В комнатах много людей. Стоят, ходят, разговаривают. Кто-то берет меня за руку, кто-то здоровается.
- Ты в каком классе? – В пятом.
Сумерки. Это были день, ночь и еще день. Но из сегодняшнего дня, мне кажется, что больше было сумерек.
Я иду из комнаты в комнату, анфилада двух комнат, коридора и кухни. Вхожу в ванную. Здесь никого нет. Белая освещенная комната.
За закрытой дверью голоса. Люди с маминой, с папиной работы, соседи. Сейчас у меня в воспоминаниях, в этой ванной какая-то тотальная тишина и сквозь нее голоса. Тихие и громкие.
В углу на стиральной машинке папина домашняя рубашка. Он положил ее вчера, наверное. И она лежит, его рубашка. Он никогда не уберет, не оденет ее. Факт этот погружает меня вновь во всю катастрофу случившегося. Я начинаю плакать, громко, с криком. В углу папина рубашка.
В дверь стучат, зовут. Открываю. Какие-то мужчины хотели выбивать дверь.
- Что случилось?
- Мама!
Находится мама. Обнимаю, плачу.
Женщина подходит, шепотом объясняет: «Там рубашка в ванной». Все молча кивают.
- Ей надо на свежий воздух! Отправьте ее на воздух.
Поздний декабрьский вечер. Я одеваю валенки, шубу, шапку, заматываю шарф. Что я там буду делать на морозе. С батареи беру теплые варежки.
Холодный воздух охватывает мокрое от слез лицо. На небе звезды. У соседей дым из трубы столбом. Кругом снег, сугробы на краю очищенного двора.
За мной выходит молодой мужчина с маминой работы.
- Ты в какой школе учишься? А у вас преподает Августа Михайловна? - улыбается он, и его улыбка неожиданная, очень неожиданная для этого дня, оказывается посвящена старой учительнице биологии.
Оказывается можно еще улыбаться.
- Августа Михайловна. Ну как она там, двойки ставит?
- Да нет. Она не особенно двойки ставит.
- Ну это тебе. А мне, знаешь, еще как ставила. Я хулиган.
В ответ на его искренние старания я улыбаюсь с благодарностью.
Потом меня заставляют лечь спать. Холодно. Одетая, в свитере ложусь под два одеяла. Комната проходная, я далеко у стены, в темноте. Свет из той комнаты, где все, и лучики из прикрытой двери в коридор. Я боюсь темноты. Вчера папа сидел рядом, пока не заснула. Проснулась утром от крика мамы.
Комната проходная. Мимо тихие шаги, шепот.
Брат садится рядом на стул.
- Какой ужасный день, да?
- Да.
- Мама хочет перевозить в наш город. Все равно теперь будем туда переезжать.
- А это возможно, на самолете?
- Не знаю. Пытаются договориться. Сможешь заснуть?
- Не знаю.
Я проваливаюсь в сон.
Зимний затон. Каждый год мы вдвоем ходим гулять в затон, где летом городские пляжи, а зимой составлено на ледяную стоянку огромное количество разных речных судов. С папой залезаем по лестницам на палубы, много помещений открыто. Что это и для чего это. Стылый металл стен. Стеклянные окна рубки. Штурвал. Безлюдно, пустота. Не верится, что все оттает и летом поплывут корабли по полноводной реке.
- Осторожней.
Я поднимаюсь еще выше.
Справа от затона судоремонтный завод, а выше речной техникум. Техникум готовит капитанов. За нашей улицей высоко на горе, рядом с телевышкой речное училище, которое по какой-то традиции называют бурсой. Город на реке.
Папа поднимается ко мне. Я не чувствую щек.
- Может домой пойдем? – улыбается он. Я смеюсь.
- Пойдем!
Мы возвращаемся по заснеженному льду обходя высокие корпуса судов.
Я проснулась от крика мамы... Сейчас уже не могу сказать, слышала ли я стоны.
«Что там у них». Я медленно встала и сонная пошла в соседнюю комнату.
Мама стояла. Семнадцатилетний брат делал массаж сердца. «Он же не умеет делать такой массаж»? Он вытирал рукавом слезы и снова делал, и делал массаж.
Не может быть! Этого не может быть с нами.
На следующий день новые люди. Удивительно, с адвокатуры многих узнаю по рассказам папы. К маме подходят, решаются организационные вопросы.
Дом специально почти не отапливают. Мама сильно вздыхает, и не сдерживается. Мне это не нравится и раздражает.
Приходят не знакомые. Утром пришел и сидит молча около папы мужчина средних лет. Кто он я не знаю. Какой-то нервный, издерганный. Странный.
Солнечное ясное утро.
Под окнами какое-то движение. Я быстро прохожу комнату, выпархиваю в коридор. Приехали! Приехали братья папы – мои дяди. Стоят, вчетвером не помещаясь в ряд. Они не шутят, как всегда, молча смотрят на меня. Они смотрят на человека, столкнувшегося с чем-то серьезным непоправимым.
Я обнимаю самого низкого дядю Ваню. Самый низкий он потому что 1м 80 см. Остальные очень высокие, все немного похожи. У дяди Юры абсолютно папин голос. Дядя Ваня приехал из Новосибирска, остальные из нашего южного города.
Приехали. И теперь среди чужих людей я вижу их высокие худые фигуры.
Мама кратко, в который раз, рассказывает пришедшим женщинам. Долгий тяжелый судебный процесс и привычка готовиться по ночам. Нагрузки. Сердце.
Незнакомый мужчина, тихо сидевший с утра около папы начинает плакать. Все замолкают. Меня это сначала пугает, он сидит напротив. Громкие рыдания взрослого мужчины. Он закрывает глаза ладонью и повторяет папино имя отчество. Да кто он такой? Постепенно становится понятно, решение суда было вынесено только сегодня, дело было выиграно. «Меня вытащил, а сам…», - повторяет человек.
- Земляк, выйдем. Тут женщины, дети, - подошел к нему дядя Вася. – Пойдем, поговорим.
Потом сюрприз для мамы. Адвокатов нагружали одним-двумя практически бесплатными предприятиями. У папы было три, это обсуждалось родителями, а мамой порицалось. И на второй день пришли из «Общества слепых», оказалось они попросили, и он взял их обслуживание снова.
Четвертое предприятие. Мама улыбается, качает головой. Все улыбаются.
Быть счастливым это утром с удовольствием идти на работу, а вечером домой. Вечером приходить домой и говорить: «Господи, как у нас хорошо». Прожить сорок два года и научиться ценить жизнь.
Декабрь. Я смотрю в застывшее окно. У входа на веранду стоит человек с заплаканным лицом с братьями и что-то медленно говорит. Они слегка наклонившись внимательно слушают его.
Все вокруг в снегу. На краю двора сугробы, а за ними небольшой огород. Летом мама подходит к окну и смотрит на папу, который подвязывает или поливает овощи. Иногда я подбегаю к ней, и мы смеемся, потому что папа «опять на своей работе», сосредоточено сам себе тихо что-то говорит.
- Папа! - кричу я. Он оглядывается и улыбается нам.