1.
- Дед, а ты, правда, Будённого видел? Врёшь, поди, - Алексей хитровато заулыбался, он рос шустрым мальчишкой, любимец деда.
- Хочешь, верь, а хошь – нет. А вот ты послушай, как дело было. Когда родители мои поженились, им дали комнату на улице Малой Дмитровке, в 40-х годах её переименовали в улицу Чехова. Сюда принесли они и своего новорождённого сына, меня, то есть.
Алёша с недоверием посмотрел на деда, пытаясь представить его маленьким. От усердия наморщил нос и потёр глаза.
- Да ты спать захотел, соня-засоня! И то, правда, пора уже, умывайся и в постель.
- Дед, так не честно, ты обещал рассказать про Будённого, а сам прогоняешь меня.
- Расскажу, не сомневайся. Я тебя никогда не обманываю. И ты мне только правду всегда говори! Договорились? Тогда бегом в ванную. А потом я продолжу рассказ, в спальне.
Алёша стремглав умчался готовиться ко сну. Он очень любил такие вечера, когда его оставляли вдвоём с дедом. Им всегда было интересно вместе, особенно нравилось слушать рассказы про то, как жили раньше - когда Алёшка ещё не родился, но уже были его прабабушка с прадедушкой, дедушка с бабушкой, папа с мамой…
Дедушка устраивался поудобнее в кресле, Алёша лежал в своей постельке. Слушал, а воображение живо рисовало картинки из неведомого ему прошлого. Дед был хорошим рассказчиком:
- Дом, в котором моим родителям предоставили комнату, был одним из лучших в двадцатые годы. В прошлом он принадлежал хозяину швейной фабрики. Но большевики его потеснили, и из шикарного жилья с водопроводом и канализацией получилась типичная московская коммуналка, населённая чужими людьми. Фабриканту с женой оставили на этаже лишь одну из пяти комнат. Жил теперь скромно, но старые друзья не забывали. Порой к нему заходили Троцкий с Зиновьевым, играли в карты.
Уловив во взгляде внука сомнение, дед заверяет, что всё так и было, что хорошо помнит эти времена. Ему в ту пору было лет шесть. И дяди не производили на него никакого впечатления – обычные. Приходили безо всякой охраны. От взрослых слышал их фамилии и запомнил.
Алёша хорошо учился в школе и уже немного знал из уроков истории, кто такие были Троцкий и Зиновьев, Будённый и Ворошилов. Но все эти события – революция, гражданская война были так давно! А тут, оказывается, родной любимый дедушка, пусть и мимолётно, но соприкасался с самой историей. Гордость за деда и любопытство просто переполняли его.
- Да всё было очень просто, до 1934 года, до смерти Кирова. Не раз, видел, как проезжали по улице в открытой машине Буденный с Ворошиловым, тоже без помпезности, запросто. Такое было время…
- Деда, а какое – такое время было: хорошее или плохое?
- Знаешь что, внучок, жизнь – штука сложная. Она не только чёрная или белая, в ней много разных цветов и оттенков.
- Разноцветная, как мои краски?
- Почти. Запомни, внук, главное в этой жизни оставаться человеком, как бы жизнь к тебе не повернулась…
Алёша посерьёзнел, задумался, но лишь на секунду. А потом продолжил засыпать вопросами дедушку:
- А как ты понял, что там именно Ворошилов в машине? Будённого-то по усам, наверное, узнавал? Я помню фотографию в книжке у бабушки Капы.
Капа – младшая сестра матери деда, дедушкина родная тётя. Эту, совсем старенькую, бабушку Капу Алёша навещал вместе с дедом, она всегда рада была их приходу. Своих детей у Капы никогда не было. Алёшин дед стал для неё самым родным человеком на всём белом свете. Капа была не просто партийной, а коммунисткой с самыми искренними и глубокими убеждениями. Оставалась верна коммунистическим идеям до самых последних дней жизни. Если в её присутствии заходил разговор о руководителях страны, о политике, и кто-то отзывался не уважительно, на её взгляд, или рассказывал очередной анекдот про Брежнева, то просто вставала и уходила из комнаты со словами:
- Вы неправильно настроены!
Капа состояла в компартии с 1918 года, была пенсионером союзного значения. Ей полагались какие-то льготы, но всю жизнь прожила в коммуналке.
Но вернёмся в комнату Алёши. Дед довольно улыбнулся:
- Молодец, историю знать надо. И историю страны, и историю своей семьи. Как узнал, что Ворошилов? Так люди говорили, взрослые, а я всё слушал и запоминал. Вот и ты слушай теперь и запоминай. Мне выпало жить в самом центре столицы. Ты помнить должен, я тебе показывал дом шестиэтажный на Малой Дмитровке.
- Это когда мы в кино ходили, а перед началом сеанса гуляли улице Горького, потом от памятника Пушкину свернули куда-то.
- На Малую Дмитровку, то есть, на улицу Чехова свернули. Вспомнил? Так вот там я и жил с рождения, с 1925 года. А дом построили лет за пятнадцать до моего появления на свет. На то время он был одним из лучших в городе. С высокими потолками – больше трёх метров, с водопроводом, ванной. Общая на всех ванная, общая кухня. Еду зимой оставляли между рамами, был там такой большой промежуток, что без труда помещалась не только кастрюля с супом, но и ведро с квашеной капустой. Холодильников тогда ещё не было у нас.
Стирали дома по очереди. У каждой хозяйки был свой день для стирки. Сушили бельё здесь же – на кухне. Верёвки были закреплены почти под самым потолком. Бельё вешали при помощи палок, этому мастерству хозяйкам приходилось учиться.
По очереди убирали общие помещения в квартире. Полы натирали мастикой до блеска. Чистота поддерживалась идеальная.
Отопление было печным, топили дровами. Часть кухни занимала печь. На столах стояли керосинки, примуса, керогазы, на них готовили еду. С кухни на лестницу вёл чёрный ход. Через него носили мусор, дрова. А парадный вход всегда блистал чистотой.
Ванна была в доме. Но мыться всё же предпочитали ходить в баню – в Сандуны или в Оружейные. Билет стоил 10 копеек.
- Дед, давай сходим туда! Я ещё ни разу не был в бане. А то всё в ванной моюсь, надоело уже.
- Ах ты, хитрюга! Надоело ему. У нас там ванна была одна на несколько семей, теперь то – совсем другое дело, жизнь стала лучше.
А в баню свожу тебя, мне и самому хочется…
Тут дед замолк, вспоминая что-то своё. А Алёша начал мечтать о предстоящем походе в баню, это виделось ему очень увлекательным занятием. Впрочем, с дедом всегда было интересно, куда бы ни пошли. Так в мечтах и уснул. А дед поправил одеяло, тяжело поднялся с кресла – ноги ноют, годы. Подошёл к окну – ночь, столица сверкала огнями, доносился шум машин от дороги, громыхая, пробежал трамвайчик.
Воспоминания о родном доме растревожили душу. Там прошло его детство, юность, туда он вернулся с войны, женился, там родился его единственный сын, отец Алексея. Потом, в 50-х, всех жильцов расселили, дом подлежал капитальному ремонту.
Деду в последние годы очень хотелось выговориться, передать всё, что знает родным. Внук был благодарным слушателем, нравилось ему общение с дедом. Но Алёша - совсем ещё ребёнок, двенадцатый год пошёл, не всё он поймёт, не всё ему расскажешь. Да и не навредить бы своими откровениями. Всю правду доверял только тетрадке в клеточку, записывал в неё воспоминания в надежде, что прочтёт их Алёша, когда станет взрослым. И, может, даже исполнит просьбу его покойной матери. Она до самого последнего дня мечтала узнать хоть что-то о судьбе своего старшего брата, которого сослали в Сибирь за революционную деятельность, ещё при царе. Из ссылки он бежал, и родные думали, что скрылся за границей.
фото автора
Продолжение http://www.proza.ru/2019/11/17/886