Мне было около семи . В этом возрасте я, в нашем местечковом костеле, был министрантом у ксендза. Так назывались мальчики , подростки и даже юноши, которые во время мши, т.е. храмовой службы, прислуживали ксендзу по выполнению им всяческих манипуляций. Не знаю, не помню, как производился отбор на эту «должность», но попадали туда не все. Да вопрос и не в этом.
Однажды, на какой-то не совсем обычный, религиозный праздник, мне сказано было придти утром, к таким-то часам, в плебанию, где будет сбор министрантов, приехавших из областного города перед началом мши.
Надо отметить, что в нашем местечке Западной Белоруссии, было много польских семей, однако среди нас, собравшихся, мне вспоминаются «иногородние», которые были мне все знакомы по прошлым сборам.
Помню только , как я очутился в одной из комнат, где мои коллеги усаживались за стол к завтраку. Неловкость я почувствовал сразу и не зря. Все мальчики сели за стол, вместе с ксендзом Язевичем, образованным, воспитанным интеллигентом, который всегда улыбался, и который мне очень нравился своим обращением , проповедями, манерами. А меня , так называемая управляющая , или можно сказать, служащая у ксендза, Барбара, подававшая к столу, посадила обок , не далеко от стола, и кто-то всунул мне в руки журнал, видимо, что бы я не скучал. Все принялись за еду, а я опустил голову в открытую страницу журнала . Я ничего там не видел. Мне было стыдно за себя, за них, за мое дурацкое положение. Ко всему, еще один из мальчиков постарше, сидящий ближе ко мне, склонясь и мизинцем указав на какой-то комикс в журнале, начал объяснять мне суть шутки. Мизинцем, так как между большим и указательным пальцами он держал , наверное, кусочек чего-то от снеди на столе.Я ничего не видел, кроме сливающихся букв и рисунков.
Я не хотел ничего. Я не завидовал им, сидящим за столом, я был не голоден. Я хотел одного , чтоб эти мои муки неловкости скорее закончились, что бы скорее уйти из этой комнаты, от этого стола, от моего стыда, неудобного моего положения.Может в этом положении ничего особенного и не было. Ну не расчитывали еще на одно место за столом, не было столько приготовлено, возможно.Но мне было плохо от их веселого настроения, разговоров и улыбок ксендза,поощряющих остроты своих приближенных. А может быть это было и чувство моей неполноценности, унижения, второстепенности . Именно чувство, потому что таких состояний, определений, разделений общества, детская головка еще не понимала. Дело в том, что они были все поляки, я же - наполовину. Может быть. Но ксендз! Этот воспитанный, образованный интеллигент! Я думаю часто в своей жизни, куда он смотрел?! Он не видел этого изнывающего от стыда и неловкости мальчика? Ребенка, который это невежество , называющих себя культурными, людей запомнил на всю жизнь.
Давно уже, с самого начала, как только у моих детей появились, друзья, никто не уходил из нашего дома, чем ни будь «не угощенный». И когда дети, бывало, свои и чужие, собирались за столом , и при этом говорили, хохотали, шутили, я смотрел на них с радостью, умиротворенный, что им хорошо. Они были не голодны, конечно, но посидеть сообща за столом и просто чего ни будь пожевать, это очень им нравится. И в таких случаях я вспоминаю те мои муки неловкости и стыда.
Это страшно, когда ребенку стыдно за взрослых. Страшно, когда ребенок может преподать урок взрослым. Не темным, отсталым и не далеким людям, а образованным и принадлежащим к высшему классу общества.
Сегодня я думаю: а ведь тот журнал в моих руках был моим спасением. Иначе куда бы я дел глаза?! Я, семилетний ребенок.