Глава четвертая. Мать одно-ночка.
– Белка, почему у тебя такая смешная фамилия?
– Родители у меня из Прибалтики. Белкайте я. Отец был летчиком, а мама стюардессой. Погибли они. Я совсем маленькая была и их почти не помню. В детдоме убрали лишние буквы, сделав фамилию похожую на русскую. Вот и получилась Белка. А мне даже нравится. Давай, мать, купать ребенка. Я правда никогда этого не делала, но девки рассказывали.
За день до этого Белка притащила откуда-то ванночку, зелененькая, маленькая. Девчата принялись готовить баньку. Сложив в несколько раз большую пеленку положили в изголовье, на дно тоже пеленочку. Завернутого малыша уложили в ванночку и потихоньку стали подливать под ножки теплую водичку. Когда вода скрыла малыша полностью, кроме головы, они стали осторожно разворачивать пеленочку, аккуратно обмывая ребенка. Мальчишка молчал, изредка покряхтывая. Видимо ему это нравилось. Маленькие пальчики крутились в разные стороны, глазки тоже. Тело уже приобретало естественный цвет от красноватого до теплого розового.
– Ты матери хоть написала, что у тебя ребенок? – Белка с осторожностью обратила взгляд на подругу.
– Нет. Она до сих пор ничего не знает. Вру ей в письмах, что в отпуск ездила по путевке. Мол использовала отпуск. В следующий год обещала приехать. Не знаю, как теперь быть. Может пройдет время, и я что-нибудь придумаю. Можно поехать к сестре, пока ребенку не исполнится год. Комендантша уже мне намекнула, что общага не для семейных, тем более с детьми. Да и педиатр предупредил что нежелательно оставаться в городе во время Олимпийских игр. Мало ли что будет. Гостей иностранных много, неизвестно какую заразу привезут. Надо что-то думать. Жду от сестры письмо. Пока еще время есть.
Укутав ребенка в теплую байковую пеленочку, Ольга поднесла его к груди. Спать уложила с собой рядом, детской кроватки не было.
Через месяц получила телеграмму от матери. Короткая строчка: «Езжай домой» – повергла ее в шок. Сестра сдала. Получив свидетельство о рождении малыша, Ольга засобиралась домой. Другого выхода не было, декретные деньги быстро таяли. Дорога в четыре часа самолетом и восемь часов поездом привела ее на крыльцо родного дома. Мать была на работе, когда Оля вошла во двор. Дом был закрыт на замок. День был теплым и солнечным и четыре часа пролетели незаметно. К вечеру калитка стукнула и, всплеснув руками, мама подскочила к ней, схватив ребенка на руки, молча стала отпирать замок. Так же, ни слова не говоря, прошла в дом. Оля не чувствовала под собой ног. Строгий взгляд ее матери, молчание и напряжение встречи довели её до слез.
– Не реви, молоко пропадет, – первое что сказала мать. – Могла бы ребенку личико прикрыть, красный весь. Загорел.
– Мам, прости!
– Я не хочу с тобой разговаривать.
Ольга напряглась и сглотнула подступившие к горлу слезы. Они словно высохли, остановившись где-то внутри. Она поняла, что сейчас говорить ничего не надо. Молча распаковала чемодан, в котором были в основном только детские вещи и пара ее платьев. Понадеявшись на то, что в деревне она обязательно найдет во что переодеться, да и парадная одежда здесь не нужна, она не брала с собой более ничего. Все вещи остались у Белки.
Утром мама ушла на работу, оставив ее со всем своим хозяйством. Протопив печку в бане, которая служила еще и летней кухней во второй половине домика, Ольга легла на полок. Ароматный запах пропаренного березового веника, дыхание оструганных и слегка прокопченных стен бани, прозрачная как слеза вода, струящаяся по ее телу, немного успокоили ее, и она подумала о том, что может быть остаться навсегда в этом дорогом и знакомом ей мире. Нужно только наладить отношения с матерью. Больно она строга. С детства сдвинутые к переносице брови ее матери были серьезным наказанием за провинность. Мать не любила много говорить, прощать не умела тем более. Отца выгнала из дому, застав его на острове с любовницей. Тот не долго переживал, женился и вскоре та женщина родила ему ребенка. Скоро что-то, видимо у него были с ней отношения уже давно. А мама так и осталась одна. Девчонки выучились и разъехались. А малых ребятишек ей хватало в Детском саду, где она проработала половину своей жизни.
Через неделю мама, Мария Яковлевна, предложила пойти на работу в Садик, нянечкой в грудничковую группу. Артемка будет пристроен, и Оля немного заработает. Оформив на себя полставки нянечки, она неустанно следила за дочерью, помогала как могла. Понемногу напряжение в их отношениях спало, и они поочередно дежурили ночами у постоянно кричащего малыша. Что случилось с дочерью, она не расспрашивала, приняв все как есть.
Кружился новогодний снег, лохматыми хлопьями ложась на расчищенный двор. Скрипел и покачивался фонарь на столбе у калитки, гремел цепью пес, иногда поскуливая и хватая пастью легкие снежинки. Запорошенная калитка тихонько поскрипывала. Вкусно хрупал снег под ногами и переливался миллионами разноцветных искр. Словно волшебная сказка из далекого детства опускалась на землю окутывая ее в белоснежный и мохнатый кокон. Оля долго стояла под фонарем и ловила лицом эти очаровательные пушинки, которые таяли на ее разгоряченном лице, растекаясь маленькими капельками. Хотелось дышать, пить этот воздух, заглатывать в себя чистый и необыкновенно вкусный, наполненный чарующим ароматом зимний вечер. Она чувствовала себя центром вселенной. Мир вокруг неё кружился в снежном танце, звезды хитро перемигивались. «А ведь верно, – подумала она, – там, где ты стоишь, там и есть центр вселенной, твоей вселенной. И у каждого человека есть этот центр вселенной. У каждого». Раскинув руки, она закружилась на снегу и в ее голове заиграла музыка. Она проникала во все уголки ее души, она заполняла голову, она уводила ее в свой мир, мир в котором царила только она – Музыка! Ее невидимые крылья словно подхватили и подняли ее над землей и унесли от всей этой житейской кутерьмы, от несбывшихся надежд, от пережитой боли, от всего грязного, от злобных и завистливых людей, от толчеи и суматохи. «Господи! А может остаться здесь навсегда?»
С легким постаныванием открылась дверь дома и тихий голос матери прервал ее полет во вселенной.
– Доча, ты здесь? Не простудишься? Сходи в клуб, праздник же, Артемка спит. Я побуду дома, подружка моя должна прийти.
– Я ненадолго. Одичала совсем. Может кого встречу из одноклассников. Должен же кто-нибудь приехать к родителям.
Укутав голову в теплую шаль, Оля направилась на площадь, где стояла украшенная елка и сверкал развешанными под крышей гирляндами клуб. На площадке у клуба играла гармонь, и наряженная толпа пела поочередно частушки. Пышногрудая тетка, пристукивая валенком по снегу, звонким голоском пела матерные частушки, отталкивая от себя остальных певунов, явно претендуя на первенство в этой заварушке. Оля остановилась, удивленно наблюдая за этой картиной. «Помнит еще деревня», – подумала она про себя и, нырнув в пахнувшую алкоголем толпу, присоединилась к танцующим. А ведь она с самого детства пела в этом клубе, с того самого момента, когда отец ее поставил на табуретку и приказал спеть «Журавленка». Ей тогда было пять лет. Все последующие праздники на карнавалах она брала первые призы, девчонки огорчались, заранее зная, что у нее будет самый лучший карнавальный костюм. Оля перепела весь репертуар Людмилы Зыкиной, ей пророчили быть певицей не хуже. Жизнь распорядилась иначе и её провал на вступительных экзаменах в училище, выбил землю из-под ее ног. Она не знала ни нот, ни владела ни одним из музыкальных инструментов, и понятия не имела ни о тональностях, ни о каких-либо музыкальных премудростях. А ведь музыка в ней звучала и звала с детства.
Выковыривая носком сапожка притоптанный снег, она запела и, постукивая каблучком, пустилась в пляс. Мамина шаль сползла с головы и по плечам рассыпались накрученные накануне на бигуди волосы. Она неслась по кругу, не чувствуя под собой ног. Откуда-то из глубины ее возрождались забытые ею частушки и шуточки. Народ расступился, освобождая место для потерявшейся в другом мире плясуньи. Она жила, она дышала, она была неуемной, непобежденной, она была центром этой вселенной, и вселенная кружилась вокруг неё.
«Что ты стоишь, заблудившийся в суетном мире, человек? Кого ты потерял, кого так обидел? Ты бросил камень в ту, что могла быть любящей и верной тебе до последней своей клеточки, до последнего дыхания, до последнего стука своего ликующего сердца, с умопомрачительной любовью к твоему сыну».
(Продолжение следует)