С пелёнок моим любимым поэтом был Лермонтов.
Мама-словесник, сама влюбленная в него, читала мне его стихи постоянно: "Парус", "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна...", "Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана...", потом поэмы. Потом – вершина: "Выхожу один я на дорогу" – этот сгусток космической энергии вызывал немыслимую сладкую дрожь в моей тщедушной груди, и слёзы подступали к глазам – особенно когда "спит земля в сиянье голубом... и звезда с звездою говорит". Строки повторялись во мне сами, уже без мамы.
Книга у нас его имелась - толстый том молочного цвета, еще сороковых лет издания, с портретом темноглазого печального юноши на обложке. Этот взгляд проникал в самое сердце и что-то сообщал, но что именно? Что-то крайне важное для души моей – то ли воспоминание древности, то ли будущее? Впрочем, теперь я знаю, что это одно и то же.
И я не расставалась с этой книгой, прижимая к груди и, уединяясь, робко и жадно снова тянулась к его загадочным очам - как к другим планетам. Этот подросток казался мне странно родным, хорошо знакомым откуда-то, будто из прошлой жизни. "Поэт" – это тогда еще до меня не доходило, слово казалось слишком выспренним и чужим, бронзовым что ли. А вот строки его завораживали, уносили из нашего прокопченного углем шахтерского городка в Восточной Сибири, в прекрасные сияющие миры, в бирюзовые неведомые дали, где бился с волнами вдохновенный белый парус и росла прекрасная пальма. Которая тосковала по своему эфирному двойнику – северной сосне. Величайшую эзотерику лермонтовских творений – вот это соединение крайних полюсов, одновременно чёрных, адских бездн и седьмых небес – ее еще разгадывать и разгадывать...
И говорить об этом, и думать без конца. И восхищаться.
Но сейчас я хотела поведать об одном случае, который теснейшим образом связан с Михаилом Юрьевичем. Произошёл он в начале двухтысячных, когда в очередной раз мы оказались на выездной сессии в Северо-Кавказском филиале. Неподалеку находился Пятигорск, куда мечталось мне попасть давно – на место последних месяцев земной жизни Поэта и его роковой дуэли. Где случился последний удар его безмерно любящего и страдающего сердца, где отлетел в вечность мятежный дух его...
После экзамена одна из наиболее отзывчивых и авантюрно настроенных студенток на разбитой шестёрке (уровень жизни в регионе оставлял желать много лучшего, включая дороги, зарплаты, питание и другие параметры) предложила отвезти нас к желанной точке пышущей жаром кавказской земли. Кроме меня, поехал пожилой профессор и еще одна наша коллега - томная Вера Аркадьевна или - между нами - Верочка.
Не стану описывать довольно сложную горную дорогу, все красоты этой природы летом и все достопримечательности, я ждала только встречи с местом гибели Михаила Юрьевича. Профессор мирно дремал, Верочка, и всегда не сильно разговорчивая, глядела в пыльное окно, попивая кисловодскую водичку. Устали после сессии. Дети здесь отличаются от молодежи из прочих регионов: наивно-хитроватые, вроде и открытые, простодушные, но серьезные в рассуждениях по-взрослому, забавно так, и напуганные – рядом Чечня. Им не до учебы. Тем более, платной. Родителям работать негде, курорты в запустении, есть немного производства строительных материалов. И хилая торговля. После взрывов на рынке Минвод и вовсе сократилась. И мы старались помочь ребятишкам хоть что-то усвоить, хотя бы основное, находя ключевые слова и действуя через сердце. В том числе, стихами...
"В полдневный жар, в долине Дагестана" – вот что было лейтмотивом той автопоездки для вашей покорной слуги.
Музыка пророческих стихов раскачивала еще больше нашу раскаленную тарантайку, а тёмные купы дерев контрастировали с песочного цвета дорогой, добавляя новые созвучия в известные с детства строки.
Подъехали часов в пять, уже расплавившись окончательно. По бледному лицу уже не слишком молодой Верочки я поняла, что та уже сожалеет об этой поезде. Лучше бы полежала в гостинице, пусть и ободранной, на базе авиаремонтного завода. И ничего, что без кондиционера...
Вышли, разминая затекшие тела и конечности.
Вдали сиял торжественный Бештау. В колеблющейся волшебной дымке он то возникал, то скрывался, и почему-то мне было страшновато на него глядеть – на его пятиглавую мощь, будто бы равняясь с ним – неудобно как-то. Будто бы он живой и всё знает про меня. На горы смотреть не всегда легко и приятно – это я поняла тогда. Надо иметь мужество своего рода. А уж подниматься… Кстати, люди у гор живущие – особые люди, и еще этим отличаются здешние ребята. Может, они и стесняются-побаиваются людей, например, пришлых нас, но не страшатся высоты и горизонта…
Оставив машину у обочины асфальтовой дороги, где всё как вымерло – сиеста? двинулись к заветному памятнику – медленно, по узкой тропке. Впереди – субтильная, мелкая и легкая, как все они тут, студентка наша, которая сама тут еще не бывала. Дышать было тяжело – физически. И не только... Висела необычная – густая и напряженная тишина. Сладкая и вязкая, как шербет – пришло сравнение. Опасная, как для мухи. И – никого вокруг. Ни души, кроме нас.
Сквер с обелиском и чёрным камнем в центре был окружен высоким, непроходимым кустарником, образуя круг. Не помню, летали ли птицы… Каменные грифы - те сидели по периметру мемориала. Время остановилось тут – подумалось тогда. А вечность – это когда уже ничего нельзя изменить…
Придвинулись поближе, хоть и не все. Верочка – в почтительном отдалении, . И студентка-блондиночка тоже. Плита мрачная, ничего светлого. Уж слишком - как мне показалось. А портрет сильно отличается от того, что на моей детской книге. И как черны кроны эти вечнозеленые кругом! А за этой плитой – резкий обрыв, кручи горные, беспощадные. Но и бескрайний океан сиреневатого воздуха и фисташковых волн – там, дальше… Замерли мы. Что сказать? Поклон тебе, великий певец Бога – Космоса и Земли.
«…Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел…»
Пусть так и будет. Не тем, холодным сном могилы…
Погрузясь в поэтические воспоминания, мы не заметили, что заросли вокруг памятника на пару секунд раздвинулись, и оттуда на нас сверкнули чьи-то антрацитовые глаза, быстро оглядев нашу хилую группу. Доброго в этих глазах не было ничего.
Чуть позже, профессор, вытирая платком лоб, присел на лавочку и достал газетный свёрток.
- Может, перекусим, коллеги? Помянем поэта… Тут нам тормозок вот передали мои заботливые девушки из группы: котлетки, огурчики. И местное вино…
Идею поддержали. Обед-то пропустили.
Верочка стала помогать старику, а я еще не могла оторваться от памятника. Застыла. И только-только была разложена нехитрая, правда, с обильной кинзой и базиликом, еда – прямо на лавочке, вынуты пластиковые стаканчики, как меня скрутила внезапная боль внутри – где-то в области солнечного сплетения и ниже. Резкая и непонятная – такой и не вспомню больше. Я ойкнула и осела на траву.
Какая тут уже закуска!? Все вскочили и засобирались в машину – надо было срочно спасать меня от приступа. Профессор расстроился больше всех, но вряд ли из-за меня – такой пикничок пропал. Я искренне сожалела, но боль была сильней. Меня довели до машины под руки, скорчившуюся в комок.
Едва мы забрались в жигуленок, и захлопнули с трудом работавшую дверь, а студентка включила только с третьего раза зажигание, сзади нас остановился огромный джип, сарай невероятных размеров. Из него выскочили пятеро «качков» с металлом разного типа на груди и боках. Один был в маске. Вид их леденил кровь. Но мы уже тронулись! Успели заметить, оборачиваясь, что они плевались, махали руками-молотами и по всему видать, испытывали сильное разочарование. Нашим внезапным отъездом.
В общем, мы панически удирали. Преследовать нас бандиты не решились. Это вам уже не темный и безлюдный скверик, где убили Поэта...
Я видела, как сильно побелели лица у моих товарищей. Но что самое странное – боль в моем организме прекратилась сразу, как только мы сели в машину. И больше – тьфу-тьфу – не возвращалась. Но это предупреждение через неё, этот знак, на который нельзя было не обратить внимания – от кого он? И ведь он, этот сигнал, спас нас тогда от неминуемой беды...
По приезде в Минводы, в филиал, мы рассказали об этом приключении местным преподавателям и нашему директору. Они неподдельно изумились и в один голос заохали-запричитали:
- Да как же это вы не посоветовались с нами?! Да это же немыслимо в такие места одним!! Да что ж это вы так рискуете? В такое время! Да это же страшно представить!!!
Словом, студентке-гиду досталось за инициативу, а нам – за беспечность.
- Благодарите Бога, что так всё обошлось – тихонько сказал нам на следующее утро наш седой как лунь, умудренный завхоз – старожил этих горных мест, выдавая ключи от аудитории.
И мы благодарим.
П.С. Когда посмотрела позже фото этого памятника - очень удивилась. Он же в основном белый! Почему тогда он предстал для меня таким черно-мрачным? Загадка. Как и всё, что связано с М.Ю.Лермонтовым.