Говорят, что время лечит. Да, лечит, и затягивает раны, в зависимости от того насколько глубоки эти раны, но всё-таки остаются шрамы при взгляде на которые вновь возникают воспоминания о том событии, которое принесло столько боли. Воспоминания, от которых можно было бы избавиться, если бы не напоминала та ниточка, которая связывала навсегда с тем, кто так больно ранил. Рана кровоточила. Ребенок требовал постоянного внимания и затрат. Подумать о себе не хватало ни времени, ни сил. Она засыпала на краю кровати, обхватив трехгодовалого ребенка и тихонько плакала в подушку.
Под шум дождя, хорошо спится, хорошо если он идет пару часов, а когда он зарядил на несколько суток, то это уже выматывает. По кровле крыши барабанит дождь создавая оглушительный грохот.
Маленькая комнатка в мансарде, на седьмом этаже, под самой крышей с потолком, уходящим от входной двери под углом в сторону окна, врезанного квадратом в крышу, с которого постоянно текла вода. Кровать под этим углом, на которую, когда ложишься то создается впечатление что потолок на тебя падает, раскладной стол, два стула и более ничего. Восемь квадратных метров чердака, превращенного в жилую площадь, которую ей дали до подхода очереди в огромной квартире служащей общежитием с девятнадцатью жильцами разного возраста и привычками. Без прописки, без возможности устроить ребенка в детский сад по месту проживания. Каждое утро она вставала в шесть часов, чтобы отвезти малыша на другой конец города, где за ним еще держали место, по старой памяти. Полтора часа на дорогу туда, затем обратно на работу на час позже положенного времени. Час, который не оплачивался, но положенный ей как матери-одиночке. После того, когда она вернулась от матери с годовалым ребенком на руках, сердце еще надеялось на перемены в ее жизни, любовь еще его обжигала и не давала покоя. Только бы хоть разочек увидеть его. Может он одумается. Нужно было что-то решать, и она устроилась дворником на другом конце города, где ей предоставили служебную комнату в коммуналке на первом этаже. Вставать рано и оставлять ребенка без присмотра на пару часов до времени помещения его в детский сад, находящийся в этом же дворе, было опасно. Он кричал, падал, мог уползти куда угодно. Ольга бросала метлу и подбегала к окошку, прислушивалась и, если ребенок спал, продолжала работу. Вскоре соседи стали устраивать скандалы, и Ольга вынуждена была уйти и бросить то жилище, которое было намного комфортней этого, в котором она проживала сейчас. Единственное что пока успокаивало ее, то, что место в детском садике было за ней. Ремонтно-строительное управление обещало предоставить «служебку» в течении месяца, но прошел год, а результата никакого. Свободной площади не было, а может быть про неё опять забыли. Работа в ателье по ремонту квартир, куда она устроилась маляром, в чем-то ее устраивала. Можно было всегда договориться с заказчиком прийти попозже или уйти пораньше, что иногда удавалось. Да и часто попадались заказчики-бабушки, которые жалели ее, подкладывая в сумку то пирожки, то конфеты, а то и полностью обед. Часто кормили, если ремонт помещения проходил в их присутствии, хуже было, когда квартира была пустая. Иногда она находила в кармане то рубль, то два. Это была их благодарность за честность и хорошее качество. В восьмидесятые годы прошлого столетия на один рубль можно было купить десять килограмм картошки, или пол кг колбасы. На рубль можно было прожить неделю. Ольга отказывалась от этих «премий», но часто ей совали в карман тайно. С некоторыми бабушками она подружилась и после приходила в гости посмотреть телевизор. Ателье обслуживало в основном свой округ, редко работали в других концах города, и Оля часто встречала на улице либо в магазине своих заказчиков.
Эта осень выдалась очень тяжелой, ребенок часто болел и у неё не оставалось средств на существование. Оплата больничного листа в двадцать пять процентов среднего заработка составляла один рубль в день. Можно было прожить, но из этого надо вычесть оплату за детсад, коммуналку, транспорт 20 копеек, бутылку молока 28 копеек, батон за 22 копейки… В этот раз на столе стояла половина полулитровой банки Краснодарского томатного соуса и неполная пачка риса. Успокаивало одно, что ребенок в детском саду будет накормлен. До зарплаты оставалась неделя. Ольга крутила в руках круглую монетку с профилем Ленина. Три дня туда и обратно на метро и трамвай, а дальше как? А может купить бутылку молока и сварить ребенку кашу? Сама перебьется, а он нет. Впереди два выходных. Она решительно встала. Лучше кашу.
В понедельник она вышла на работу. Взяв в руки предложенный наряд и попыталась рассмотреть то, что написано. Вдруг ее повело в сторону. Ухватившись рукой за спинку стула, она резко стала оседать. Мастер Фаина Григорьевна подхватила ее и усадила на стул. В глазах Ольги поплыли очертания кабинета, уходящие в темноту, и оглушительный звон, разрывающий голову, уводил ее из реальности. Голос мастера словно сквозь вату едва доносился до нее.
– Что случилось? Может скорую? – женщина не на шутку перепугалась.
– Я просто не ела несколько дней, – промычала Ольга.
– Так что ж ты молчишь, скромница ты наша. Сказала бы раньше, выписали бы материальную помощь. Пиши заявление немедленно, пока начальник на месте. И в бухгалтерию. Завтра отдохни дома, я что-нибудь придумаю. И в поликлинику.
– У меня нет прописки, какая поликлиника, – еле выдавила из себя женщина. Посидев некоторое время и выпив предложенный сладкий чай, она направилась в бухгалтерию.
На следующий день Ольга не могла встать, голова кружилась, ребенок остался с ней дома. Успокаивало одно. Было чем кормить. К вечеру ей стало хуже. Все тело покрылось сыпью и мучительно чесалось. Едва пережив ночь утром отправилась в поликлинику. Ребенок был с ней. Попытка объяснить врачу свое состояние не дало результата. Высыпания на коже к утру прошли, температура нормальная, давление тоже. Врач не нашел никаких заболеваний и предложил консультацию у психиатра что привело ее в шок. Психоневрологический диспансер. «Не переживайте, – успокаивал врач. – На консультацию». Там предложили дневной стационар. Процедуры в течении дня с обедом, а вечером домой. Несколько дней все еще были мучительны, особенно ночью. Кожа всего тела, исключая только лицо, покрывалась кровавыми расчесами к утру все проходило. Через неделю стало легче. Процедурная сестра знала, что после укола ей необходимо было немного посидеть. В этот раз была другая, новенькая. Сделав инъекцию, она скоро выпроводила Ольгу за дверь. Выйдя из кабинета, Оля покачнулась и резко осела. Выскочившая медсестра завела ее снова в кабинет и сделала укол хлористого кальция. Оля задыхаясь упала на пол.
Очнулась на следующие сутки в другой больнице под капельницами. Изо рта торчала трубка с кислородной подушкой. С трудом открыв глаза, она увидела сидящую на стульчике старенькую женщину в белом халате. Первый вопрос, который она едва смогла промычать – был о ребенке.
– Не переживай, девка, сын твой в приюте. Воспитательница разыскала тебя у нас. Ты же его не забрала, вот она и обзвонила все больницы. Видать хорошая женщина. Повезло тебе.
– Спасибо, – промычала пациентка.
– У тебя отек, не знаю, что это, я же не врач, я нянечка. Чуть не угробили тебя те медички. Вот так-то.
Ольга подумала, что ей что-то не везет. Не любит ее медицина. Видно нужно ее избегать и постараться не болеть. Поберечься. Там, в деревне она уже один раз прощалась с жизнью, это после той новогодней ночи. Крепко простудилась. Через несколько дней ее отправили на самолете в район с заглоточным абсцессом. Челюсти сомкнулись, ни глотать, ни дышать. Она действительно уже умирала, погружаясь в непроницаемую бездну, которая пульсировала, то расширяясь, то превращаясь в маковое зернышко. Черный мир проглатывал ее, открывая свою бездонную и жуткую пасть. Она иногда выныривала оттуда и просила мать не бросать ее сына и снова погружалась в него с ужасающей скоростью. Он крутил перед ее глазами своими черными щупальцами, она упиралась, цепляясь за жизнь с такой же силой, как сжимала металлические перекладины кровати в родильном отделении. Она не боялась за себя, этот страх она оставила на том озере, почувствовав тогда холодное прикосновение смерти на своем теле, в другой раз этот черный провал, это истекающее кровью тело, это…. С каким же лицом она придет в следующий раз?
Она как никогда прежде хотела жить, жить ради своего ребенка. «Не дождешься!» – шептала она.
Через месяц ее выписали. Белка принесла ей одежду, оставленную в неврологическом диспансере, которую с трудом, но все-таки она смогла получить, и они вдвоем отправились за ребенком. Отыскав детский приют, они долго еще оформляли документы и, когда ей вынесли сына, то он ее не узнал, заплакал и прижался к державшей его на руках женщине в белом халате.
(Продолжение следует)