Ребенок плачет, в колыбели,
Никто не слышит его плач,
Нет у него отца, и мать выводит
Тату бессмертное «Палач».
Пройдут года, минуют лета,
Но словно реверс запустив,
Тот детский плач летит с приветом,
И обещает интенсив.
Все хорошо, глаза сияют,
Но в мозг стреляет кортизол,
Боль и отчаяние накрывает,
Всего лишь меньшее из зол.
Как никогда нуждаясь в людях,
Быть нужной хочется. Увы,
Им всем плевать, лишь пересуды,
Что мы с агрессией на ты.
И люди не протянут руку,
Но крикнут: Одиночество, ты где?
И вот уже как с куклой Вуду
Оно со мной, наедине.
Пронзает острою иголкой,
Глаза, чтоб видели едва.
И в черно-белом мире колком,
Уже не слышатся слова.
И ели различимы люди,
А может, их и вовсе нет?
Сознание то здесь, то блудит,
И мифом кажется рассвет.
И снова срыв, летит все в пропасть,
И сил осталось лишь кричать,
Тревога, страх, как невесомость,
Селфхарм – лекарство и печать.
Извне слова – как пламя искра,
Не затушить, пожар начнет
Сметать незримые границы,
Прервав тугой пустой невзлет.
С каждой минутой разгораясь,
Опасность множится в разы,
Агрессия с ней побраталась,
Давая ей еще искры.
Огонь спалит все и затихнет,
Но будут угли дотлевать.
В этом холодном мире черном,
Лишь ноги будет обжигать.
И вот насытившись той кровью,
Что с болью предадут ступни,
Картину водрузят у изголовья,
Оставив черно-красные мазки.
И снова бьет «Не принимай так к сердцу!»,
Эмпатия ведь в мире не в почет.
И хочется закрыться за той дверцей,
Что в жизни эту боль перечеркнет.
Забиться в угол, спрятаться, забыться,
Чувством вины упиться и для всех пропасть,
Из этой клетки не освободиться,
Открытой дверью заточась.
И кто-то скажет: Все пройдет! Но только,
Ведь страшно, больно здесь и в этот час.
Не там, тогда, не где-то и нисколько
Мы не живем ни завтра, ни вчера, а лишь сейчас.
Ребенок плачет в колыбели,
Не колыбель, теперь кровать слухач.
И лет уже тому ребенку, в самом деле…
Но бесконечен его пограничный плач.