Учительница русского языка, впервые прыгая с парашютом, была ошеломлена, шокирована, потрясена, удивлена, восхищена, растеряна, испугана, расстроена и восторженна одновременно, но для передачи всей этой сложной эмоциональный сюиты ей было достаточно одной корневой морфемы, которую она успешно сочетала с единственно помнимой приставкой.
Впрочем, это анекдот, который, по моему глубокому убеждению, не имеет места быть.
***
– Полковник, у вас дети на уроках матерятся?
– Нет, как можно.
– А вы?
– Нет, как можно. Я разговариваю.
Впрочем, это мы шутим. Полковник не матерится, правда бывает – в сердце входит, а оно у него большое и беспощадное к ереси – военное, одним словом. Полковник ведет ОБЖ – «Основы общественной безопасности» – и что-то там ещё.
– А у вас они матерятся?
– Нет, что вы… у них сразу же потруждение…
– Что за потруждение?
– Пятьдесят раз подряд писать одну и ту же фразу.
– Какую?
– Матом ругаться унизительно, унизительно ругаться матом.
– И пишут?
– Пишут… – я безнадежно машу рукой, и Полковник меня понимает.
– Если что... вы только намекните – я с ними быстро разберусь, по-свойски.
В отличие от Полковника дети матом не ругаются, они на нём разговаривают. А кнопка «молчание» у них комплектации отсутствует, как и кнопки «внимание», «спокойствие», а заодно и «вкл/выкл». Поэтому, когда кто-то получает своё первое потруждение, то следом идет второе:
– Сто… сто пятьдесят… двести… двести пятьдесят… триста… – дальше можно не продолжать, даже я понимаю – это фантастика.
– А вы материтесь?
– Нет.
– И дома?
– И дома.
– И даже про себя?
– И даже про себя.
– Врёте!
– Мы вам не верим!
– Не верьте…
– А если?..
– Молотком по пальцам?
– Упасть в темном подъезде?
– Столкнуться с грабителем в темном переулке?
– Да!
– Да! В подъезде!
– Молотком…
– В переулке…
– По пальцам!
– Как тогда?
Я тяжело вздыхаю, устало – от шума и гама – закрываю глаза рукой, опускаю голову и начинаю тихо качать ей в диссонанс весёлому гвалту.
– Вот! Вот! Видите! Вы уже материтесь про себя! – взрывается от счастья Вернер.
Я поднимаю на него тяжелый взгляд и пристально, в упор, смотрю с насмешливой улыбкой. Вернер теряется.
– Так что вы будете делать? – спрашивает Моя Прелесть.
– С чем?
– Когда столкнетесь в переулке?
Я вздыхаю, но уже про себя: дети перевели тему на крамольную территорию, где они чувствуют себя хозяевами.
– Честно?
– Да-да, конечно, честно! – оживляется Прелесть, и ей вторит Моя Радость.
Улыбаюсь и многозначительно молчу: пока я театрально вздыхала в «партере», на «галерке» уже во весь голос идёт своя песня.
– Тихо! – кричит на весь класс Вернер, его поддерживает Прелесть, а затем и Радость, но «галерка» не затихает.
– Галерка! – повышаю голос и я, привлекая внимание. – Галерка!
– Тихо!
– Сам тихо!
– Кто там бессмертный?
– Простите…
– Это не вам…
– А теперь заткнулись! Все! Молча!
И на секунду повисает пауза.
– Так что вы будете делать, если столкнетесь с грабителем в темном переулке? – начинает в этой тишине свою песню Вернер, подразумевая далеко не грабителя.
– Честно?
– Да! Да! Да. Да… – слышится со всех сторон, но тишины не нарушает.
Молчу. Наслаждаюсь минутой внимания. И театральной паузой.
– Честно? Ну, думаю, что с молотком я буду плакать и танцевать вприпрыжку, в подъезде – тихо скулить от боли, а с грабителем… с грабителем я не встречусь в тёмном переулке, ибо избегаю ходить по темноте.
– А не в темноте?
– А не в темноте – не знаю!
– М-м-м… – несется разочарованное по классу. – Всё равно вы материтесь!
– Нет…
– Да!
– Учитель русского языка не может себе этого позволить. Иначе какое бы я имела право требовать от вас все эти потруждения?
Мне не верят. Я не спорю. Мне нечем крыть: примеров – нету.
Проходит почти неделя. Всё давно забылось, но из памяти не стерлось: она помнит и ищет. И вот Ирина – второй филолог, моя коллега – не выходит на работу, потому что в метро весьма неудачно оступилась, настолько, что пришлось ехать к доктору. И вот уже следующим утром мы пристаем к ней с расспросами о здоровье и самочувствии, но Ирина как-то потеряно отмалчивается, отмахивается и странно улыбается.
– Всё в порядке?
– Да, в порядке.
– А как нога?
– Жить буду.
Ирина у нас русская красавица, особенно хорошо воспетая Некрасовым в горящих избах и конях. Однако, это Николай Алексеевич так увидел бы нашу Ирину, а мы все знаем о её нежной тонкой ранимой душе, живущей в мире Ахматовой и Цветаевой, Бродского и Гумилева. Нет, она, конечно, любит русский рок и не любит Толстого, но это не отменяет её хрустальных слёз при чтении Есенина и Мандельштама.
– Ну, ладно, Ирина В., колитесь, что с вами вчера случилось? У вас какие-то очень странные глаза, – всё-таки пристаю я с расспросами по дороге к метро.
– Я просто не выспалась.
– Ирина В.!
Ирина загадочно улыбается:
– Я подралась…
– Вы что?.. простите?
– Подралась, – смущенно признается она.
– Удачно?
– Да.
– В чью пользу?
– Наверное, в мою…
– Ну! А теперь подробности! Можно самые скверные!
– Да, нет никаких подробностей. В метро, когда запихивались все в вагон, в давке меня какой-то мужик ударил в грудь… – она медлит.
– И?
– И я разозлилась… Мне ногу прищемило… сильно… больно… – оправдывается она.
– И?
– И я развернулась…
– И?
– И дала ему в челюсть.
– Без слов?
– Без слов.
– И что он?
– Он тоже без слов…
– Как так?
– Ну, первым ударом я ему выбила зуб…
– Первым? Был и второй? А вторым? – давясь смехом, интересуюсь я.
– Вторым… Вторым – сломала челюсть.
– Третьего не потребовалось?
Ирина отрицательно качает головой.
– Тогда понятно, почему у вас сегодня такой потерянный взгляд: дальше милиция, свидетели, показания?
Ирина утвердительно качает головой.
– Ну, всё же в порядке?
– Да, меня отпустили.
– Ирина В., вы мой герой!
8 ноября 2019 года
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/16/186