоит на белой мраморной площадке среди ажурной колоннады, обратив взгляд к морю. Ветер треплет её тёмные волосы, гудит, заплутав среди колонн. Внизу расстилается густая зелень садов, меж них затерялись острые шпили разноцветных домиков, а дальше, на горизонте, выцветшей голубой полосой лежит море – едва заметная колыхающаяся завеса с белыми палочками кораблей, с белыми всплесками чаек, - знойное и ленивое.
А он смотрит на девушку в чёрном. «Художница Анна», - хочется позвать ему и взять в ладони её прекрасное лицо, заглянуть в глаза, коснуться губами её губ… Но он слишком робеет и не смеет прикоснуться к ней.
А над ними, шелестя в воздухе стрекозиными крыльями, летают лёгкие белые вертолёты-экипажи, и опускаются неподалёку от них на посадочной площадке...
Откуда ты взял всё это, о поющий дождь, что за странный, до боли прекрасный и печальный мир ткёшь ты нитями своего медового голоса, а я внемлю тебе, и медленно погружаюсь в забытье, чтобы видеть свои быстротечные сны.
«А вот ещё», - говорит он мне, не желая успокаиваться, - «послушай-ка…»
А этот рассказ о некоем странном путнике вы, случайно, не слышали недавно, когда прошёл тот благодатный, тёплый, косой ливень сквозь солнце, обильный, но краткий, увенчавшийся торжественным двойным радужным венцом?
Неужели не слыхали?
Ну, тогда оберните лица ко мне, сядьте поудобнее и слушайте. Я попробую пересказать вам эту историю честно, как услышала, без лишних придумок…
ОДИНОКИЙ ПУТЬ, ВЕСЕЛЫЙ ПУТЬ
Почти что в полдень, но ближе к вечеру, в пивную, представляющую собой весьма оригинальное сооружение с деревянной коровой на фронтоне и козой в качестве флюгера, там, где по вечерам собирались все окрестные мужчины, робко отворилась дверь. И вошёл странник, никому здесь досель не знакомый. Он был ни молод и ни стар, одет в потёртый и жёваный клетчатый плащ – не по погоде плотный, и мягкую шляпу. В одной руке держал небольшой тощий чемоданчик, в другой – шейный платок, а за сутуловатой его спиной скучно висел обмякший рюкзак. Весь его пыльный вид говорил о том, что он явился не на роскошном и быстром автомобиле, и даже не на попутке, а самым естественным и примитивным образом – а именно, пешком.
Он долго стоял на пороге, оглядываясь, видимо, решая к кому обратиться. Но завсегдатаи были слишком увлечены своими архиважными разговорами, которые только и рождаются за кружкой доброго пива и в отсутствии надоедливых жён. Поскольку странника никто не хотел замечать, он прошёл прямо к стойке. Хозяин встрепенулся.
- Желаете за столик? – живо спросил он, примечая, что путник выглядит усталым и по всему является потенциальным постояльцем. Он выскочил из-за стойки, подвёл путника к свободному столику, сдвинул пустые кружки в сторону и грозно крикнул: - Бася! Негодник! За что я тебе плачу?
Бася, ленивый и толстый подросток, переваливаясь и сопя, нехотя подплыл к столику, чтобы забрать грязную посуду. Тогда хозяин самолично фартуком подмахнул крошки и жёлтые лужицы и поинтересовался: - Что изволите?
Странник сел, неспешно расстегнув плащ и положив шляпу на стол, поставил вещи на свободный стул и заказал пива и кусок козьего сыра, которым славился край, чем изрядно польстил хозяину, содержавшему большую отару.
Он принёс заказанное, присовокупив от себя лично свежую булку и тарелку с солёными орешками. Затем, сгорая от любопытства, уселся рядом, уставившись на незнакомца круглыми глазами и, наконец, не выдержав, первым задал вопрос: - Разрешите представиться. Я – Колосс, хозяин сего заведения. Далековато вы забрались! Позвольте узнать, из каких краёв и куда держите путь, и почему в наш век больших скоростей – пешком?
Путник дожевал сыр, отставил кружку и улыбнулся хозяину.
- Я действительно издалека. Но ваши края мне знакомы. Позвольте и мне представиться. Карл Кремер, архитектор. Приехал в ваш край изучать архитектуру.
Хозяин озадаченно хихикнул: - Что же за архитектура такая завелась в наших лесах и болотах? Не припомню…
Вокруг столика тихонько и незаметно, по одному, собирался люд.
- Вы его не слушайте! Он всего лишь хозяин забегаловки, все дни сидит на заднице. А я, позвольте, здешний почтальон! – вмешался маленький шустрый человечек и сунул Кремеру свою узкую ладонь, похожую на птичью лапку. – Фрыся, к вашим услугам! Уж кому, как не мне, знать местную архитектуру! Так вот, в селе Щуровка, что неподалёку, всего 5 километров по прямой отсюда, у самого болота имеется замечательное в некотором роде сооружение. Его строила собственноручно моя ныне покойная тёща…
Мужчины возмущённо зашумели.
- Сядь, Фрыся, - приказал хозяин. – Про свою тёщу ты расскажешь после. Дай человеку договорить. Да и Щуровка твоя так себе… забегаловка!
Фрыся обиженно поджал губы.
- Спасибо, Фрыся, - гость говорил так, словно ласкал словом. – Почтальон – незаменимый человек на селе, ему известно всё. Я непременно когда-нибудь воспользуюсь вашим советом и посещу упомянутый дом, - пообещал он. – Но я, собственно, желал бы выяснить одну деталь. Недалеко отсюда, если смотреть строго на восток с Матюйского холма, лежит прямой путь к одному удивительному зданию…
- Вот как! – ревниво вставил почтальон. – Уж не драная ли усадьба в Хохловке?
- Никак нет. Ведь Хохловка не на востоке, а на юго-юго-востоке…
- А на восток так и ходу вовсе нет! Всем известно, что там лежат Матюйские топи, самые что ни на есть гнилые, – радовался хозяин, что можно кого-то поучить уму-разуму. – И пройти через них никак невозможно. Ночами на них водят хороводы огни Святого Ильма. А может, и души утопших. Только в обход, только в обход!
- Даже через самые гнилые болота можно найти брод, – возразил Кремер. – В древние времена, слыхал, был ход, Деревянной дорогой прозывался. Жители местные топь изучили, как свои пять пальцев, никто не пропадал зазря.
- Ну-ну, это же когда было! - ввязался в разговор румяный рыжий парень, лесоруб и плотник, утирая крепкий нос рукавом. – Кому, как не моей артели знать про Деревянную Дорогу! Так вот, говорю вам, от той дороги и следа не осталось.
Дубовые брёвна погнили давно, а кому надобно новые ставить? Ежели объездная шоссейная дорога имеется! Вот!
- И вы лично проверяли? – заинтересовался Кремер. – Что брёвна погнили?
Парень смутился: - Да как-то некогда всё, некогда… Работа, понимаете ли.
- Вот и повод для того, чтобы проверить ваши слова. Займёмся исследованием.
- Да зачем вам в болота лезть? – с изумлением спросил доктор Варгуз. – Невесёлое это дело. Топь она и есть топь. Она не спросит, хотите вы жить или нет. Ежели в трясину не угодите, так гнус искусает, испарениями надышитесь. И ничего на болоте не построишь, ни города, ни избушки на курьих ножках.
- А ещё, сказывают, там по праздникам лешаки с водяницами свадьбы справляют, озоруют! – доверительно сообщил Бася почти в самое ухо.
- А правду говорят, что прежде тут река брала начало? А после каналов осушительных нарыли, луга на пашни распахали, а вышло-то и хуже, чем было: обмелела речушка, берега заболотились, непроходными стали.
Тема взволновала сельчан. Они увлечённо заговорили, заспорили, перебивая друг друга.
- Правда, – печально в один голос подтвердили хозяин и доктор.
- Значит, я говорю верно. Если идти по старой Деревянной Дороге, всё на восток и на восток, то путь рано или поздно выведет из болота к сосновой опушке, богатой на грибы и ягоды. Пройдёт мимо села Нижневка, снова углубится в лес, чтобы пройти на следующую деревню, ту самую, перед которой круглая, как этот стол, поляна с двойным обгорелым берёзовым пнём посередине…
- Так это же Черняшкино! – дружно выдохнули все присутствующие, не понимая, к чему он клонит.
- Ха, - встрял старый Гуляш-лесник, по совместительству конюх. – Да я в Черняшке всё изучил! Ну, нету, нету там архитектуры! Ну, ежели только пара заброшенных домин с мезонинами и резными наличниками – так они совсем почернели, вот-вот развалятся. Неужто – ценность?
- Любой старый дом имеет свою ценность, - согласился Кремер. – Ведь в нём живёт память строителей и его владельцев, через неё он обретает душу.
- Только не пойму, зачем в Черняшку-то лезть напролом по болоту? Не проще ли в объезд, по шоссе?
- Просто хотелось отыскать кое-какие приметы… - улыбнулся Кремер.
- А, ну да, исследователь, - понимающе кивнул Гуляш.
- Путь к осуществлению прекрасной мечты часто ведёт сквозь рутину и житейские трясины… - туманно заметил Кремер. Мужчины озадаченно примолкли.
- Собственно, мне и Черняшкино, и Нижневка без надобности. Если от самой опушки, не доходя до поляны, повернуть вправо и долго идти вдоль, то выйдешь на узкий просёлок.
- Да, да, да, - встрепенулись, загалдели мужики. – Только он давно никуда не ведёт. Старая мельница-то, что на Сиколовке, что давно брошена, сто лет как погорела!
- А мы всё равно пройдём до неё, обогнём подножие маленького холмика, и минуем остатки мельницы, и заброшенную Сиколовку, перейдём через ручей, пересечём большую берёзовую рощу, редкую, как волосы на вашей, простите, макушке… - почтальон покраснел и надулся. Но в пивной необидно рассмеялись, и он снова заулыбался, ибо не умел долго сердиться.
- … а затем – тёмный, как это пиво, сосняк, чтобы выйти к обширной лощине с другим ручейком на дне, противоположный край которой вознёсся много выше предыдущего холма… - Незнакомец перевёл дух, и все вокруг выдохнули. – Так вот, на противоположном, высоком «берегу» лощины, рядом со старой поникшей берёзой, словно давняя приятельница, стоит большая белая церковь. Такая белая, что больно глазам, с двумя острыми шпилями с золотыми звёздами на остриях, с колоннами и резным портиком…
- На том холме стоит церковь? – изумлённо переспросил хозяин, полагая, что ослышался.
- Да, именно на том холме, - подтвердил архитектор и сурово сдвинул брови, чтобы не оставалось ни малейших сомнений. Почтальон раскрыл рот.
К этому времени вокруг столика собралось не менее десятка завсегдатаев, и они дружно заставили незнакомца повторить рассказ.
- Я просто хотел бы узнать, кто творец Храма, этого чуда, обошёл все деревни в округе, но нигде мне до сих пор не смогли дать ответ на мой простой вопрос.
Воцарилось неловкое молчание, мужчины недоумённо хмыкали и переглядывались, хозяин чесал корявый подбородок.
- Но позвольте! – подскочил вдруг на стуле почтальон. – Насколько мне известна данная местность и все проезжие дороги в округе, нигде – от Щуровки до Богатовки – вы не найдёте ни одной белой церкви, а тем более – храма!
И тогда все мужчины разом заговорили: - Ну конечно же, нет такого ни в Щуровке, ни в Заболотовке, ни в Черняшкине, ни в Нижневке, ни в Богатовке, ни в Сиколовке, ни за рекой, ни за лесом… А может, вблизи города, там всего вероятней, там всегда что-то строят… А может, вблизи станции? Там и берёза старая недавно обломилась. Да нет, там церкви большие, но совсем не белые, а после реставрации и вовсе какие-то непонятные, серобурмалиновые. Ба! Вдруг её перекрасили?
В глазах архитектора появилось странное выражение, словно именно такого ответа он и ожидал.
- Я видел все эти сооружения, и они даже близко не похожи на тот Храм. Он стоит именно на том холме, именно рядом с той берёзой, и он белее снега на Щуровском поле в январский мороз, - упрямо повторил он. – Я могу ручаться за это го-ло-вой.
Упоминание головы потрясло всех.
- Послушай, чудак-человек, побереги голову, - сурово заговорил Колосс. – Среди нас есть плотник из Тегловки, кузнец из Молотиловки. Вот почтенный доктор Варгуз и почтальон Фрыся, объехавшие и обошедшие всю округу. Оставь свою голову при себе. Тебе скажет каждый, что ничего подобного у нас отродясь не было, и нет. Смотри, лишишься ты своей головы!
- Ну-ка, ну-ка, - перебил его вдруг верзила Гуляш, - послушайте старика. Давайте-ка начнём всё сначала. Может, уважаемый спутал, где восток, а где запад?
Мужчины тихонько загоготали.
- Значит, если смотреть с Матюхинского холма на восток, то можно в бинокль увидеть Черняшку. Так? Так. Ну, пошли мы на Черняшку. Потом вдоль опушки прямиком на Сиколовку. Просёлочек там старый, зарастающий. Так?
- Да, именно так я и сказал, – подтвердил путник.
- Да, да, - кивали головой мужчины. – Славная дорога. Черничники по обеим сторонам, черники навалом.
- Доходим до Сиколовки, до самой что ни на есть берёзовой рощи… Так?
- Так, так, именно к роще…
- А за рощей – сосняк молодой.
- Давеча там маслят мешками брали, - не удержался, вмешался ленивый, но всезнающий Бася.
- Верно, грибов в тех краях косой коси, - кивнул хозяин.
- А дальше выходишь на лощину. Там, по склонам, богатый луг. Идёшь – словно тугую воду ногами раздвигаешь.
- Но этот луг Черняшкинцы уже дважды выкосить ухитрились. Непонятно, зачем только в такую даль забрались! – Колосс стукнул пустой кружкой по столу с такой страстью, что пиво, будь оно там, непременно бы выплеснулось.
- Ну, это же яснее ясного! Самый лучший клевер на том лугу! – оживился Гуляш.
- Но как же перевезти оттуда сено? – удивился незнакомец.
- Как? Очень просто, по кружной дороге!
- Нет, - покачал головой архитектор. – Там нет дорог. Там нет даже тропинок. Вот это самое удивительное – там абсолютно нет тропинок!
- Да как же нет тропинок? Я сам проездил там не одну дорожку! – Возмутившись, стукнул себя кулаком в грудь Гуляш. – Мои кони там паслись!
- И мы там бывали! – загудели остальные. – По кружной дороге в Хохловку и Сосновку, да и в Черняшку тож, каждую неделю и почту, и бакалею возят! Ежели по шоссе – так с той дорогой даже сподручнее, чем по тропинкам петлять!
- Да что ты нам морочишь голову! – вдруг рассердился хозяин. – Ты, может, говоришь совсем о другом месте – у нас такого, о каком ты болтаешь, сроду не бывало! Может, ты имеешь в виду ту Сосновку или ту Хохловку, что совсем в другом районе?
- Да и в той Хохловке, и в той Сосновке ничего такого нет, – зашумели плотники и кузнец. – Мы там дома строили, и к куме на свадьбу ездили на той неделе – не могли же они за три дня свою церковь перекрасить, башен понастроить да звёзды нацепить! Что за блажь! Я же знаю попа ихнего – он ленив, да скупердяй – зимой снега не допросишься!
- Стало быть, этого чуда не может быть нигде в нашем районе! – заключил хозяин.
- Но от той поляны, где пень от двойной берёзы, что ещё мой дед рубил, - напомнил Гуляш задумчиво, - и впрямь по опушке тропка вглубь уводит…
- Уводит, - согласились плотники. – И прямиком к Сиколовке! За которой – слышь – холмик-то на месте старого хранилища так и стоит!
- А потом просёлочек-то через ручеёк перебирается – чтобы холмик обогнуть, а на другом берегу редколесье берёзовое, чистенькое да светленькое! – подтвердил почтальон.
- А у Хохловки ручейка-то нет, он в землю уходит! А у Сосновки и вовсе в болото превращается! - прогундосил сопливый Бася. – А за Сиколовкой течёт!
- И бор сосновый за рощей как раз в лощину, на луга, и выкатывается языком!
- Разрази меня гром! – Колосс выпучил глаза и побагровел, точно свёкла. – Помните, ребята, на той стороне лощины и впрямь корявая берёза – прямо к ручейку ветки протянула, только обломались они от сырости и мха… Значит, холм тот самый!
Волна тревоги и недоумения прокатилась по пивной.
- Позвольте, а вы-то сами там были хоть раз? Или сплетнями питаетесь? – вмешался Фрыся.
- Я знаю, о чём говорю, и попал бы туда без труда, хоть с закрытыми глазами! – твёрдо сказал архитектор. – Хоть кромешной ночью!
- Ууу… ещё и упрям, как баран! – присвистнул Гуляш. – А вы, как овцы, верить готовы!
- Оно, конечно, ежели ночью плутать, то что угодно привидеться может, - рассудительно сказал доктор Варгуз. – Вы, любезный, галлюцинациями не страдаете? В городе, слыхал, балуются такими снадобьями, что… ой-ёй-ёй, чертей углядишь!
- Да и не в городе. Иной раз идёшь по лесу, - сказал Гуляш, – зверь пробежит ночной, куст у дороги зашевелится, или вдруг луна из-за туч краешек кажет – вот и почудится невесть что… - он помотал головой.
- Особливо ежели с перепоя, – тихо буркнул кто-то, и мужики загоготали.
- Так что, чудак человек, тебе всё привиделось, а ты народ зазря баламутишь, от отдыха отвлекаешь! – заключил Варгуз.
- Но я видел это чудо не ночью, а белым днём. Она там, эта церковь! Она там стоит! Клянусь! – архитектор Кремер вытянул вперёд руку. – Я поведу вас туда на рассвете! Кто хочет пойти со мной? – его глаза странно сияли, лицо пылало, но он совсем не походил на пьяного или сумасшедшего. И все, точно заворожённые, подались, было, к нему, потянулись, за его рукой.
- Может, и пойдём! – рявкнул красноглазый кузнец, обмывающий нынче скорую свадьбу, а заодно - лицензию на мастерскую по чеканке и гравировке. – Эй, хозяин, всем по пиву! Эх, прощай моя свобода! Пейте, ребятушки, за мою погибшую свободу и за здравие моей молодой жёнушки! Эх! Угощаю на последние!
- И закусить. Я добавлю! На всех! Выпьем и за Храм тоже! – тихо и застенчиво шепнул Кремер Колоссу, и тот побежал за пивом, попутно отпустив подзатыльник толстому Басе для придания скорости.
Скоро вся пивная гудела разбуженным ульем, грохотала, хохотала, благоухала жарким, луком и свежим томатным соусом. Мужчины дружно пили и ели, точно всем скоро предстояла долгая и нелёгкая дорога. Лишь Кремер задумался, глядя в кружку.
- А ты что не пьёшь! – кузнец ударил Кремера своей увесистой ручищей по плечу, и тот вздрогнул от тяжести её. – Знаешь, брат, ты уж извини, у меня завтра свадьба. Сам посуди. Ты хоть и чудик, но ты мне нравишься. Приходи на мою свадьбу! Погудим так погудим! Лады?
Кремер, смущённо улыбнувшись, пожал протянутую руку, похожую на неуклюжую, но хваткую клешню.
Тут же к Кремеру снова бочком, краснея, протиснулся почтальон, нежно положил свою птичью лапку на его плечо: - Вы не думайте, что я труслив и пуглив… Мне, позвольте, приходилось и ночами добираться, на своих двоих… Но… завтра, позвольте, выходной! Мой единственный законный, так сказать! И матушка всегда так беспокоится за меня, так беспокоится… Я уж как-нибудь в другой раз, вы позволите…
В этот миг мучения почтальона прервал раскатистый бас кузнеца: - А ну-ка, ребята, запевай нашу!
И вся братия дружно грянула: - «Э-эх, братцы, на лугу, да на зелёном на лугу, три коня паслись, эх, паслись!»
- Пой с нами, архитектор! – кричал Кремеру в ухо Колосс.
Кремер несколько минут открывал и закрывал рот, пытаясь подтянуть, пока рука хозяина с одной стороны и лапка Фрыси с другой не отпустили его плечи.
Тогда Кремер дожевал салат, допил пиво, поставил кружку на стол, вытер губы и огляделся. Растянутые в блаженной улыбке рты, нестройный хор голосов и стучащие по столам в такт кружки. Кое-кто вышел в круг поплясать, пока ещё держали ноги. Эта картина, казалось, успокоила Кремера. Никто больше не обращал на него внимания, мужчины потеряли интерес к диковинному Храму, которого не существовало, ибо существовало кое-что поинтересней: пропивающий свою свободу кузнец, и грех было не напиться с ним вместе.
Тогда Кремер тихонечко встал, обогнул столик, подхватил вещи и вдоль стеночки, старательно улыбаясь и кивая налево и направо, на всякий случай, практически никем не замеченный вышел из пивной.
В деревне было тихо. Бабы-молодухи смеялись и пели где-то справа, у реки, справляя свои нехитрые праздники отдельно от мужчин. Лениво перебрёхивались и поскуливали псы. Но Кремер свернул влево, чтобы обойти деревню задами и выйти прямо на старую Деревянную Дорогу, которая вела кратчайшим путём к опушке с просёлком позади Черняшкина. Он спешил пройти болота засветло.
Деревянная дорога изрядно позарастала, но всё ещё оставалась отчётливо видной и упругой. Похоже было, что болото вкруг дороги постепенно подсыхает – замечательно! Он так и предполагал! Пройдёт не так уж много времени – и болота снова станут проходными.
- На редкость нелюбознательны и упрямы местные жители, - сказал он, улыбаясь сам себе. – Дорога вполне, вполне проходима, а они всё талдычат одно: топь да топь… Однако, как сильны раз и навсегда заученные представления.
И добавил, подумав: - Может быть, это не так уж и плохо. Мой путь будет одинок. Но не печален. Отнюдь не печален.
Кремер спешил, очень спешил, но спешка не всегда укорачивает путь. Промочив ноги пару раз до щиколоток, а пару раз до колена, он сбавил шаг и стал внимательней.
- Ничего, тише едешь, дальше будешь, - шептал он себе. – Это последнее болото на моём весёлом пути!
Комары ели нещадно, но и это оказалось не так страшно. Кремер шёл и напевал себе под нос. Он был совсем не так уж и стар, и крепок телом и духом, ему ли бояться болота с его трясинами и комарами? Куда страшнее болото житейское…
Через три часа он миновал болото и вышел на Нижневку, в которой осталось всего три двора, да один старый и ленивый пёс, тявкающий исключительно для проформы. Постоял немного, чтобы отдышаться, освежил рот горстью спелой земляники и отправился далее на Черняшкино. Вот и поляна с двойным пнём. Черняшкино протянулась вдоль поля, за которым текла река, тремя километрами далее. Деревня популярная - ровная, аккуратненькая и людная в дачный период. Кремер порадовался, что сейчас его путь свободен от дачников, и, усмехнувшись, поспешил далее, заставляя себя забыть про гудящие ноги и расчёсанные укусы. Ему необходимо дотемна добраться до светлой берёзовой рощи – там он и заночует.
Путь сам стелился под ноги, именно такой, каким он себе его и представлял. Он запомнил эти места с юности, они так и запечатлелись в нём щемяще прекрасной, соблазнительной и манящей картиной. Удивительно – но тут ничего не изменилось за много лет! Словно застыло, законсервировалось на веки вечные таким же совершенным и чистым…
…Ах, эта чудная берёзовая роща! Она словно и не постарела - так же молода, так же светла и воздушна, как много лет назад! Ему осталось совсем немного. Теперь не мешает и отдохнуть – ведь он целый день на ногах.
Росяная трава сияла перед ним, словно чешуя рыбы. Нежно и в то же время оглушительно вызванивали гигантские кузнечики, им вторили от ручья довольные жизнью лягушки. Здесь, прямо на нетронутой траве, он расстелил плащ, вынул из рюкзака старенький, истёртый до прозрачности плед и укрылся им, положив чемоданчик с чертежами в изголовье.
«Однако за четыре часа ходьбы я успел проголодаться!» - отметил он с неудовольствием. – «Городские привычки. Поесть разве? Ничего, ноша будет легче».
Он с аппетитом жевал подсохший хлеб с вяленой рыбой, жалея, что не дошёл до ручья с вкусной и чистой водой, лениво отмахиваясь от комаров. Запил хлеб и рыбу остатками вина из фляжки. Затем достал из кармана сигареты и зажигалку, посмотрел на них с сожалением. Последние три сигареты. Когда он дойдёт, ему негде будет взять новые. Ну, так что ж, когда-нибудь надо завязывать с пагубными привычками. А пока он закурит, не спеша, с наслаждением – так ему будет легче уснуть в зябкой сырости ночного леса. Сигареты помогут ему последний раз вспомнить и оценить пройденный путь.
Он лежал на спине и глядел в небо. Тёплая цыплячье-жёлтая луна, похожая на ломоть сыра, недавно наполовину съеденный, баюкая, покачивалась в небе. Плыли разноцветные звёзды, пели и кружились бесконечным хороводом…
Кремер вспомнил, как ещё в далёком детстве ему как-то приснился белоснежный и прекрасный Храм. И с тех пор он мечтал стать архитектором, и никем иным, чтобы воплотить наяву то, что привиделось во сне. Его мечта осуществилась благодаря настойчивости, даже упрямству, и непобедимой силе воли: он учился на архитектора, он стал архитектором, работал архитектором, создавал замечательные проекты для больших городов, и даже изредка имел счастье видеть их воочию реализованными. Но по большей части ему приходилось строить банки, банки и доходные дома, доходные дома и снова банки. И только проект Храма оставался в тайниках души.
Он сдерживал себя, пока не окончил с отличием Университет, сдерживал себя, пока работал в престижной фирме, считая, что должен набраться опыта. Потом он снова не позволял себе взяться за работу, полагая, что не достиг ещё духовной чистоты и зрелости, ибо существование в большом городе не слишком-то способствовало жизни чистой и праведной.
Зато способствовало жизни весёлой, полной чудесных соблазнов. Он успел жениться на замечательной девушке-сокурснице, мечтая однажды открыть ей свою грезу и предложить совместную работу. Жизнь семейная требовала постоянного заработка, и ему пришлось уйти работать в другую фирму, чтобы строить по частным заказам. Но это были обычные, банальные бытовые постройки, порою – под самодовольным руководством внезапно разбогатевших промышленников и торговцев, или куртизанок и сутенёров, с их нелепыми причудами. И они не радовали его, хотя он вкладывал в работу всю душу и опыт, ибо не мог иначе.
Тем не менее, семейная жизнь не удалась. Он понял, что взаимопонимания они, увы, не достигнут, а затем сумел вовремя понять, что не любим, ибо встретил свою жену с другим. И он развёлся, и ушёл, оставив бывшей жене всё, что было нажито. Поселился в маленькой съёмной комнатке и начал учиться верить в лучшее с самого сначала...
А образ Храма тем временем совершенствовался и наполнялся божественной энергией. Он стал видеться ему в мельчайших деталях так, словно он уже построил его своими собственными руками.
И вот, наконец, настал момент, когда Карл Кремер разрешил себе запереться надолго в комнате, сесть за стол. И спокойно, взвешенно стал осуществлять свою мечту – пока что на бумаге.
А когда проект был готов, он бросил город и начал скитаться, перебиваясь случайными заработками – как профессиональными, так и нет, наедине со своей мечтой, в поисках места и мецената.
Такой, как ни странно, нашёлся. Потом ему показалось, что он нашел новую любовь, но, обжегшись один раз, не спешил обзаводиться семьёй. Подруга родила ему сына. Казалось, всё устроилось, и жизнь, наконец, удалась, и можно жить и отдаваться созиданию! Но из-за нелепых требований мецената Кремеру приходилось всё время уступать и отступать, словно опускаясь в бездну, всё глубже и глубже, а подружка постоянно дергала и требовала обеспеченной жизни – хотя бы ради ребенка. И все средства отдавались ей.
… Возможно, нелепое сооружение получило бы жизнь, если бы меценат внезапно не разорился в одну ночь и не покончил с собой. И тогда архитектор уничтожил первый проект и начал строить всё заново, пока не разорился сам. Ушла подружка с маленьким ребёнком, ушла к его другу, более удачливому, не хватающему звёзд с неба, зато имеющего заказчиков. Суды измотали Кремера. Он едва не угодил в тюрьму. У него не осталось ни семьи, ни дома, ни ломаного гроша в кошельке. Зато – осталась нетленная мечта. И тогда он сбежал из города и стал скитаться, один, наедине со своим Храмом.
Ещё долгие годы прошли в бесплодных поисках и напрасных ожиданиях. Его виски поседели, появились первые морщины. И тогда он первый раз понял простую и очевидную вещь. Что ему суждена одинокая дорога, что ему не нужен никто для осуществления мечты, ибо у каждого своя мечта и до чужой ему нет дела. И Карл позволил своей дороге привести себя в незабвенные места своей юности, которые навечно отпечатались в памяти и душе.
Но вот скитания позади. Трясина житейских невзгод – тоже. Жизнь только начинается. У него – всё впереди!
И он разрешил ласковой ночи усыпить себя, и тихо погрузился в сон. Когда он засыпал, счастливая улыбка засветилась на его лице, сделав его совсем молодым, но никто вокруг, даже он сам, не могли этого видеть.
Ему снова привиделся Храм, его мечта, его любовь, его жизнь, невероятно близкий и реальный. Сколько раз снился он ему? И каждый раз Карл Кремер, неутомимый архитектор, замечал одну маленькую неточность, одну крохотную крупицу дисгармонии, одну небольшую недоработку, одну, самую малость незавершённую, деталь.
И Карл спешил исправить недочёты, выправить неправильность, ещё на миллиметр приблизиться к гармонии.
А в этот раз Храм оказался поистине безупречен и реален! Ещё и ещё он сверял Храм своей мечты с реальностью – и поражался удивительной точности совпадения. Он ласкал взглядом его устремляющийся ввысь силуэт, гладил шершавый камень, шептал ласковые слова. Между двумя рядами окон – нижними и верхними – Храм опоясывал горельеф с изображениями поющих и танцующих девушек, вздымающих на воздетых руках Млечный Путь, точно покрывало, девушек ангелического вида, но полных энергии и напора. Любуясь на этот горельеф, он отчётливо слышал музыку и пение, оглашающие сферы, и отстукиваемый ладонями и босыми ступнями ритм.
Этому ритму подчинялись все линии и изгибы. Причудливая полифония изумительного каменного кружева, покрывающего колоннаду и портик. Звучные аккорды двух пятигранных шпилей, увенчанных золотыми звёздами. Пиццикато вкраплённых в белый камень стен золотых медальонов. И протяжное, плавное анданте скруглённых окон и парадного входа, повторяющееся в совершенных очертаниях колонн. И стройное, органное многоголосие нефов и лёгких аркад, опоясывающих Храм.
Создавая Храм своей мечты, Карл не забыл замечательные мозаики – они украшали высокий цоколь, и витражи главных, фасадных окон, и купола, чтобы свет, проходя через них, в разное время суток окрашивал нутро в разную цветовую гамму, создающую – каждая – свою, неповторимую мелодию.
И архитектор Карл Кремер, знал, что Храм будет стоять вечно, таким же прекрасным и незыблемым, ибо вложил в строительство не только знания и жизненный опыт, но и энергию души и мысли.
…Раннее утро и сырой, бодрящий воздух пробудили его. Туман клочьями валился вниз, с верхушек берёз. Нежная акварель зари расплывалась по небу, и лес под нею казался ещё темнее. Запоздавшая звезда приютилась под тонким, неподвижным облачком. Кремер подождал, пока глаза привыкнут к полумраку, встал, встряхнул безнадёжно отсыревшие плащ и плед, попрыгал, чтобы восстановить кровообращение, размять затёкшие на жёстком ложе руки и ноги, потянулся к небу, поклонился земле, прочитал молитву космосу и гармонии – своего собственного сочинения. Потом помочился у ближайшего деревца.
Ощутил голод, покопался в рюкзаке, но ничего не нашёл. Он высыпал в рот крошки хлеба и сыра, вытряс из фляжки последние капли вина.
Он с изумлением ощутил, что счастливая, безмятежная улыбка вновь расплывается по лицу, словно никуда и не исчезала. Он даже попытался, было, пощупать её пальцами, попробовать на ощупь – что это за чудо такое? Но рассмеялся. Его взгляд, словно магнитом, постоянно тянулся в одну заветную сторону. Незачем медлить. В путь. Скорее в путь!
Любопытно! Он был настолько увлечён самим проектом, величественными шпилями и кружевом фризов, наружными мозаиками, медальонами, аркадами и горельефами, что совершенно забыл о внутреннем убранстве. Но он был уверен, что внутри церковь так же прекрасна. Потому что иначе быть не может. Потому что он дал ей возможность развиваться по тем же космическим законам гармонии. И сегодня, да, сегодня он, наконец, войдёт внутрь и убедится в этом.
В путь. Скорее в путь! Какой одинокий и какой весёлый путь подарила ему судьба! Путь длиною в жизнь.
Сквозь светлую берёзовую рощу, по траве, вспенившейся изумрудной волной, с глубокими, синеватыми тенями, сквозь тёмный сосняк, изогнутым языком спускающийся вниз, словно сквозь тёмные и светлые полосы жизни, - к неглубокой, но обширной лощине с ручейком на дне, богатой разнотравьем и замечательным, душистым клевером.
Ноги шагали весело и без устали. Губы беззвучно напевали простую, незатейливую песенку. Сейчас, сейчас он выйдет на заветную опушку на склоне, овеянную сосновым духом. Сердце замирает от предчувствия…
… Вот он – бьющий в лицо торжественный свет народившегося дня, роскошный всплеск цветущего луга, взбегающий вверх.
На холме, через лощину, одиноко и гордо, среди всего великолепия лета, обласканная ветрами, стояла ослепительно белая церковь. Совсем не похожая на каноническую, упираясь двумя остроконечными шпилями прямо в бесконечное небо. А под холмом струился лазурный ручей со старой поникшей берёзой. Острый глаз отметил новшество – рощицу юных берёзок, примостившихся под боком южного портала, и порадовался ей.
И к этой церкви, не католической, не мусульманской и не православной, вне времени и вне религий, стремилась его душа. К этому Храму не было дорог и тропок, но он знал, что они рано или поздно появятся. Как и притянутые его магнетизмом люди, особенно чувствительные к чудесам.
И он долго стоял на холме, снова и снова прослеживая глазами и душой путь к этому чуду, наслаждаясь сладким, трепетным ветерком и продлевая ожидание встречи.
Потом вздохнул и легко сбежал вниз по склону.